Еще кадр: три черных человека — черные свитера, брюки, кроссовки, шерстяные шлемы с прорезями для глаз и рта.
Еще кадр: в облитой черной лайкой руке черный пистолет.
Еще: рука с растопыренными пальцами наплывает на лицо.
Все как в немом кино — беззвучно. Откуда-то наконец доносится шипящий голос:
— Тихо, молчать!
Другой голос:
— Куда ее?
Опять первый голос:
— В ванную.
Тащат, волокут — дышать трудно, рот и нос зажаты.
И наконец, финальный кадр: белый, с акварельным блужданием светло-салатовых потеков кафель, сугроб пены в ванне, из которого, как поясной скульптурный портрет, торчит Б. О.
Скосив глаза, он шумно выдохнул.
— Ты принесла кофе? Поставь сюда. — Скользнул взглядом по черному человеку. — Я же просил, не заваривай круто.
— Поговори у меня... — глухо протянул черный человек, покачивая дулом пистолета. — Тихо сиди. Как рыба.
—Рыбы не сидят, - Б. О. шевельнул плечом.
— И не думай об этом.
— Я и не думаю. — Плавно, чтобы не нервировать человека с пистолетом, Б. О. откинулся на покатую стенку ванны. — Я законы знаю. Бася, видишь, — заметил он, с туманной улыбкой косясь на черный ствол, — нас жалуют законами, как мы того желали.
Дверь захлопнулась. Она медленно опустилась на пол. Сидела, поджав колени, уложив на них подбородок.
— Господи, какие законы... — прошептала она. — Какие в этой стране могут быть законы, о чем ты говоришь! Их от века тут не было и еще сто лет не будет.
Она прислонилась затылком к кафельной стене и, глядя в потолок, словно из глубин полусна, бубнила себе под нос: у нас же все шиворот-навыворот, тут вода существует в виде пара, а дожди растут из земли, пахарь пашет небеса, а пилот буравит землю, яичницу здесь привыкли жарить на льду, а продукты хранят в раскаленной сауне, здесь вошло в привычку вдрызг напиваться колодезной водой, а жажду в жаркий день утолять водкой, тут проститутка на академической кафедре читает проповеди, а праведница работает вокзальной шлюхой...
— А ты говоришь — законы...
— И тем не менее, — покачал Б. О. головой. — У нас самая совершенная и надежная правовая система. Она сложилась давно, но четко была сформулирована только лет триста назад, в пышные и славные екатерининские времена... — Он вдруг оживился и звонко хлопнул ладонью по воде. — Нет, все точно, все как по писаному!
— Ой, ну брось ты, брось... — вяло отмахнулась она. — Опять шаманишь, опять про свои дурацкие контексты...
— Так надо ведь иметь представление о среде обитания! Чуешь — вольными степными запахами пахнуло! Я их сразу уловил, как только ты открыла дверь и впустила сюда эту сволочь. — Он резким движением оттолкнулся от стенки ванны, с размаху ударил рукой в пену, пушистый клочок ее выскользнул из-под ладони, упал на пол. — Черт, мог бы и догадаться!
— О чем?
— Да фургон этот...
— А что фургон?
— Все очень просто. Подъезжает такой скромный, не привлекающий внимания фургончик в подъезду, стоит себе и никому не мешает. А внутри сидят ребята. Ну вроде наших, — указал взглядом на дверь. — Долго иногда сидят. День, два, три. Ждут, когда появится нужный человек. Войдет в подъезд. Или выйдет из него. А чего бы и не подождать? Ребятам с утра не на завод, к станку торопиться не надо, у них свободного времени много. Кстати, как они вошли? Через окно? Воспарили, как птицы, влетели в открытую форточку?
— Это все твой кофе...
Рассказала: про плиту, звонок в диспетчерскую.
— Понятно, — коротко бросил он. — Все как в учебниках для начинающих налетчиков. Договориться с диспетчерской в РЭУ труда не составляет... — Он вдруг насторожился. — Тихо. Слышишь?
— Нет... — Она прижала ухо к двери. — Ага, вот. Да, теперь слышу.
Перелив слабых-слабых, тонким серебряным ручейком льющихся звуков — тонюсенькая ксилофонная мелодия, всего несколько тактов, скороговоркой проигранная тема, в которой можно распознать разогнавшуюся, сломя голову понесшуюся ламбаду. Такими пьесками начинена электроника, будильники, бытовая техника с таймерами.
— Что это?
— Понятия не имею. Похоже на будильник...
Минут через двадцать за дверью Послышалось приглушенное перешептывание. Потом тихие звуки шагов. Что-то слабо скрипнуло — похоже, входная дверь. Потом тишина — полная; слышно лишь, как шипит оседающая, расползающаяся в воде пена. Б. О. быстро ополоснулся под душем, вытерся, обмотался полотенцем, медленно повернул золотистый шар по часовой стрелке, толкнул дверь, прислушался.
— Пошли. Оценим ущерб.
Ущерб был. Из гостиной исчезли тяжелый стереофонический "Шарп" с колонками, видеомагнитофон — это сразу бросилось в глаза. Больше здесь, похоже, ничего не тронули. Открыли шкаф — шубы на месте не оказалось. Выдвинули ящик серванта — столовое серебро, старое, тяжелое, бабушкино, лежало на месте, как стая задохнувшейся в темном ящике мойвы. Заглянули в спальню: судя по слою пыли на мебели, здесь они вообще не были.
— Сейчас я... У Мити в кабинете посмотрю.
Все как будто на месте. Широкий, опирающийся на две массивные тумбы стол, лампа, стопка чистой бумаги, несколько кожаных папок для документов, пыльный компьютерный монитор.
— Не так уж много они унесли, — констатировала она. — Ну, слава богу, обошлось.
— В этом я не убежден, — задумчиво покачал головой Б. О.
— Пойду прилягу. Слишком много впечатлений за один день... — Она потянула его за руку, — Пошли.
Он обвел взглядом спальню, оформленную в сумрачных, снотворных тонах. Стены обшиты квадратами темных дубовых рам, в которых натянут шелк цвета спелой сливы, иссеченный тончайшими светлыми штрихами, — похоже на оттиск косого остановившегося дождя; две прикроватные тумбочки с лампами, стилизованными под керосиновые; встроенный шкаф с отъезжающей вбок дверцей. Дверца сдвинута с места, из темного, пахнущего косметикой проема высовывает вздернутое плечо темно-синее платье с длинным рукавом.
Он наклонился, поцеловал ее в мягкие, податливые губы и почувствовал толчок ее языка, легкий, разведочный. Потом еще один, уверенный, и, не дожидаясь третьего — зазывающего, — скользнул губами по щеке, прошептал на ухо:
— Отдохни, вздремни. В самом деле, денек выдался тот еще.
Он удалился на кухню. Минут через десять до спальни донесся знакомый аромат. Принюхалась — кофе? Не может быть, ведь плита не работает.
Села, выпрямилась, застыла, словно опасаясь резким движением или звуком аромат спугнуть, потянула носом воздух. Да, кофе.
Как это ему удается? — размышляла, по-балетному вытягивая мысок, чтобы просунуть ногу в узкую джинсовую штанину, наползавшую на икру плотно, как вторая кожа, и потом все так же плотно восходившую выше, к колену.
Как ему удается сварить кофе ни на чем? — раздумывала она, пока пальцы рассеянно переползали по плечам томившихся в шкафу нарядов, как бы пролистывая весь гардероб. Нащупала: руку приятно ласкала тонкая шелковистая ткань — черная просторная рубаха с большим мушкетерским отложным воротником. Вырвала, выдернула эту страничку гардероба, приложила к груди, заглянула в зеркало.
— Подойдет.
Двумя пальцами приподняла за лямку лифчик, валявшийся на низком стульчике, прислуживавшем огромному зеркалу, — бледный этот аксессуар туалета висел в руке вяло, как вытащенный из раковины моллюск. Разомкнула пальцы — нет, обойдемся без него, при каждом движении тонкая ткань рубашки так пикантно шевелится вслед за колыханием груди, пусть он это видит, в другой раз не станет уводить губ.
— Как тебе это удалось? Призвал на помощь братскую стихию природного огня?
Проходя с этими словами на кухню, она окунулась в густой аромат, окутывавший стол, на котором сочно дымилась чашка, — как раз в тот момент, когда Б. О., стоя у плиты спиной к окну, резко приподнимал локоть, вслед за этим что-то едко зашипело.
— Ну вот, убежал...
В ответ на ее приветственную реплику он пояснил:
— Вентиль же был перекрыт. Вон там, за плитой.
Ну конечно: покидая этот дом, она опустила рычажок подачи газа — так, на всякий случай.
— И как я забыла? Мне бы вспомнить, и ничего бы не случилось.
Джезва, сияющий воротничок которой был обтянут потеками кофейной лавы, застыла в полунаклоне, выплеснув на блюдце клочок рыжеватой пенки.
— Ты хочешь сказать, эти ребята тогда не пришли бы? — Б. О. медленно налил кофе в чашку. — Пришли бы, никуда не делись. Не под этим предлогом заявились бы, так под каким-то еще. Случайных налетов не бывает. — Он помолчал, задумчиво помешивая кофе в чашке. — Что это был за звук?
— Звук?
— Ну тот, странный — мы его слышали, сидя в ванной.
С минуту она сидела, прикрыв глаза и уронив голову на грудь, блуждая в глубинах памяти, потом медленно приподняла веки, и в глазах ее обозначилась смутная догадка.
— Ком-пью-тер, — тихо произнесла она, как тугой экспандер растягивая слово.
