— Так ли уж противонаправленное? — остро взглянула Ирина Давыдовна. — Одинаковость других подростков — в широких штанах, с наушниками в височных долях мозга и банками пива в руках — вас почему-то не смущает?
— Может быть, это потому, что они уже навязчиво примелькались. Телевизор, компьютер, улицы, двор и коридоры собственной школы — привык. А вот эти, играющие в шпионов…
— Так вы думаете, что это все-таки может быть игра?
— Не знаю… Если честно, то не слишком похоже. А вот вас что смущает? — Вячеслав Борисович решил перейти из обороны в нападение.
— Я тоже не верю в то, что это — игра… Или, впрочем, назвать можно как угодно. Ведь и декабристы, и народовольцы, и фашисты, и прочие революционеры тоже сначала как будто бы играли, и никто не принимал их всерьез, — спокойно сказала Ирина Давыдовна. — В конце концов, детство, взросление без коллективной, разделенной с друзьями тайны — в чем-то неполноценно. Я долго думала и поняла, что, в сущности, меня в этой истории интересует только одно. Когда они вырастают — куда деваются и кем становятся? Переболевают своей непонятной особостью или остаются в строю? И во втором случае — чего нам всем от них ждать?
Странный желтый свет с неба заливал гостиную. Листья Вольфганга казались почти черными.
— Смотри, бабушка, какой ужасный рассвет, — негромко сказал Дима.
— Да, — откликнулась сидящая в кресле Александра Сергеевна, отложила книгу и сняла очки. — Тревожный и отвратительный. Как цветы у Маргариты… Ты читал Булгакова?
— Я смотрел фильм. «Собачье сердце» понравилось мне больше.
— Булгакова нужно не смотреть, а читать. Ты бы знал…
— Я знаю. Во время первой встречи с Мастером у Маргариты в руках были желтые цветы.
— Вот именно. Точно такой же рассвет был в то июльское утро 1941 года, когда мой отец, а твой прадедушка уезжал на фронт…
— Бабушка, я тебя умоляю!.. Мне в школу пора…
Дима был не рад, что заговорил. Многочисленные истории из жизни семьи Дмитриевских рассказывались Александрой Сергеевной по любому поводу и даже без оного. Обоснование тому звучало красиво: «Каждый человек должен быть укоренен в истории своего рода и своего народа». Но несмотря на то, что Александра Сергеевна была неплохой рассказчицей, Дима, обычно покорно ее слушающий, отчего-то не чувствовал себя укорененным. Наоборот, иногда во время рассказа бабушки или чаще после его окончания окружающее мальчика время и пространство как-то расплывались, и он фактически терял себя. Порою ему казалось странное: это он сам отправлялся на фронт в 1941 вместо прадедушки, выходил на Сенатскую площадь вместо легкомысленного повесы-декабриста и даже служил в 15 веке князю Василию Темному вместо какого-то уж совсем легендарного предка. Ощущение было не сказать чтобы из приятных.
— Иваны, не помнящие родства… — чеканно начала Александра Сергеевна, но Дима уже успел ускользнуть. Фаина зевнула и выказала полную готовность дослушать до конца. Вольфганг, по всей видимости, мыслил аналогично.
Родители 8 «А» класса сидели за партами с выражением крайнего отчуждения на лицах. Несмотря на общее выражение, лица были разными — это Лидия Федоровна отметила особо. Перед некоторыми из родителей лежали ручки и открытые блокноты или тетради. Никто не записал ни одного слова, только сидящий на первой парте отец Вики Стоговой прилежно покрывал листок весьма реалистичными изображениями летающих зубастых тварей. «Кажется, они называются птеродактилями», — совершенно некстати вспомнила Лидия Федоровна.
Классный руководитель 8 «А», Николай Павлович, сидел за своим столом и проверял контрольные работы. Вопреки школьной традиции, Николай Павлович проверял тетради с помощью карандаша и никогда не пользовался красным цветом. «Красный — это цвет тревоги, — объяснял он коллегам, хотя с ним никто и не спорил — с подобным уровнем оригинальности в школе легко мирились. — Но ведь ребята учатся, для них совершенно естественно делать ошибки. Работы без ошибок, вот именно их впору помечать красным цветом. Причем этот сигнал — для педагога, о том, что данный ребенок недогружен, что он может больше и надо что-то менять в подходе к нему. А зеленый — цвет роста, цвет надежды. К тому же карандаш — это не окончательно, это можно стереть, ведь я, учитель, тоже могу ошибаться…»
Зеленый карандаш так и летал над страницами.
«Как всегда, отстранился!» — Лидия Федоровна почувствовала раздражение и тут же привычно одернула себя. Разумеется, она, как и все остальные учителя школы, искренне сочувствовала Николаю Павловичу. Трагически потерял жену, сам остался калекой, вынужден был прервать научную карьеру и оставить любимую работу. Пошел работать в ближайшую школу, чтобы присматривать и ухаживать за психически больной дочерью… Как ни странно, оказался очень неплохим и эффективным учителем математики, создал какую-то свою систему преподавания геометрии, вот только никак не соберется оформить ее в виде методички…
«Но, черт побери все на свете, что он, кроме своих задач, ничего не замечает, что ли?! Все-таки это его класс! Мог бы хотя бы как-нибудь поддержать…»
— Простите, мы, может быть, все-таки не совсем вас поняли, — вежливо-твердый голос со второй парты у окна. Стандартно ухоженная дама средних лет, скорее всего, бухгалтер или менеджер среднего звена. — Вы в чем-то недовольны нашим классом? Но чем именно?
— Вы — завуч. К вам поступила жалоба от кого-то из учителей?
— Нет, — Лидия Федоровна длинно вздохнула. — Никто на ваш класс не жалуется. Наоборот, в классе все успевают…
— У Тимофея Игнатьева в первой четверти намечаются три двойки, — Николай Павлович поднял голову от тетрадей.
— Здесь есть родители Тимофея? Нет?.. Игнатьев пришел в класс только в этом году. Все остальные учатся приблизительно одинаково — нет ни отличников, ни отстающих. Вас это не удивляет?
— А что, мы должны удивляться? — с вызовом спросил отец Вики Стоговой. — Дети учатся в обычной муниципальной школе, не получают двоек, не гоняются за сплошными пятерками. Это как-то выходит за рамки? Следует обязательно воспитать в своем коллективе бабу-ягу? Но вот пришел же этот Игнатьев… Что-то опять не так?
— Знаете ли вы, чем занимаются ваши дети в свободное от учебы время?
Родители разом зашевелились, закивали головами: «Да! Конечно! Ну разумеется! А в чем дело?»
На двух-трех лицах задумчивость, вопрос. Самые внимательные? Потом хор распался на отдельные реплики.
— Моя девочка уже пять лет ходит в кружок мягкой игрушки.
— Антон еще с начальной школы посещает клуб технического творчества.
— Света занимается в театральной студии.
— …с детства без ума от конного спорта…
— …серьезно занимается вокалом…
— …декоративно-прикладная мастерская народных искусств…
— …играет на баяне…
— …кружок акробатики…
— …секция гандбола…
— …второй взрослый разряд по шахматам…
И снова реплика ухоженного бухгалтера:
— Простите, вы что, наших детей в чем-то подозреваете? Так скажите же, наконец, в чем именно?
— Я сама хочу с вашей помощью понять, разобраться…
— Да в чем разбираться-то?! — в голосе уже откровенное раздражение.
— Напридумывают сами себе невесть что — а мы, между прочим, после работы сюда пришли. Давайте уже деньги собирать и расходиться.
— Действительно, нас дома готовка, стирка, дети ждут, а мы тут невесть чего уже битый час из пустого в порожнее переливаем. Света, вы в родительском комитете остаетесь? Скажите, по сколько на классные нужды сдавать, — и ладно. Николай Павлович…
Классный руководитель отложил карандаш и очередную проверенную работу, тяжело поднялся, опершись двумя руками о стол. Заглянул в бумажку.
— До нового года планируется три экскурсии, — глухо сказал он. — Первая — автобусная, в Пушкинские горы, с учительницей литературы едут желающие из восьмых классов. Приблизительная стоимость экскурсии…
Родители взяли ручки. Отец Вики Стоговой перелистнул страницу с птеродактилями.
«А и ну вас всех на фиг! — по-детски обидевшись, подумала завуч по работе со старшими классами Лидия Федоровна. — Не хотите — не надо! Вспомните еще…»
— В Димином классе было очень странное собрание, — сказал Михаил Дмитриевич за ужином. На ужин были сырники со сметаной.
— Может быть, ты просто не привык? — спросила Александра Сергеевна.
— Я действительно до этого никогда не бывал на собраниях в школе, — признал Михаил Дмитриевич. — Но… у любого действия должен быть какой-то алгоритм, умопостигаемый для его обязательных участников, в данном случае родителей. А тут выступала завуч, и… я так и не понял, что она сказала. Согласись, мама, что это странно.
— Согласна, — кивнула Александра Сергеевна. — Но ведь и ребятишки странные. Наверное, завуч именно по этому поводу…
