- Что обещаешь? - сглупила Маша.
- Звонить в трудные моменты?
- Да.
Они наконец тронулись с места. По-прежнему крепко обнимаясь, медленно пошли к заколдованной башне. Ночь была душистой, тёплой, цикадистой. Тени их причудливо ломались в свете редких фонарей. Шаги звучали гулко. Вокруг ни души. Вдалеке лаяли собаки. Хорошо. И они не стали заходить к Маше домой. До рассвета гуляли по дворам, делясь разной чепухой. Славка отвлекал внимание от случившейся с Машей беды, рассказывал удивительные истории, свежие анекдоты. Вдруг поведал ей об отце и своём преклонении перед ним. Короче, всячески забалтывал. И заболтал-таки. Рассвет они встретили на скамейке перед заколдованной башней. Маша сидела отплакавшаяся, усталая и тихая. Славка плашмя лежал на скамье, согнув углом длинные ноги и положив голову на колени к девушке. Он рисовал перед ней картины счастливого будущего, а она перебирала его светлые, мягкие волосы, почти не слушая. Удивлялась, что ни разу не прозвучало сакраментальное имя Алина.
Ни Татьяне, ни парням никогда она не рассказала о его ночном марш-броске ей на помощь, как молчала о его индивидуальных визитах к ней. О других случаях, когда он прибегал по её зову, тоже долго никому не рассказывала. Он не просил её молчать. Она сама не хотела посвящать посторонних в их тайный, странный и зыбкий мир, в котором не было места ни одному постореннему.
Целое лето она не видела Закревского. Постепенно начала привыкать, что он, непоседа, не в состоянии долго находиться подле неё. Нет, он не скучал в обществе Маши. Но в нём вырабатывалось слишком много жизненной силы, слишком много весёлой и кипучей энергии, требовавших постоянного острого действия и смены декораций. Он ненавидел неизменную стабильность, ненавидел малейшее ограничение его свободы со стороны, ненавидел застывшие формы, унылость, бездействие. Человек-праздник, человек-фейерверк, Славка всегда ассоциировался у Маши с извергающимся вулканом при их ссорах и с бодростью, непрестанным движением, с целенаправленной созидательной деятельностью в мирные их периоды. Вечные проекты, планы, поездки, дела нужные и просто интересные. Успеть за ним порой не было никакой возможности. Торопился жить человек. Почти всегда оживлённый, он действовал на неё, как глоток шампанского. Увы, нечастого. Набегавшись где-то на стороне, всегда возвращался к ней, усталый, изредка и опустошённый. В её обществе отдыхал, набирался сил, оживая, и, восстановив необходимый градус жадности к жизни, вновь исчезал в неизвестном направлении на неопределённое время. Иногда Маша отождествляла себя с колодцем в пустыне, мимо которого Славкины верблюды никак не могли пройти. Пыталась свои представления зарифмовать:
Не приходи - колодец старый пуст.
Иссяк источник влаги не ценимой.
А если нет, пусть не коснётся уст
Вода живая, суть души гонимой.
Ты столько раз куда-то уходил
И возвращался, жаждою влекомый.
И столько раз дыханием мутил
Источник этот, хорошо знакомый.
Ты целый караван мог привести.
Верблюды жадно пили мою воду.
Пятьсот идей ты мог изобрести.
И я терпела всё тебе в угоду.
Ты здесь, бывало, долго отдыхал
В тени дерев, что выросли случайно.
Но вспомни, что ты мне взамен отдал?
Пусть ненароком, нехотя....
Дальше у неё получалось уж вовсе коряво, и лишь слова "иди, мой друг, вода не твой удел" радовали точностью соответствия мыслям и чувствам.
Татьяна её не понимала или не хотела понимать. Стремилась сохранить единство старой компании. Постоянно подбивая на совместные культурные вылазки и традиционные вечеринки. Маша шла у неё на поводу неохотно. Компания, в которой происходили необратимые изменения, по всему, разваливалась. На вечеринках парни стали сильно напиваться, зажимать девушек в мало-мальски удобных местах, точнее, где придётся: на кухне, в коридоре, в ванной комнате. Распускали руки, целовали припадочно. Доходило иной раз до спущенных дрожащими руками штанов. В трезвом состоянии парни обвиняли девушек в недопустимо вольном поведении, называли некрасиво, переваливая с больной головы на здоровую. Нормально держался один Болек. Татьяна негодовала:
- Ты только посмотри на этих свинтусов! Мы, видите ли, нехороши. Можно подумать, мы их зажимаем и ремни им расстёгиваем!
- Нет, конечно, - страдальчески скривилась Маша. - Но ведь позволяем себя целовать? Не бьём по морде, не кричим "пусти, придурок".
- Может, лапать себя позволяем?
- Нет, - вздохнула Маша.
- Мы их жалеем, гадов. Им и целоваться пока не с кем.
- Прав был Славка.
- Да? - заинтересовалась Татьяна. - Ты обсуждала со Стасом эту проблему? Когда?
- Давно. Весной ещё. И тогда проблемы не было. Она всего лишь предполагалась.
- Ты не темни, не уводи в сторону, - потребовала Ярошевич. - Что тебе Стас говорил?
- Боялся, скатимся к групповухе, и дело закончится плохо. Судя по всему, к групповухе мы все и придём. Лично я не хочу. Мне противно. Завязывать с вечеринками пора...
- Ну да, - не дослушав подругу, рассудила Татьяна. - А Стас у нас чистенький. Учитель жизни. Парни на стену скоро без женщин полезут, а ему всё нипочём. Он на стороне пробавляется. Сам бабник невозможный. А мы рядом с ним грязными выглядим.
- Он свою грязь в компанию не тащит, - заступилась за Славку Маша. - Друзья для него - святое. Он за нас переживает. Может, он прав, Тань, а?
- В чём? - нахмурилась Татьяна.
- Свой опыт надо получать на стороне и в гнезде не гадить.
- Ну, милая, для этого надо хоть изредка из гнезда вылетать.
- А я уже...
- Что уже?
- Вылетела. Я, Тань, влюбилась.
- Да ты что? А как же Стас?
- Славка здесь причём?
- Он знает?
- Пока нет.
- Знаешь, что будет, когда он узнает?
- Не знаю, и знать не хочу.
- Он или тебя по стенке тонким слоем размажет, или сам непоправимых глупостей наделает.
- Ты хочешь, чтобы я всю жизнь провела в ожидании, когда он решится на что-нибудь определённое? А если не решится? Вот сколько уже лет ты его дожидаешься? Он бегает, наслаждается, живёт на полную катушку. А мы с тобой под охраной парней, под строгим присмотром и с лимитированными развлечениями, лишний раз на дискотеку не сходить - обиды смертельные, с лимитированным кругом общения. Надоело. Человек я или...
