Там–та–ра–рам, сказал себе Дейнджерфильд, прочтя о пилорическом клапане и его спазмах, люди, я заполучил эту симпатичную болячку, потому что слишком потакал своим слабостям. Разве вы не согласны, что мне сейчас нужнее всего общественные работы?
Он щелкнул по микрофону, прерывая магнитофонное вещание.
— Помните старую довоенную рекламу? — спросил он свою тихую, невидимую аудиторию внизу. — Как же она звучала?.. У вас–то как — по–прежнему: больше Эйч–бомб — меньше радости? — Он засмеялся. — Термоядерная война не слопала вас всех? Нью–Йорк, можете вы поймать меня еще раз? Каждый, кто слышит мой голос, все шестьдесят пять, быстро чиркните спичкой, чтобы я знал — вы здесь…
В его наушниках раздался громкий сигнал:
— Дейнджерфильд, это нью–йоркский порт. Можете вы дать нам прогноз погоды?
— О, — сказал Дейнджерфильд, — у нас ожидается прекрасная погода. Вы можете выходить в море на своих маленьких лодочках и ловить маленькую радиоактивную рыбку. Беспокоиться не о чем.
Заговорил другой голос:
— Мистер Дейнджерфильд, не могли бы вы передать некоторые из имеющихся у вас оперных арий? Нам бы особенно хотелось «Твоя маленькая рука замерзла…» из «Богемы».
— Черт возьми! Я могу спеть ее, — сказал Дейнджерфильд и, доставая ролик, начал тенором напевать в микрофон.
Вечером, вернувшись в Болинас, Элдон Блэйн дал дочке первую дозу антибиотика и затем быстро отвел жену в сторону.
— Слушай, у них в Вест–Марине есть первоклассный мастер, о котором они никому не говорят. Всего в двадцати милях отсюда. Я думаю, нам надо послать туда группу, похитить его и привезти к нам. И добавил: — Он фок, но ты бы видела фокомобиль, который он построил. Никто из наших мастеров в подметки ему не годится.
Надевая шерстяной пиджак и собираясь выйти на улицу, он добавил:
— Я собираюсь просить комитет проголосовать за мое предложение.
— А как же наш декрет против людей с отклонениями от нормы? — запротестовала Патриция. — И этот месяц в комитете председательствует миссис Уоллес, ты же знаешь ее, она никогда больше не позволит никакому фоку прийти сюда, а тем более поселиться. Я хочу сказать, что четверо таких у нас уже есть, и она всегда на них жалуется.
— Этот декрет касается только тех, кто может стать обузой для коммуны, — сказал Элдон, — я–то знаю, я помогал писать его. Хоппи Харрингтон не обуза, он приобретение. Декрет не относится к нему, и я собираюсь поспорить с миссис Уоллес и побороться за Хоппи. Я уверен, что смогу получить официальное разрешение, и уже придумал, как мы все организуем. Они пригласили нас прийти послушать сателлит. Мы придем, но только для виду, совсем не для того, чтобы слушать Дейнджерфильда. Пока они будут заняты, мы похитим Хоппи, выведем его фокомобиль из строя и отбуксируем сюда. И они никогда не узнают, что случилось. Пусть неудачник плачет! А наши полицейские сумеют нас защитить.
— Я побаиваюсь фоков. Говорят, что они обладают особенными, неестественными силами. Возможно, и твой Хоппи построил фокомобиль при помощи колдовства.
Элдон Блэйн с издевкой рассмеялся:
— Тем лучше. Может быть, именно этого нам и не хватает — колдовских чар. Введем должность колдуна коммуны. Я — за!
— Пойду посмотрю на Гвен, — сказала Патриция, направляясь к отгороженной части комнаты, где лежал ребенок. — Не хочу иметь ничего общего с твоими планами. То, что ты собираешься делать, кажется мне отвратительным.
Элдон Блэйн вышел в ночную тьму. Через мгновение он уже вышагивал по тропинке к дому Уоллесов.
Пока граждане Вест–Марина один за другим входили в Форестер–холл и рассаживались, Джун Рауб настраивала переменный конденсатор двенадцативольтного автомобильного приемника. Она заметила, что Хоппи Харрингтон не пришел. Как это он сказал?
— Не люблю слушать больных.
Странно, подумала Джун Рауб, что он имел в виду?
Из динамика послышались шумы и затем — первые слабые сигналы сателлита. Через несколько минут они будут ясно слышны… Если вдруг не сядет электролитическая батарея приемника. Такое уже случалось раньше.
Ряды сидящих внимательно слушали первые слова Дейнджерфильда, которые начали пробиваться сквозь помехи.
— …Тиф, вызванный вшами, вспыхнул в Вашингтоне и распространился до самой границы с Канадой, — говорил Дейнджерфильд, — поэтому, друзья мои, держитесь подальше от тех мест. Если это правда, дела плохи. А вот информация из Портленда в Орегоне — повеселее. С востока прибыли два корабля. Неплохая новость, правда? Согласно тому, что я слышал, это два больших зафрахтованных судна, нагруженные мануфактурой маленьких фабрик Японии и Китая.
Слушатели, полный зал людей, взволнованно зашевелились.
— И еще — домашний совет от консультанта на Гавайях… — сказал Дейнджерфильд, но сейчас же его голос затих, и снова слышались лишь помехи.
Джун Рауб вертела регулятор громкости, но безуспешно. На лицах людей, сидевших в комнате, ясно читалось разочарование.
Если бы здесь был Хоппи, думала Джун. Он настраивает приемник гораздо лучше меня. Нервничая, она посмотрела на мужа, ища поддержки.
— Погодные условия, — сказал тот со своего места в первом ряду, — надо терпеть.
Но некоторые слушатели глядели на нее враждебно, как будто сателлит замолчал по ее вине. Она беспомощно развела руками.
Дверь Форестер–холла отворилась, и несмело вошли трое мужчин. Один из них был оптик, двух других она не знала.
Смущенно озираясь, они искали свободное место, в то время как все в зале рассматривали их.
— Кто вы? — спросил мистер Сполдинг, ответственный за хранение запасов пищи. — Вас кто–нибудь звал?
Джун Рауб сказала:
— Я пригласила делегацию из Болинаса прийти и послушать с нами. Их приемник испорчен.
— Ш–ш–ш… — зашикало несколько человек, потому что опять раздался голос с сателлита.
— …Так или иначе, — говорил Дейнджерфильд, — я испытываю боль, в основном когда сплю и перед тем, как поем. После еды она вроде бы исчезает: это заставляет меня подозревать язву, а не сердечную болезнь. Поэтому, если какие–нибудь врачи слышат меня и имеют доступ к передатчику, они могут звякнуть мне и высказать свое мнение. Если нужно, я дам дополнительную информацию.
Изумленная Джун Рауб слушала, как человек на сателлите продолжал все более детально описывать симптомы своей болезни. Это то, что имел в виду Хоппи Харрингтон? — спросила она себя. Дейнджерфильд превратился в ипохондрика, и никто не заметил перемены, за исключением Хоппи с его обостренной чувствительностью. Джун вздрогнула. Бедный человек, обреченный совершать виток за витком вокруг Земли до тех пор, пока, как у русских, не кончатся все его запасы пищи или воздуха и он не умрет.
Что мы тогда будем делать? — спросила она себя. Без Дейнджерфильда… как мы сможем жить?
8
Орион Страуд, глава совета вестмаринской школы, подкрутил керосиновую лампу так, что школьная комната для заседаний осветилась ярким белым светом, и все четыре члена школьного совета смогли хорошенько разглядеть нового учителя.
— У меня есть несколько вопросов, — сказал Страуд, — но прежде всего позвольте представить вам мистера Барнса. Он из Орегона и сказал мне, что он ученый, специалист по натуральным пищевым продуктам. Правильно, мистер Барнс?
Новый учитель, невысокий, юношеского вида человек, одетый в рубашку цвета хаки и рабочие брюки, нервно откашлялся:
— Да. Я знаком с химией и биологией растений и животных, особенно с лесными растениями — ягодами и грибами.
— Последнее время нам не везло с грибами, — сказала миссис Толман, пожилая дама, бывшая членом школьного совета еще до Катастрофы, — и мы решили больше не связываться с ними. Мы и так уже потеряли несколько человек. Они либо пожадничали, либо были неосторожны, либо просто мало знали о грибах.
— Но мистер Барнс не новичок, — возразил Страуд. — Он занимался в университете в Дэвисе и научился отличать ядовитые грибы от съедобных. Он действует наверняка и не прикидывается знатоком. Не так ли, мистер Барнс?
Он посмотрел на нового учителя, ожидая подтверждения.
— Существуют вполне съедобные виды грибов, и о них нельзя сказать ничего плохого, — согласился мистер Барнс. — Я изучал леса и пастбища вашего района и видел несколько великолепных экземпляров; вы без всяких опасений можете разнообразить свое меню. Я даже знаю их латинские названия.
Члены совета оживились и начали переговариваться. Страуд понял, что последние слова Барнса явно произвели на них впечатление.
— Почему вы оставили Орегон? — неожиданно спросил директор школы Джордж Келлер.
Новый учитель смело встретил его взгляд:
— Из–за политики.
— Вашей или чужой?
— Чужой, — ответил Барнс. — Я не занимаюсь политикой. Я учу детей, как делать чернила и мыло, как обрезать хвосты овцам, даже если овцы уже взрослые… И у меня есть свои собственные книги…
