— Какой дом?
— В пригороде Лондона, мам, ты забыла? Да вот же он!
Море неожиданно бесследно исчезает, появляется типично английский пейзаж — «в отдаленной дымке утопая, привиденьями деревья стали в ряд, чуть заметна дымка голубая, чуть заметные огни за ней горят»,[1] — и мы подъезжаем к средневековому замку.
— Зачем тебе ипотека, мам? Тут всем места хватит.
Мы с Сашкой, взявшись за руки, выходим из кабриолета — почему-то отчаянно-желтого, — входим в ворота замка…
Я стараюсь держаться как английская королева, но не очень хорошо понимаю, как это делать, поэтому просто держу голову высоко, спину прямо и стараюсь не споткнуться.
Хорошо, что на мне судейская мантия, она придает уверенности, только вот беда с обувью — на ногах шлепки, и пальцы с неоново-оранжевым лаком не прибавляют солидности.
В саду английский садовник подрезает английские розы, и по радостной Сашкиной улыбке я догадываюсь — это мои розы и мой садовник.
Дворецкий с поклоном открывает нам дверь, и в какой-то момент я понимаю, что на нем прокурорский мундир и это — Никита Говоров.
— Никита? — удивленно спрашиваю я у него.
Говоров опять слегка кланяется и отвечает:
— К вашим услугам, Елена Владимировна.
Сашка громко смеется, я чувствую, что краснею, но мне очень приятны Никитины полупоклоны, его «к вашим услугам» и то, что он мой дворецкий.
— Мам, он такой симпатичный, — шепчет мне Сашка. — Может, повысим его в должности и добавим зарплату?
— Он и так прокурор, куда его повышать? — шепчу я в ответ, и мне вдруг становится так смешно, что я просыпаюсь…
Надо же, какие кульбиты выдает подсознание — средневековый замок, личный садовник, желтый кабриолет, прокурор-дворецкий…
Знал бы Никита!
Меня по-прежнему душил смех, и я решила — хватит субботней неги и смешных грез, нужно быстрее возвращаться в действительность. Сейчас выпью кофе прямо в постели, и не беда, что некому его принести, — сама себе сделаю, заберусь в кровать и выпью — непричесанная и неумытая, в ночной рубашке и с пустой головой, в которой нет никаких мыслей, только фантазии.
Впрочем, образ Никиты, пришедший во сне, был мне приятен. Я вспомнила наш единственный ужин в ресторане и легкость и непосредственность, неожиданно возникшую между нами…
Господи, нашла о чем думать субботним утром!
Вот выпью кофе, а потом возьму толстый глянец, который невесть зачем купила вчера в супермаркете вместе с сосисками, яйцами, сыром, стиральным порошком и шампунем. На обложке глянца улыбалась шикарная дива, чем-то похожая на Натку, и я, поддавшись секундному порыву, положила журнал в свою корзину — не знаю зачем, может, чтобы показать сестре ее шикарную копию, а может, для того, чтобы самой приобщиться к миру гламура. А почему бы и нет? Нужно же знать, что сейчас носят, как красятся и где знакомятся с перспективными женихами. Не скажу, что меня это сильно интересует, но зря я, что ли, почти двести рублей потратила?
Кстати, в таких журналах иногда встречаются очень толковые статьи об искусстве, здоровье и психологии. Так что свое субботнее счастье с чашкой кофе в постели я дополню приятным и легким чтивом.
Только я хотела встать и налить себе кофе, как в кухне послышался страшный грохот, звон разбитого стекла и Наткины — сначала визг, потом вопль:
— Ты что наделал?! Что наделал, я тебя спрашиваю? Я уши сейчас тебе оборву, засранец!..
Громко взвыл Сенька, а меня словно ушатом холодной воды окатило — какой кофе, какая постель, какое безделье… Совсем забыла, что Натка прячется у меня от коллекторов, а Сенька проводит в моей квартире свои эксперименты.
Накинув халат, я побежала на кухню.
На шести квадратных метрах развернулась погоня — Натка бегала за Сенькой, хватала его за ухо, но он чудесным образом выскальзывал из ее цепкого захвата и с воплями носился вокруг стола. На полу лежали осколки моей любимой салатницы и салат оливье, приготовленный вчера Наткой.
— Так, все! — крикнула я, заслоняя собою Сеньку. — Порка отменяется. Он и так у тебя как Чебурашка — с оттопыренными ушами.
— Ты знаешь, что он сделал? — вытаращила глаза Натка. — Знаешь?!
— Салатницу мою разбил, — вздохнула я. — Подумаешь…
— Нет, ты не знаешь! Он всю посуду намазал маслом! Вот! Что ни возьмешь… — Сестра схватила со стола чашку, та тут же выскользнула у нее из пальцев и с грохотом разбилась.
— Так, больше ничего не бери! Я поняла.
— Ничего ты не поняла, — обиженно насупилась Натка. — Я даже за ухо его не могу поймать, потому что все скользкое! — Растопырив пальцы, она показала мне жирные ладони.
Я не удержалась и рассмеялась.
— Какое масло ты извел? — спросила я Сеньку.
— Оливковое, — откликнулся из-за моей спины он.
— Нат, оно для кожи полезно, успокойся.
— Мне на свидание через пять минут, а тут… посуду перемывать, — всхлипнула сестра. — Нет, дай я его хоть разок шлепну!
— Иди, я сама перемою, — вздохнула я, по-прежнему заслоняя Сеньку. — Подожди, какое свидание?
Только тут я заметила, что на лице у Натки косметическая маска, а челка и волосы по бокам накручены на бигуди.
— Какое еще свидание, Нат?
— С Владиком, — смущенно потупилась сестрица. — Он час назад позвонил и сказал, что за мной заедет.
— Подожди, а разве ты не скрываешься?
— Я ж не от Владика скрываюсь!
Я не нашлась что возразить. Наткина логика часто ставила меня в тупик.
— Лен, ну сегодня же выходной, — плаксиво заканючила она, — тебе на работу не надо, ты же посидишь с Сенькой?
— Ах, я еще и с твоим сыном должна сидеть?
— А куда… Куда мне его? — Натка умоляюще сложила на груди перепачканные маслом руки.
— С собой! — отрезала я. — Ребенку нужна мать!
— Но… Лен… Владик-то ему не нужен!
— Если у тебя с ним все серьезно, пора и с ребенком его познакомить, — не очень уверенно сказала я.
— Лен, — прошептала Натка, хлопая ресницами, — как ты не понимаешь, Сенька может его спугнуть!
— Ты хоть при ребенке такое не говори…
Я оглянулась, но Сеньки и след простыл, он уже не прятался у меня за спиной, а с веселым гиканьем носился по комнате.
— Значит, так, — сказала я Натке. — Берешь сыны с собой, вы гуляете, или что там у вас в программе, а потом… перед романтической частью, ты завозишь его ко мне.
— Романтической части тогда не будет. — Слезы потекли по Наткиному лицу, прокладывая на косметической маске кривые дорожки. — Лен, Владик думает, что я…
— Юная фея?
— Нет, но чужие дети ему ни к чему.
— Тогда гони его в шею!
— Но ведь чтобы прогнать, я должна сначала сделать его своим! — топнула ногой Натка, окунув в оливье тапку.
Логика снова была убийственной, и я не нашлась что ответить.
— Вот когда он ко мне привыкнет, душой прикипит, тогда я ему и предъявлю сына, — пробормотала Натка. — Лен, это мой шанс, мой счастливый лотерейный билет. Посиди с Сенькой, а?!
— Посижу, — только и смогла сказать я. — Куда я денусь?
Натка кинулась мне на шею и поцеловала в щеку, испачкав маской, остро пахнущей цитрусом. Она помчалась в комнату, оставляя на полу следы оливье.
— Ой, я босоножки твои надену, те, серебристые?.. А блеск для губ можно взять, ты все равно им не пользуешься…
— Стой, а салат с пола убрать?! — крикнула я ей вдогонку.
— Лен, я опаздываю! Убери, пожалуйста…
И уберу, и помою, и посижу. Куда я денусь?
Я взяла чашку в надежде все-таки выпить кофе, но она выскользнула из моих рук и с веселым звоном разбилась. Субботнее утро превратилось в стихийное бедствие.
Я пошла в ванную за тряпкой, но меня атаковал бумажный самолетик — один, другой, третий… Сенька сидел на полу, вырывал из моего толстого глянца страницы, ловко сооружал из них самолетики и запускал с криками:
— Вижу цель! Иду в атаку!
Подскочила Натка, успевшая фантастически быстро снять бигуди, смыть маску, накраситься и одеться. Она закружилась передо мной в розовом сарафане и моих серебряных босоножках.
— Ну, как?
— Фея, — вздохнула я, отмахиваясь от самолетиков.
— Можно, я твоими духами французскими подушусь, ты все равно ими не пользуешься!
— Разве у меня еще остались духи? — вяло спросила я.
— Остались! — Натка бросилась к трюмо и открыла нижний ящик. — Сенька сюда пока не добрался!
Она щедро надушила виски, запястья и декольте. Потом повторила процедуру, добавила блеска на губы и румян на скулы.
— Не переборщи, — проворчала я, возвращаясь с тряпкой из ванной.
Где-то в глубине моей сумки звонил телефон, но у меня не было ни сил, ни желания отвечать на звонок. Что хорошего могло принести это утро? Глянец разорван на самолетики, пол придется отмывать полдня, а чтобы попить кофе, нужно ликвидировать слой масла на посуде.
