В начале лета, когда Мевлют окончил первый класс лицея и, как всегда, продолжал ходить за Нериман, произошел один случай, который он не мог забыть долгие месяцы. Дело было в районе Османбей. Началось с того, что двое каких-то мужчин сказали что-то явно скабрезное Нериман на улице. Она сделала вид, что не слышит их, и пошла дальше, а они отправились следом за ней. Мевлют кинулся бегом за ними, как вдруг… Нериман остановилась, повернулась к этим двум мужчинам, улыбнулась обоим – оказалось, она их знает, – а затем принялась болтать с ними, размахивая руками, словно рада была встретить старых друзей. Когда они расстались, те двое прошли мимо Мевлюта, смеясь и разговаривая, а Мевлют попытался понять, о чем они говорят, но ни одного слова о Нериман он не услышал. Он лишь слышал что-то вроде: «Во второй части будет сложнее», но не был уверен, что расслышал правильно, да и не был уверен, что эти слова относятся к Нериман. Кем были эти двое? Когда они проходили мимо него, ему вдруг захотелось сказать: «Господа, я знаю эту женщину лучше вас».
Иногда он подолгу не видел Нериман и тогда обижался на нее. Несколько раз после работы, когда у него на плечах уже не было шеста, он находил похожих на Нериман женщин и провожал их до дому. Однажды он даже доехал на автобусе с остановки «Омар Хайям» до Лалели. Ему нравилось, что новые женщины ведут его в совершенно иные, незнакомые ему районы Стамбула. Но чувства привязанности они не вызывали. Признаться, все его фантазии не сильно отличались от фантазий его одноклассников и безработных шалопаев из его собственного квартала, тоже подобным образом бегающих за женщинами. Но Мевлют никогда не думал о Нериман, когда развлекался сам с собой.
В тот год он редко ходил в школу. Правда, преподаватели никогда не ставили плохие отметки ученику, оставшемуся на второй год, если, конечно, он не хулиганил в классе и не злил их, ведь второй раз на второй год оставить не могли и такого ученика из школы отчисляли. Мевлют очень надеялся на это негласное правило и договаривался, чтобы его имя не вписывали в список отсутствующих, а уроками не занимался вообще. В конце года они с Ферхатом успешно перешли в следующий класс и летом решили снова торговать «Кысметом». Потом отец, как обычно, уехал в деревню, а Мевлют принялся наслаждаться своим одиночеством. К тому же и дела у них с Ферхатом шли хорошо.
Однажды утром в дом постучался Сулейман, Мевлют на этот раз сразу открыл. «Началась война, братец, – сказал Сулейман, – мы напали на Кипр»[31]. Мевлют оделся и направился с ним на Дуттепе, к дяде. Все сидели у телевизора. По телевизору передавали военные марши, показывали военные самолеты и танки, а Коркут подскакивал и тут же называл: «Это „С – сто шестьдесят“, а это – „М – сорок семь“». Затем несколько раз показали выступление премьер-министра Бюлента Эджевита, который говорил: «Благослови Аллах нашу нацию, всех жителей Кипра и все человечество». Коркут, называвший Эджевита коммунистом, сказал, что прощает его. А когда на экране показывали президента Кипра архиепископа Макариоса[32] или кого-то из греческих генералов, Коркут разражался ругательствами, и они всей семьей смеялись. Затем они спустились на автобусную остановку Дуттепе, зашли в кофейню. Повсюду было много счастливых взволнованных людей, которые тоже смотрели телевизор, где крутили те же записи с военными самолетами, танками, флагами, Ататюрком и генералами. Через равные промежутки времени по телевизору объявляли, что мужчины призывного возраста обязаны немедленно явиться в призывной пункт по месту жительства, а Коркут всякий раз повторял: «А я и сам пойти собирался».
В стране, как всегда, объявили осадное положение. В Стамбуле ввели обязательную светомаскировку. Мевлют вместе с Сулейманом помогали дяде Хасану закрыть все лампы в лавке, так как ночью их мог заметить квартальный сторож и назначить штраф. Из дешевой грубой синей бумаги они нарезали стаканчиков и аккуратно закрыли ими, словно шапочками, все лампочки. Они то и дело переговаривались: «Видно что-нибудь снаружи?», «Задерни занавески!» – или шутили: «Греческий самолет этого не заметит, а вот квартальный сторож – увидит!» Той ночью Мевлют почувствовал, что он – потомок тех самых тюрок, которые пришли из Средней Азии и о которых он читал в учебниках.
Но едва он вернулся на Кюльтепе и вошел в свой дом, настроение его изменилось. Он рассуждал: «Греция гораздо меньше Турции, поэтому она никогда не нападет на нас, а если нападет, никогда не будет бомбить Кюльтепе», а после этого задумался о своем месте в мире. Дома он тоже света не зажигал. Он не видел людей, которые жили на соседних холмах, но чувствовал их незримое присутствие во тьме. Холмы, еще полупустые пять лет назад, теперь покрылись домами, и даже на самых дальних холмах возвышались теперь столбы линий электропередачи и минареты мечетей. Тем вечером хорошо видны были звезды на небе, потому что все погрузилось во тьму. Он лег на землю рядом с домом и долго-долго смотрел на звезды, думая о Нериман. Интересно, сделала ли она дома светомаскировку, как Мевлют? Он чувствовал, что его ноги все чаще будут носить его по тем улицам, по которым ходит она.
10. Чем кончаются попытки повесить на стену мечети коммунистический плакат
Да хранит турок Всевышний!
Соперничество Дуттепе и Кюльтепе принимало новые формы. Мевлют нередко становился свидетелем драк, заканчивавшихся кровью, но непохоже было, чтобы холмы разделяла кровавая междоусобица. Ведь у обитателей этих стоявших друг против друга холмов, на первый взгляд, не было глубоких противоречий, которые могли бы привести к такой войне, ибо:
• На обоих холмах первые лачуги гедже-конду из саманного кирпича, глины и жести были построены в середине 1950-х. В этих домах поселились нищие переселенцы из Анатолии.
• На обоих холмах половина мужчин по ночам спала в пижамах в синюю полоску (хотя ширина полосок всегда была разной), а представители другой половины всегда спали без пижам, в майках или футболках.
• Девяносто семь процентов женщин на обоих холмах выходили на улицу только с покрытой головой, как всегда делали в деревнях их матери. Все они были родом из деревни и сейчас только открывали для себя то, что в городе называлось улицей. Кроме того, они упрямо, даже летом, продолжали выходить на улицу в плащах темно-синего либо коричневого цвета.
• На обоих холмах обитатели лачуг воспринимали свое жилище не как постоянный дом, где им предстоит прожить до конца дней своих, а как временное пристанище, в котором они находятся, пока не разбогатеют и не вернутся в деревню или не переедут в один из многоквартирных жилых домов в городе.
• Обитателям Кюльтепе и Дуттепе обычно снилось одно и то же.
Мальчикам: учительница начальной школы.
Девочкам: Ататюрк.
Взрослым мужчинам: Пророк Мухаммед.
Взрослым женщинам: высокий блондин, европеец, звезда европейского кино.
Пожилым мужчинам: ангел, который пьет молоко.
Пожилым женщинам: молодой почтальон, который приносит добрую весть. Женщины гордились, если после такого сна в самом деле получали какое-то известие, понимали, что подобное бывает только с особенными людьми, и изредка рассказывали свои сны другим.
• На обоих холмах электричество появилось в 1966 году, водопровод – в 1970 году, а первая асфальтовая дорога – в 1973 году.
• В середине 1970-х и на Кюльтепе, и на Дуттепе в каждом втором доме имелся черно-белый телевизор, который показывал крайне нечетко (отцы и сыновья раз в два дня занимались настройкой антенн собственного производства), а те, у кого не было телевизора, на время важных передач, например футбольных матчей, конкурса Евровидения или турецкого фильма, всегда ходили в гости к тем, у кого телевизор был. На обоих холмах толпу гостей угощали чаем женщины.
• Хлеб обитатели обоих холмов покупали в пекарне Хаджи Хамита Вурала.
• Пять самых популярных продуктов на обоих холмах, по списку:
1) хлеб;
2) помидоры (летом и осенью);
3) картофель;
4) лук;
5) апельсины.
Правда, некоторые считали, что такая статистика неверна, как неверны меры в пекарнях Хаджи Хамита. Ведь все то важное, что определяет жизнь общества, составляется не из того общего, что объединяет людей, а из того, что их отличает. Такие различия за двадцать лет образовались и на обоих холмах:
– Самое видное место на Дуттепе занимала мечеть Хаджи Хамита Вурала. В жаркие летние дни сквозь ее высокие изящные окошки внутрь струился солнечный свет, а в самой мечети было хорошо и прохладно, так что хотелось поблагодарить Аллаха за то, что Он создал этот мир, и все мятежные мысли исчезали сами собой. А на Кюльтепе место, откуда открывался самый красивый вид, было занято огромным ржавым электрическим столбом и табличкой с изображением черепа.
