Я не упал в обморок, но был до того разбит от усталости, что это было почти одно и то же.
Я смутно соображал, что аббат Ридель взламывает не знаю чем свою дверь, берет меня на руки и переносит на мою кровать. Я так же смутно припоминаю вход обалдевшего Фомы и его жены, которым кюре предложил тихо усесться в углу комнаты… Аббат с бесконечными предосторожностями подошел к окну и закрыл его; так как в момент крика оно было открыто, стекла остались в нем целы. Затем он вернулся ко мне.
— Ушел ли он? — пробормотал я.
— Кто?
— Мег… Животное?
— Да. Но вам нужен покой!
— Гамбертен тоже исчез, — сказал я.
Я разрыдался, что принесло мне громадное облегчение. Это было похоже на оживление статуи; мне казалось, что я превращаюсь из камня в живого человека.
Вместе с тем ко мне вернулась способность рассуждать, и я сам себя спрашивал, каким образом мы не заподозрили настоящего положения вещей. А между тем, немало признаков должно было нас заставить бояться именно этого.
Прежде всего, знаменитые выводы Гамбертена не выдерживали ни малейшей критики. Изо всех чудес, необходимых для сохранения и развития яйца допотопного периода, для объяснения появления двух ископаемых, нужно было совпадение всего только двух условий:
1) Чтобы яйцо было снесено как раз перед обвалом и
2) Чтобы оно не было раздавлено при обвале.
Так как оба эти условия были необходимы для каждого яйца в отдельности, то только они и должны были бы повториться. Но, если допустить возможность этого, то все остальные условия, как например температура, сухость, темнота, проветривание и все прочее были общими для обоих зародышей; и если бы от обвала сохранилось сорок только что снесенных яиц, то изо всех сорока могли бы вылупиться звереныши.
Затем, исчезновенье свиней должно было бы указать нам на присутствие в этой местности хищного животного, но одного только, так как количество исчезнувших свиней не превышало количества, необходимого для удовлетворения аппетита только одного гигантского животного.
Наконец, исчезновение игуанодона, добычи, соответствующей аппетиту едока, было третьим указанием.
Я размышлял об этом не особенно последовательно, так как эти мысли смешивались с другими; среди смутных, сменяющих одна другую картин меня преследовало неизгладимое нелепое изображение: барометр, висевший на стене моей одинокой квартиры на бульваре Севастополя; я ясно видел передвижение его стрелки, отмечающее маленькими прыжками вероятную погоду на отвратительном фосфоресцирующем циферблате. В ушах у меня нестерпимо звенело, глазные мышцы — вероятно, и глазной нерв — мучительно ныли. Но все это были пустяки. Кюре дал мне чего-то выпить и мысли мои совершено прояснились.
Когда комната осветилась слабым светом зари, Фома, его жена и кюре стояли у моей кровати, а я оканчивал свой рассказ обо всем том, что произошло с самого моего приезда, со всеми подробностями.
Тогда заговорил аббат Ридель:
— Прежде всего, надо уничтожить чудовищ!
— О, — возразил я, — по моему глубокому убеждению, игуанодон не существует больше.
— Это мы увидим. Во всяком случае, мегалозавр теперь знает вкус человечьего мяса. Вы представляете себе, что будет, если он каждую ночь станет приходить?.. Этого нельзя допускать, особенно принимая во внимание суеверие крестьян. Его надо уничтожить… сегодня же. Но каким образом?..
— Можно было бы устроить облаву, — сказал я. — При большом количестве…
— Большое количество — недопустимо. Если крестьяне узнают, что случилось, вся местность опустеет к завтрашнему дню. Они подумают, что это дьявол и откажутся от борьбы.
И тут же кюре заставил Фому и его жену поклясться, что они будут немы, как рыбы.
— Что делать? — продолжал он. — Нас всего трое…
— Трое? — повторил Фома, бледнея.
— Ну, пусть будет так. Нас всего только двое теперь.
Мучительная боль в ушах и глазах вдруг усилилась. Я напрягал все усилия, чтобы придумать удачный план борьбы, а главное — безопасный.
— Господин кюре, — сказал я, — судя по тому часу, когда случилось несчастье, животное продолжает возвращаться в пещеру для дневного отдыха. По-видимому, оно по-прежнему не может выходить днем, пока не стемнеет. Следовательно, речь может идти только о ночной засаде. Но день целиком в нашем распоряжении.
— Нельзя ли вырыть перед входом скрытую яму?
— Конечно! Но отверстие пещеры шириной по крайней мере в сто метров, а наша дичь ростом футов в сорок пять… я сомневаюсь, чтобы вдвоем можно было в двенадцать часов вырыть…
— Не будем больше говорить об этом, я просто рассеянный человек. Но что же делать в таком случае?
— Послушайте, вот мое предложение. Вы знаете, что пещера служит входом в стену, которая круто заканчивает склон горы. Эта стена тянется довольно далеко направо и налево от пещеры и понижается до уровня окружающей почвы только на расстоянии нескольких километров от пещеры. Стена эта гораздо выше мегалозавра. Я не думаю, чтобы он мог дотянуться до верха стены, где мы устроим наш сторожевой пункт. Там мы подождем выхода животного и как только оно покажется — пли!.. Представьте себе даже, что мы промахнемся — и то ему придется употребить больше времени на то, чтобы обежать кругом скалы — если только это придет ему в голову — чем нам, чтобы спастись от него.
— Это великолепно придумано! — воскликнул кюре. — Но ружья…
Фома пролепетал:
— Есть ружья барина… которые он привез из своих путешествий…
— Принесите их, — сказал я.
— Но они… в бариновой комнате…
При этих словах мы переглянулись. Наконец, кюре решился и скоро вернулся с двумя винтовками и разрывными пулями.
— Лучшего оружия и не придумаешь, — сказал он.
И действительно, когда я впоследствии навел справки, то оказалось, что одно ружье было американской винтовкой для охоты на крупных хищников, а другое — магазинным штуцером Винчестера.
— В котором часу мы отправимся? — спросил кюре.
— Я думаю, что разумнее всего будет в четыре часа. Не следует рисковать опоздать к его выходу, не правда ли?
— Хорошо. Я пойду в церковь отслужить мессу. А вы поспите немного, господин Дюпон… Должен признаться вам, что меня берет нетерпение пуститься в путь…
— Ах, господин кюре — Бог знает, что бы вы сказали, если бы это чудовище лизнуло вас…
Около половины шестого, сделав большой круг, необходимый для того, чтобы добраться, куда нам надо было, аббат Ридель в охотничьем костюме с ножом за поясом, и я, в таком же виде, подымались по сухой тропинке горы, шедшей параллельно пропасти. Мы были выше леса и равнины, но из предосторожности шли подальше от края. Скоро я узнал по просвету деревьев, что мы дошли до тропы, ведущей к пещере. Следовательно, мегалозавр находился тут, под нашими ногами… Тогда мы направились прямо к обрыву и скоро перед нашими глазами постепенно стала вырисовываться внизу под нами лужайка.
Нас поразил донесшийся к нам зловонный воздух.
Кюре опустился на землю, я сделал то же, и мы поползли к краю бездны. Я добрался первый.
— Стойте, — сказал я. — Вот он!
Наш враг неподвижно лежал на траве около входа в пещеру.
— Он спит, — прошептал кюре.
Но я разглядел безжизненный широко раскрытый глаз.
— Он умер, — возразил я. — Но на всякий случай угостим его парой пуль, это будет вернее. Целься… Пли!..
Заряды попали в цель, но наша добыча даже не дрогнула. Рой звонких мух поднялся и снова опустился на труп. Смерть уже прошла здесь.
Недалеко от трупа, среди костей свиней лежал большой скелет игуанодона. Итак, всякая опасность миновала. Мы пошли тем же путем обратно, чтобы спуститься на погребальную полянку.
— В конце концов я оказался прав, — сказал я развязным тонам с странным чувством радости. — Игуанодон был убит своим коллегой… раздраженный рев, о котором я вам рассказывал и который так поразил Гамбертена, возвещал начало битвы. Мегалозавр стал у входа в пещеру, чтобы подстеречь игуанодона… это была гомерическая дуэль, господии кюре… Эге, — добавил я с глупым смехом, — может быть, мегалозавр скончался от полученных им тогда ран, почем знать?
— Очень сомнительно, — возразил кюре, ускоряя шаг, — прошло слишком много времени… зарубцевались…
Мы дошли до цели. Аббат Ридель снял куртку, вытащил нож и принялся резать чудовище на части:
— Это не гробница для христианина, — сказал он, — помогите мне.
Я тоже вытащил свой нож, но раньше, чем начать резать вздувшийся живот, я яростно вонзил его в потускневшие глаза чудовища, ощупью, не смея даже взглянуть на то, что делаю.
— Странный организм, — говорил кюре, — какая причудливая ткань, волокнистая, рыхлая…
Мы отыскали Гамбертена. Но описание было бы в данном случае кощунством. Смерть, лишенная своего величия, была бы похожа на прекрасную нагую женщину, великолепные волосы которой были бы наголо сбриты. Это надо скрывать.
