Письмоносец (слово «почтальон» появилось позже) был облачен в роскошный красный мундир и черный цилиндр.[201] Начиная с 1840 года ему не нужно было, вручая письма адресату, брать с него плату: так как доставка была уже оплачена, он просто просовывал письма в специальную дверную щель. Предварительная оплата производилась с помощью покупки крошечного кусочка проштемпелеванной бумаги, которую отрезали от листа ножницами; позже, в 1853 году, была изобретена перфорация, и марку начали приклеивать к письму или конверту. Конверты постепенно вытесняли старомодный способ складывать письмо, но некоторые бережливые корреспонденты по-прежнему экономили бумагу — писали под прямым углом поверх уже написанного, так что разобрать текст письма было почти невозможно. Говорят, стоячие почтовые ящики изобрел Энтони Троллоп, служивший на почте в 1855 году, когда на Флит-стрит появился первый подобный ящик.
С приближением шести вечера, последнего срока отправки почты в провинцию, главный почтамт на Сент-Мартинз-ле-Гранд являл собой красочное зрелище. Одно окошко предназначалось для газет, которые либо забрасывали внутрь, в большой ящик, либо передавали целыми пачками. Тем временем «клерки и ученики мчатся, запыхавшись, с корзинами или разноцветными мешками для писем» к другим окошкам и ящикам. За пять секунд до закрытия «стоящий у ящика почтальон в красном мундире возглашает: „Господа, время истекло!“ …все стараются высвободить правую руку для броска, и через секунду сотни писем взлетают в воздух и падают, будто осенние листья, на дно ящика… С шестым ударом крышка ящика со стуком захлопывается, ящик проплывает перед окном для газет… и толпа зрителей… испустив вздох, расходится».[202]
В 1860-х здание Саутуоркской ратуши, где располагался почтамт, снесли. В его подвалах были обнаружены ящики окаменевших плампудингов, отосланных войскам во время севастопольской осады 1854–1855 годов.[203] Они, несомненно, порадовали бы солдат. Можем ли мы говорить в данном случае о просроченной доставке?
Глава 7
Нищета и бедность
Мейхью — дети-нищие — попрошайки — «сборщики костей, тряпичники и сборщики собачьего помета» — беспризорники и прочие — продажа товаров и услуг — жители трущоб — подоконные ящики для растений — кухни Сойера — дешевые меблированные комнаты — работный дом — «Гигантская школа» — проверка на пригодность к работе«Труженики и бедняки Лондона»[204] Мейхью — это единственный в своем роде источник информации о том, каким образом выживали очень бедные люди. Ознакомившись с ним, современные читатели обычно реагируют фразой: «Я бы так не сумел». Если нет других помет, информация в этой главе почерпнута из книги Мейхью. В ней отсутствует, что я заметила не сразу, число тех, кто не выжил. За каждым выжившим стоит серая тень.
«Громадная столица заключала в себе целое поселение безнадежно бедных».[205] В 1820 году Общество, предоставлявшее ночлег бездомным, открыло приют на Уайткросс-стрит, неподалеку от Барбикана, для более чем шестисот «несчастных нищих»: мужчин, женщин и детей. Им предоставлялось место для спанья на полу, отделенное от других низкой перегородкой, соломенный тюфяк в непромокаемом чехле — во всяком случае, сухой, — тепло, обязательное мытье и 8 унций хлеба. Лондонцы могли оставаться там только три ночи, приезжие — неделю, чтобы иметь возможность освоиться. Многие из приезжих были иностранцами. С наступлением темноты у дверей в ожидании, когда их впустят, толпились люди «с босыми, посиневшими от холода ногами». Их осматривал врач, осмотр тяжелых больных происходил позже.[206] «Плач голодных, дрожащих детей и ссоры мужчин, дерущихся за постель и фунт черствого хлеба, преследуют человека всю жизнь… это беднейшие люди в этом богатейшем из городов мира».
Если же ночлежка была полна, или бедняк просто не знал о существовании приюта, или не мог найти его, или предпочитал свободу, что тогда? Он мог просить подаяния или красть и спать на улице. Если его замечала полиция, ему грозила тюрьма, но это зависело от степени энтузиазма, с какой местная полиция относилась к закону. Спать в каком-нибудь из лондонских парков было преступлением, но так поступали сотни людей. В тюрьме в Тотхилл-филдс, восточнее вокзала Виктории, содержались мальчики, большинство из них было посажено на две недели за кражу товаров стоимостью менее 6 пенсов.
Это учреждение именовалось Исправительным домом, но в действительности представляло собой просто подготовительную криминальную школу… здесь мы обнаруживаем шестилеток, считающихся преступниками… тюрьма… на самом деле становилась убежищем и домом для многих из них… сделать так, чтобы наши тюрьмы опустели, можно только одним способом — уделяя внимание бездомным детям страны.[207]
Один из писателей того времени утверждает, что в Лондоне было 100 000 нищих детей.[208] Как любое круглое число, это вызывает подозрения; наверняка можно сказать только одно: их было очень много. В Бетнал-Грине, в Ист-Энде «у каждого было много детей. Некоторые родители были слишком бедны, чтобы пускать их на улицу играть, потому что у них не хватало одежды, чтобы всех одеть. У одной матери дети, оставшись одни, выходили на улицу, завернувшись в куски мешковины».[209] Зачастую родители были в тюрьме, или в работном доме, или умерли. Часто детей «отдавали на воспитание», чтобы за ними присматривали, пока мать работает, — как правило, у ребенка был только один из родителей, который не хотел или не мог смотреть за ребенком. Одна мать зарабатывала 6 шиллингов 3 пенса в неделю, делая бумажные пакеты. Она платила 4 шиллинга 6 пенсов другой женщине, которая смотрела за ее младенцем, но «няня» напилась, ребенок простудился и умер. В дешевых газетах печатались объявления: «воспитательница детей ищет клиентов». За плату в 12–20 фунтов — как правило, украденных, — родители могли избавиться от какой бы то ни было ответственности за свое потомство:
Усыновление: Неплохая возможность для желающих обеспечить своему ребенку любого пола прочный и уютный дом. У поместивших объявление нет своих детей, и они собираются уехать в Америку. Плата 15 фунтов…
Или:
Требуется питомец или ребенок на усыновление. Поместившая объявление — вдова, с собственной небольшой семьей и скромным содержанием за счет друзей ее покойного мужа, (72) охотно возьмет на себя заботу о ребенке. Возраст не имеет значения. Если ребенок болен [курсив мой], о нем будут по-матерински заботиться. Условия: 15 шиллингов в месяц или, при усыновлении, если ребенку меньше двух месяцев, небольшая сумма в 12 фунтов.
Родители освобождались от своего бремени, «усыновители» получали свои 12 фунтов, от ребенка избавлялись, как только видели, что все спокойно, — не всегда с помощью убийства, поскольку могли возникнуть неудобные вопросы, его просто оставляли в какой-нибудь незнакомой части Лондона.[210] Тот, кто находил его, мог взять на себя — или не взять — заботу о нем, но к тому времени, как ребенку исполнялось шесть, он сам зарабатывал себе на жизнь, и его оставляли на произвол судьбы.
Существовала огромная армия нищих, каждый со своей душераздирающей историей, у многих настоящая или сфабрикованная инвалидность. Нищенке мог весьма пригодиться младенец или начинающий ходить ребенок, она получала более щедрое подаяние, если на ее попечении якобы был ребенок — даже если его возвращали матери или бросали после того, как завершался день. «Ветеранам» Крымской войны (1853–1856) подавали неплохо. «Крымская война была для многих недурным предлогом мошенничества, но к 1862 году потеряла новизну».[211] Мейхью спросил одного нищего, неужели он не может найти более прибыльную честную работу, и получил ответ: «Да, сэр, могу, но ходить на бульвар страшно привыкаешь». Нищий, выбравший жизнь бывшего моряка, должен был придерживаться моряцких привычек, скажем, не забывать, что «настоящий моряк не плюет против ветра, просто не может». Существовали целые полчища нищих-иностранцев: французов, поляков, «индусов» и негров. Но «Общество изучения нищенства» постепенно уменьшило число якобы больных нищих. Для настоящих слепых делалось исключение: им разрешалось «сидеть на ступенях у входа или на сходах моста, и полиция не должна была их беспокоить. Было бы бессердечной жестокостью отправлять их в работный дом, где нет условий для их особого физического недостатка».
Как можно сводить концы с концами на лондонских улицах, вовсе не имея денег? Мейхью полагал, что в Лондоне существовало около тысячи «сборщиков костей, тряпичников и сборщиков собачьего помета». Сбор костей или тряпок, валявшихся на улицах, требовал проворства, но у того, кто подбирал собачий помет, конкурентов было немного. Красильщики в Бердмондси покупали помет по 8-10 пенсов за ведро в зависимости от его состояния, но чтобы наполнить ведро, нужно было поработать целый день или больше; между тем, чтобы сохранить собранное, ведро нужно было брать с собой туда, где живешь. Неплохим сбором можно было считать восемь ведер в неделю. Голубиный помет тоже стоило собирать, чтобы продать красильщикам. Окурки сигар можно было превратить в нечто пригодное для курения и продать.
