Вот почему, когда я вижу перезрелую красавицу, то сразу решаю про себя, что она или гордячка и скопидомка, либо причудница и кокетка. Возьмите, к примеру, мисс Дженни Кремень. Помнится, была она и собой недурна и приданое имела недурное, но ее старшей сестре удалось выйти за дворянина, и это замужество обрекло на девичество бедняжку Дженни. Видите ли, после такой удачи, выпавшей на долю их семейства, она считала себя не вправе обручением с купцом опозорить родню. Вот и вышло, что равных себе она отвергала, а люди знатные ее не замечали или презирали. И теперь она принуждена довольствоваться ролью гувернантки при детях своей сестры и трудиться по меньшей мере за троих служанок, не получая при этом жалованья, положенного хотя бы одной.
Мисс Выжимайлз была дочерью закладчика. Папенька сызмала внушил ей, что нет ничего на свете лучше денег, и после смерти оставил ей кой-какое состояние. Она прекрасно понимала весомость своего приданого и, не желая поступиться ни единым фартингом, решила выйти замуж за человека, равного ей богатством, а потому отказывала тем, кто, как говорится, надеялся поправить свои дела женитьбой, и стала старой и сварливой, так и не взяв в толк, что ей следовало бы поубавить спеси, памятуя, что лицо у нее бледное и рябое.
Леди Бетти Гром, наоборот, всем взяла: собой хороша, и богата, и знатна. Но ей нравилось покорять сердца, она меняла поклонников, как перчатки. Начитавшись комедий и романов, она вбила себе в голову, что человек здравомыслящий, но некрасивый, ничем не лучше дурака. Таким она отказывала, вздыхая по смазливым, ветреным, беспечным и неверным шалопаям. Отказав сотням достойных поклонников и повздыхав по сотням презирающих ее вертопрахов, она вдруг обнаружила, что всеми покинута. Теперь она вынуждена довольствоваться обществом своих тетушек и кузин, а если и пройдется порой в контрдансе, то со стулом вместо кавалера: сперва, оставя его, устремится к кушетке, а после, приблизясь, направится с ним к буфету. Всюду ее встречают с холодной вежливостью и, усадив в сторонке, забывают как старомодную мебель.
А что сказать о Софронии {2}, мудрейшей Софронии, которой с младенчества внушали любовь к древнегреческому языку и ненависть к мужчинам. Галантных кавалеров она отвергала, затем что они не были педантами, а педантов отвергала, затем что они не были галантными кавалерами. Будучи излишне разборчивой, она в любом поклоннике тотчас отыскивала недостатки, которые неумолимая строгость не давала извинять. Так отказывала она женихам, пока годы не взяли свое, и теперь, морщинистая и увядшая, она без умолку говорит о красотах ума.
Письмо XXIX
[Описание литературного клуба.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Если судить об образованности англичан по числу издающихся книг, то, возможно, ни одна страна и даже Китай, не сравнится в этом с ними. Я насчитал двадцать три книги, вышедшие из печати только за один день, а это составит восемь тысяч триста девяносто пять книг в год. Большинство их посвящено не одной какой-нибудь науке, но охватывает весь круг наук. История, политика, поэзия, математика, метафизика и натурфилософия - все сведено в одной книге, размерами не более букваря, по которому наших детей учат азбуке. Если предположить, что просвещенные англичане читают хотя бы одну восьмую того, что печатается (а я полагаю, что никто не посмеет притязать на образованность при другом условии), то в таком случае каждый ученый прочитывает здесь ежегодно тысячу книг. Из моего рассуждения ты легко можешь представить себе, какой широтой познаний должен обладать человек, проглатывающий в день по три новых книги, в каждой из которых заключено все достойное внимания, когда-либо высказанное или напечатанное.
И все-таки, к моему недоумению, англичане далеко не такой просвещенный народ, как вытекает из приведенных выше подсчетов. Людей, которые постигли все науки и искусства, здесь очень мало; то ли большинство не способно объять столь обширные знания, то ли сочинители этих книг не являются сведущими наставниками. В Китае император осведомлен о каждом ученом, притязающем на издание собственных сочинений, в Англии же автором может быть любой, кто мало-мальски умеет писать, поскольку закон разрешает англичанам не только говорить все, что им заблагорассудится, но и высказывать свою глупость, сколько им заблагорассудится.
Вчера я с удивлением спросил господина в черном, откуда берется такая уйма писателей, чтобы сочинять книги, которые одна за другой сходят с печатного станка. Поначалу я думал, что таким способом здешние учебные заведения наставляют и поучают свет. Но мой собеседник тут же заверил меня, что ученые профессора никогда ничего не пишут, а некоторые даже забыли то, что когда-то читали.
- Но если вам хотелось бы посмотреть на сборище авторов, - продолжал он, - то я мог бы ввести вас сегодня вечером в некий клуб, члены которого собираются в семь часов по средам в трактире "Метла" в окрестностях Излингтона {1}, чтобы потолковать о делах прошедшей недели и забавах предстоящей.
Я, разумеется, согласился. Мы отправились туда и вошли в трактир немного раньше того часа, когда там имеют обыкновение собираться завсегдатаи.
Мой друг воспользовался этим обстоятельством, чтобы предварительно описать мне главных членов клуба, включая и хозяина, который как будто прежде и сам пописывал, но потом издатель за былые услуги приставил его к нынешнему делу.
- Первый человек здесь, - сказал мой приятель, - доктор Вздор, философ. Он слывет великим ученым, но поскольку почти не раскрывает рта, судить об этом с определенностью не берусь. Обычно он располагается у камина, посасывает трубочку, говорит мало, пьет много и считается душой общества. Говорят, он замечательно составляет именные указатели, сочиняет эссе о происхождении зла, пишет философские трактаты на любую тему и может за день накропать рецензию на любую книгу. Да вы сразу же узнаете его по длинному седому парику и голубому шейному платку.
Наибольшим почтением после него пользуется здесь Тим Слоговор, существо презабавное. Временами он сверкает, подобно звезде первой величины, среди избранных умов века и равно блистательно сочиняет ребусы, загадки, непристойные песенки и гимны для молитвенных собраний. Этого вы распознаете по его шелковому, но засаленному кафтану, пудреному парику, грязной рубашке и дырявым шелковым чулкам.
Далее следует назвать мистера Типса, мастера на все руки. Он снабжает читателей рецептами против укусов бешеной собаки, а если надо, вмиг сочинит вам превосходную восточную повесть, и к тому же постиг все тонкости писательского ремесла, ибо еще не сыскался издатель, которому удалось бы его обвести вокруг пальца. Его вы отличите от прочих по удивительной неуклюжести и кафтану из самого грубого сукна, про которое он не преминет сказать, что хотя оно и грубое, зато не в долг взято.
Стряпчий Крив - тут главный знаток политики, он сочиняет парламентские речи, воззвания к соотечественникам и прошения к важным сановникам; он знает подноготную любого нового спектакля и по любому поводу ухитряется высказать своевременные соображения.
Не успел мой приятель договорить, когда в комнату вбежал перепуганный трактирщик со словами, что в дверь ломятся судебные приставы.
- В таком случае нам лучше отсюда уйти, - заметил приятель. - Готов побиться об заклад, что сегодня вечером никто из членов клуба сюда не явится.
А посему, обманутые в своих ожиданиях, мы отправились домой - он, чтобы тешиться своими чудачествами, а я - чтобы, как обычно, взяв перо, описать другу события минувшего дня.
Прощай!
Письмо XXX
[События, происходившие в литературном клубе.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Судя по полученным вестям из Москвы, караван в Китай еще не отправился, но я продолжаю писать, уповая на то, что ты сразу получишь целый ворох моих писем. В них ты найдешь не столько полную картину жизни и нравов англичан, сколько подробное описание некоторых их особенностей. Человечество только выиграло бы, если бы путешественники поменьше предавались общим рассуждениям об увиденных народах, а сообщали бы нам во всех подробностях те мелочи, под влиянием которых складывались их впечатления. Дух страны необходимо исследовать, так сказать, опытным путем, и только тогда мы можем получить точное представление о других народах и обнаружить ошибки самих путешественников,, если им случится сделать неправильные заключения.
Мы с моим другом вновь посетили клуб авторов. На сей раз при нашем появлении члены его были в сборе и громогласно о чем-то спорили.
Поэт в шелковом, но засаленном кафтане размахивал рукописью и пылко убеждал собратьев по перу выслушать первую часть героической поэмы, которую он сочинил накануне. Но остальные члены клуба отказывались наотрез: они никак не могли взять в толк, почему он должен удостоиться такой чести, тогда как многие из них опубликовали уже целые тома, в которые ни один человек не заглядывал. Они настаивали на неукоснительном соблюдении статьи клубного устава, касающейся публичного чтения. Тщетно поэт умолял принять во внимание исключительные достоинства своего творения - собратья по перу и слышать ничего не желали. Был открыт клубный устав, и секретарь огласил особое для подобных случаев правило: "Если какой-нибудь стихотворец, сочинитель речей, критик или историк вознамерится развлекать общество чтением трудов своих, то перед тем, как открыть рукопись, он должен сделать взнос в размере шести пенсов и далее платить по шиллингу в час до конца чтения. Указанные деньги делятся поровну между присутствующими для возмещения причиненного им беспокойства".
