Книга прочитана, телевизор шипит, а каналов тогда было раз-два, и обчелся. Родители обещали смотреть на меня в свои огромные телевизоры на работе. Этим они перестраховывались от моего шкодничества. И, когда я горько плакала от одиночества, я не могла понять, почему, видя это, мама даже не позвонила. Папа мог быть в моем понимании очень занят, но мама-то должна. Еще пара безобидных выходок, оставшихся без внимания родителей, утвердили меня в мысли об обмане. Ты не представляешь, как мне стало обидно. Правда, дети не умеют долго обижаться. Это их спасает, ведь родительский гнев не всегда бывает справедливым. Столкновение с миром взрослых часто проходит болезненно. – Лита посмотрела на Мартова, внимательно слушавшего ее, и продолжила. – А считать я научилась, когда мы с отцом лепили пельмени по выходным. Делали их только вручную. Раскатывали пласт теста, крошечной рюмочкой вырезали заготовки. Потом считали, сколько сделала первая смена, вторая, третья, кто больше и на сколько. Мне очень нравилось. Параллельно велись какие-то взрослые разговоры, и я никогда не чувствовала, что мне отвечают, лишь бы что-то сказать. До сих пор перед глазами наш старый кухонный стол, весь в крошечных пельменях. Отец в белой косынке, завязанной узлом назад, что-то рассказывает. Ты не устал от моей автобиографии?
– Не отвлекайся, прошу тебя, – Георгий был все так же внимателен.
– Еще запомнила, как меня здорово наказали за то, что я исписала мебель и стены в коридоре таблицей умножения. Я очень торопилась, хотела успеть, пока родители ужинали. Руки в мелу, довольная собой, заглядываю в кухню похвастаться и получаю конкретно. Заметь, мне было лет шесть, не больше. Почему нельзя было ограничиться словесным объяснением, не пойму до сих пор. Мне кажется, лучше было бы перевести все в шутку, но они думали иначе. Мел вытерся быстро, а я до сих пор помню, как я расстроилась. В тот же вечер мы помирились. Мне даже разрешили смотреть какой-то взрослый фильм с Тихоновым в главной роли. Наверное, тем самым родители давали понять, что погорячились.
– Ты все настолько отчетливо помнишь. Значит, детская обида до сих пор живет где-то внутри?
– Нет, просто я не могу этого забыть. Я не вызываю эти воспоминания специально, они со мной без моей на то воли. На родителей и детей грешно обижаться.
– Если бы я близко к сердцу брал все выходки моих отпрысков, то уж точно бы рехнулся. Я вообще добрый папа. Жена говорила, что моя снисходительность объясняется чувством вины перед ними. Ей было виднее. Никогда детей не наказывал, может, потому, что много работал, а детьми занималась, конечно, больше Светлана. Ну да ладно. Со мной мы потом разберемся, давай дальше, пожалуйста.
– Конечно, остались восторженные воспоминания о первых школьных днях. Я летала, боялась опоздать, хотелось все знать. Никто никогда не сидел со мной над домашними заданиями. Я занималась с удовольствием. Приходила из школы и садилась за уроки. Только сделав их, принималась за обед. Невероятное чувство ответственности. По-моему, его невозможно привить. Оно или есть, или нет. Потом «золотая медаль» – пропуск со льготой во взрослую жизнь. Я была обязана поступить сразу, без всяких проволочек, иначе, думала, все сочтут меня липовой отличницей.
– Ты говорила с кем-нибудь об этом?
– Нет, никакие разговоры ничего бы не изменили. У меня, напоминаю, врожденное гиперогромное чувство ответственности.
– Так ты с детства загоняешь себя в угол? – сделал вывод Мартов. – Только не вздумай обижаться. Я хочу разобраться, что скрывается за твоей хрупкостью, ранимостью. Нерешительности не так много, но плыть по течению все-таки можешь.
– Не в чем теперь разбираться. Нужно больше доверять своим детям, прислушиваться к их мнению. Воспитывать так, чтобы они не боялись спорить, доказывать необходимость сделать выбранный шаг. Нужно уметь не мешать, не давить авторитетом, не шантажировать любовью. Я бы хотела строить отношения со своими детьми именно на таких условиях. И, конечно, плохо, когда в семье растет один ребенок. Он может вовсе не вырасти эгоистом, как многие считают. Просто одиночество – его постоянный спутник. Но все нужно делать вовремя. Я как-то приставала к родителям по поводу братика, сестрички, а потом это желание пропало. Не знаю, с чем это связано.
– Ты замечательно говоришь, но замечу, что мир переворачивается с ног на голову, когда ты сгибаешься от невероятного чувства ответственности за свое чадо. Теоретически ты абсолютно права, но жизнь вносит свои коррективы. Ведь жила ты в каждодневном кошмаре столько времени, а те, кто поставил тебя на ноги, радовались каждой твоей победе, пропуская все через сердце, наблюдали за этим. Они ведь не мешали? Может, им хватило твоей таблицы умножения, чтобы после полностью доверять твоим чувствам? А ты, как ходячий комок обид, продолжаешь жалеть себя, забывая, какую боль причиняешь близким.
Лите нечего было возразить. Многолетнее мытарство со Скользневым тому подтверждение. Безвольная дура, медленно превращающаяся в безвольную истеричку. Такую характеристику дала себе Лита, но вслух сказала только:
– Гера, не надо больше копаться и бередить глубины моей несостоятельности, а то еще разочаруешься. Самое неблагодарное занятие – пытаться разобраться в прошлом. Хотя не слушай, я говорю глупости.
– Ты единственная из знакомых мне женщин, которая более чем за сутки не сказала ни одной глупости.
– Такого комплимента я еще не слышала в свой адрес, – улыбнулась Лита, мысленно желая сменить тему.
– Зато о том, что ты неприлично красива, наверняка не один десяток раз.
Лита задумалась: принесла ли ей красота счастье? До сих пор нет. Только теперь, очаровав Георгия, она решила, что небеса вспомнили о ней. Она больше не будет прозябать. Она избавится от своих комплексов и начнет нормальную жизнь. Как же она благодарна Ире Копыловой из профкома за эту «горящую» путевку. Не досталась бы она ей, и не случилось бы такое земное чудо.
Картина за окном указывала на то, что они приближаются к ***нску. Мартов решил еще раз попытаться уговорить Литу остановиться у него.
– Нет, Гера. Я хочу принять ванну, почувствовать себя отдохнувшей и посвежевшей. Не настаивай, прошу тебя. Ко всему, мне ведь нужно поговорить с родителями.
Георгий не стал уговаривать женщину, хотя массаж, ванну, солярий, тренажеры, сауну – все это он мог предложить ей у себя дома. Он понимал, что главное в ее отказе – желание побыть одной и подобрать слова для разговора с семьей. Увидев, что Саша свернул с трассы, Мартов понял, что до дома осталось километров пять. Он предвкушал встречу с местом, где ему всегда было уютно, спокойно, и только звонки мобильного возвращали к цивилизации.
