- Понимаете, я не очень соглашусь с тем, что меня, скажем (или кого-то из нас) нужно просто боготворить. Но понимать нас бессмысленно по очень простой причине. Та вещь, которую человек понимает, немедленно переводится в формулу, в алгоритм, во что-то еще. Алгоритм попадает в руки бойких кооператоров (своеобразный военно-промышленный комплекс), из него делается "бомба", которой грохается определенное количество сотен тысяч человек.
Поэтому любое понимание порочно по своей природе. Как замечал кто-то из древних, наш мозг - это такая же часть нашего тела, как, скажем, кишечник, или почки, или ноги. И почему мы позволяем себе, чтобы нашими действиями управляла одна из частей нашего тела в большей степени, чем другая?
Сознание - это инструмент очень ограниченный. Пикассо по этому поводу очень хорошо сказал. Когда его ученики накинулись на него с вопросом о том, как же понять его картины, он говорит: "Что вы все пытаетесь понять мои картины? Кто из вас пытается понять растущее дерево? Чего там понимать - оно растет и все. Относитесь так же к моим картинам.
О наших песнях можно сказать то же самое. Они есть. Их можно любить, можно не любить - это дело каждого. Они есть как факт. И тому, кто хочет на них настроиться, они могут что-то дать".
- Борис Борисович, когда слушаешь тексты Ваших песен, то создается впечатление, что Вы знаете какую-то вечную тайну жизни...
- Да. Знаю.
- В чем эта тайна?
- Понимаете, она словами не выражается.
- Этой зимой ходили упорные слухи, что Вы собираетесь уйти в монастырь, стать отшельником где-то на Соловках... Насколько эти слухи оправданы? И если это так, то чем было вызвано такое решение?
- Я не знаю, как это оправдать, но мы с Сережкой Курехиным зимой ушли в монастырь нового типа, в котором до сих пор и пребываем... Ну, очень нового типа.
- А что это такое?
- Курехин это объясняет как постижение святости через грех. Нельзя быть святым, не изведав греха. Но это так Курехин объясняет. Я к этому имею мало отношения, потому что я такая "бессловесная скотинка": я чувствую, что нужно делать, а как это называть, как объяснять - не знаю.
- Ваша неизменная черная одежда - это тоже какая-то часть монастыря нового типа?
- Нет. Это просто мой боевой наряд.
- Вчера после концерта одна женщина мне сказала, что у нее такое впечатление, будто она сходила в церковь и причастилась...
- Слава Богу.
- То есть Вам приятно, что Вы смогли добиться такого эффекта?
- Это не мы этого добились - так получилось. То есть она сама этого добилась, а не мы.
Мы никак не претендуем на то, чтобы быть церковью - мы для этого слишком сомнительны. Но то, что через нас идет - если кому-то это может помочь, слава Богу.
- Борис Борисович, человеческую жизнь часто представляют в виде зебры - то есть постоянная смена "белых"(хороших) и "черных"(мрачных) периодов. Как Вы преодолеваете свои безрадостные "полосы"?
- Я не помню никакого безрадостного периода никогда.
- Вы всегда счастливы?
- Любой человек всегда счастлив.
- То есть?
- Я не помню, кто так сказал... А, Ричард Бах. Он сказал: "Есть один простой тест определить - все ты сделал в жизни или нет. Если ты еще жив, значит не все". Это ключ к счастью. Пока каждый из нас жив, значит мы еще не все сделали в жизни, значит что-то еще происходит, и человек это понимает, то это уже счастье.
- Вы интересуетесь политикой?
- Политику я считаю худшей формой шарлатанства.
- А политиков? Допустим, Ельцин Вам симпатичен?
- Я никогда в жизни не опускаюсь до того, чтобы начинать думать: симпатичен мне кто-то из них или нет. Мне они безразличны. Я с большей симпатией отношусь к нему как к человеку, наверное, как к любому другому.
- Вы любите все свои песни или у Вас сеть любимые и нелюбимые, удачные и неудачные?
- Невозможно сказать, у меня все-таки их много.
- Много неудачных?
- Нет. Неудачных я не пою.
- А вообще такие бывают?
- Нет. В каждой что-то горит, какой-то огонь. (Нас прервал настойчивый стук в дверь).
- Да, сэр.
- Боренька, обедать.
- Радость моя, спускаемся. Я буду внизу через... минут через пять.
- Борис Борисович, скажите...
- Как тяжело называться Борисом Борисовичем, если бы Вы знали!
- Да? А как Вам больше нравится? На устах поклонников Вы и Боб, и Б.Г., и Борис, и Борис Борисович...
- На Боба я вроде уже не тяну - костюмчик на мне приличный. А Борисом Борисовичем чувствовать себя - это... Такое ощущение, что я Ленин, стою - одна кепка на голове, другая в руке...
- А как Вам нравится?
- Не знаю.
- Скажите, среди Ваших песен были автобиографические или навеянные каким-то случаем из Вашей жизни?
- Любая песня - как молитва. Она не имеет никакого отношения к жизни. Она складывается как она есть. И что она значит, и зачем она это значит - неизвестно.
- Что бы Вы хотели сказать своим поклонникам?
- Во-первых, я очень благодарен городу Смоленску, потому что здесь у меня абсолютно из ничего появилась новая песня. Впервые месяца за четыре. Это для меня очень много значит. Поэтому я просто встаю на колени и целую пол. Это Вам всем большое спасибо!
А во-вторых, я рвался сюда четыре года и все-таки дорвался. Я рад, что все-таки приехал в Смоленск. И вроде все получилось. Я счастлив глубоко...
***Уходить, конечно, не хотелось. Добрая улыбка Б.Г., его мягкий, порой с ироничными нотками голос, непринужденность обстановки - все располагало к общению. Но... Обед - святое дело. И мы стали собираться. Уже у порога, не удержавшись, спросили:
- А это правда, что Вы даете интервью только тем журналистам, которые Вам понравятся с первого взгляда?
- Да, правда.
***... В полумраке зала загорались маленькие огоньки - вспыхивали свечи, спички, зажигалки. Строгие контролеры ходили по рядам и старательно все тушили. Но огоньки загорались снова: в партере, на балконе, в ложах... И на сцене горели лампадки...
Б.Г., весь в черном, пел. Зрители сидели и стояли кто где мог - на ступеньках, в проходах, у сцены... Это было даже больше, чем аншлаг...
Борис работал без перерыва. В бинокль без труда просматривались капельки пота на лбу...
С последним аккордом песни зал наполнялся оглушительными воплями, визгом и бурей аплодисментов...
А мы не кричали и даже не хлопали. Потому что после его песен не хотелось никакой суеты. На душе было легко и торжественно. Мы причащались искусством Б.Г....
Борису Гребенщикову пытались понравиться Ольга Суркова и Наталья Лобанова, ("Смена", №-43, 24 октября 1992г.).
"Аквариум". Концерт в драмтеатре. 1992 год.
Откровения Б.Г.
- Вопрос, который зреет уже давным-давно: "Аквариум" есть или его уже нет?
Б.Г. Есть, есть...
- Это замечательно. А вот тот Гребенщиков, который до революции был профессором питерского университета, крупный востоковед, он случайно не Ваш родственник?
Б.Г. Я добавлю еще, что основатель первого фарфорового завода на Руси (и это можно увидеть документально в музее Сергиевой Лавры) тоже был Гребенщиковым. Вообще же мы, Гребенщиковы, проводим долгую работу с этой страной. Начали мы давно, но, по счастью, историки, которые могли про нас упомянуть, были вовремя обезврежены. Поэтому первое проникновение наше в историю происходит от фарфорового фабриканта, первого на Руси, которого нельзя было скрыть.
Но если покопаться и узнать, кто был ближайшим коллегой великого князя Андрея Боголюбского и кто конкретно вынес икону Владимирской Божьей Матери из храма и положил ее в тележку и куда они поехали, то могут встретиться большие сюрпризы.
Мы, Гребенщиковы, курируем Россию, начиная с V века.
- И успешно?
Б.Г. В общем, я могу сказать, что доволен результатами. Много, естественно, огрехов, но в общем и целом получившийся результат лично меня очень удовлетворяет.
Мы вырастили породу таких женщин, которым не страшны даже вселенские холода... Некрасов по этому поводу сказал хорошо.
- Давайте продолжим разговор на ностальгическую тему. Кто Ваши родители?
Б.Г. Родители у меня замечательные. Отец - Солнце. Мама - Луна.
- И кто на Вас больше оказывал влияние в детстве?
Б.Г. И отец, и мать. Я в равной степени люблю обоих.
