— Ты мешаешь мне работать. Я не могу сосредоточиться из-за того, что думаю о тебе. Наше время пришло, Лита. То, чему суждено случиться, должно случиться скорее.
В дверях м-р Голдвин, широко улыбаясь, взял мою руку в свои:
— Работая с Чарли Чаплином, ты учишься у большого мастера. То, чего он не знает о кино, всем остальным можно благополучно игнорировать. Но и ему повезло с тобой. Ты — восхитительная девочка, Лена.
— Лита! — вскричал Чарли и рассмеялся так, что оступился и сел мимо стула.
Чарли очень напряженно работал сам и высмеивал псевдоартистов, которые заявляли, что им необходимо вдохновение. Но он был достаточно умен, чтобы понимать, насколько бесполезно подстегивать себя в те дни, когда он чувствовал себя совершенно опустошенным. Тогда он звонил в студию и приказывал распустить всех по домам.
В такие дни и в уик-энды он часто отдыхал в плавательном клубе «Санта-Моника». Иногда он брал с собой меня и Тельму, хотя независимая Тельма Конверс явно начала чувствовать, что Чарли использует ее как ширму. Она никогда не показывала мне этой осведомленности, но, хотя и продолжала видеться с ним, даже если при этом была я, постепенно становилась все менее общительной.
Этот плавательный клуб в моем представлении был пределом изыска. Здесь радостно резвились звезды в счастливом сознании собственного избранничества в Америке XX века. Здесь был Джон Гилберт, дружелюбный и общительный, всерьез заявивший о себе как актер после выхода фильма «Большой парад» (The Big Parade). Здесь была Глория Свенсон, яркая звезда, хотя и немного высокомерная, которая, как оказалось, что-то слышала обо мне. Здесь была Грета Гарбо, немного отстраненная, но тогда она была гораздо более общительной, чем стала потом (спустя год я время от времени встречала ее в Сан-Симеоне, в имении Уильяма Рэндольфа Херста, и с каждым разом ее отчужденность все больше довлела над всем остальным в ее облике). Здесь была Клара Боу, веселая девушка чуть старше меня, настоящая знаменитость, но прошедшая долгий путь, прежде чем стать признанной красавицей.
И всегда был Чарли, переменчивый в своих настроениях, то оживленный, то отчужденный, но неизменно в центре внимания. Он обладал редким даром оказаться в какой-то момент в гуще событий, а в другой — внезапно исчезнуть. Пару раз он исчезал вместе со мной, и мы блуждали по тихим закоулкам вокруг клуба, обсуждая сложные сцены, которые он пытался снять для «Золотой лихорадки». Мы оба знали, что я служила просто отражателем звука, но он уверял меня, что это тоже искусство, и ему хорошо, когда я с ним.
Мы неизбежно заканчивали тем, что сидели вместе на уединенном пляже. Иногда Чарли говорил без умолкла, а в другие разы мы могли не произнести ни слова. Тем не менее я остро сознавала, как что-то, пока еще не ясное, неуклонно нарастает между нами. Поэтому, когда как-то раз в сумерки он предложил мне пойти на наше местечко на побережье, я прекрасно знала, что все происходящее теперь — просто подготовка к дальнейшему.
Каким-то образом я поняла, что тревожное ожидание близится к концу, и я иду навстречу неизбежности без колебаний.
Я стояла у кромки воды, наблюдая, как океанские волны набегают на песок. Он подошел ко мне сзади, обнял за талию и сказал: «Как красиво в это время дня, правда?» Он поцеловал меня в плечо: «А ты прекрасна в любое время суток». Я не двигалась. Страх был не таким неуправляемым здесь и сейчас, в сравнении с тем, что было в Тракки. Не потому что теперь я знала его лучше — на самом деле это было не так — а потому что сам его подход радикально отличался от того ужасного нападения в отеле. Он был мягче, он еще не прикоснулся ко мне, а я уже знала, что не буду сопротивляться, что он будет нежным, чутким и добрым. Он слегка прижимался ко мне, и я чувствовала его возбуждение, но не уклонялась и не паниковала при мысли о том, что сейчас произойдет.
— Тебе нравится?
— Да, — выдохнула я.
Слово «нравится» едва ли передавало то, что я испытывала, когда он начал медленно, ритмично двигаться мне навстречу. Я была напугана, я трепетала, я задыхалась, слово «нравится» было бледным подобием того, что я испытывала, но я не смела сказать ему.
— С тобой уже было такое?
— Однажды… с вами.
— Да, со мной, — прошептал он. — Мне так приятно, что у тебя не было до меня мужчин, Лита. Я разбужу тебя. Теперь не будет так, как в прошлый раз, когда мы были вместе.
Его пальцы скользнули вверх от моей талии к округлостям груди.
— Тебе нечего больше бояться. Ты должна доверять мне. Я никогда не обижу тебя. Ты должна знать это. Ты всегда должна знать это.
Его губы щекотали мое ухо и шею, а пальцы тем временем спускали лямки купального костюма с плеч. Он заключил в ладони мои груди, и мне стало трудно дышать. Ноги перестали держать меня, и я едва не потеряла равновесие. Потом он нежно развернул меня, и я увидела, с каким обожанием он смотрит на мою грудь.
Мы опустились на песок. Я отметила с благодарностью, что прежде чем целовать грудь, он поцеловал меня в губы, это говорило мне о том, что я нужна ему вся, а не только мое тело. Парадоксально, но мое физическое желание к нему шло от сознания, что он целует меня целомудренно, чуть ли не почтительно, а не с животной страстью. Я стеснялась своей наготы, и все же решительно обвила его руками и прижималась к нему все сильнее.
После все более пылких объятий он почувствовал себя свободнее. Проворно, хотя и неторопливо он стянул с меня купальник и присел на коленях, чтобы рассмотреть меня обнаженной. Я инстинктивно стала прикрывать руками те части тела, которые прежде ни один мужчина не видел, но, взглянув на него, я увидела полное отсутствие похоти в его глазах, и внезапно стыд исчез. Мои руки опустились вдоль тела.
Я наслаждалась его восхищенным взглядом, обращенным на мое распростертое тело, и его почти неслышным бормотанием: «Прекрасная, невероятно прекрасная…» — и любила этого человека, который освободил меня от стыда и сомнений. Это было чудное время дня, смеркалось, но еще было достаточно светло, чтобы мы могли смотреть друг на друга, не испытывая стыда. Он оставался в той же позе, разглядывая меня так, словно изучал картину. Предвкушая, что он снова притронется ко мне, я почувствовала головокружение. Чтобы отвлечься, я не сводила глаз с его пальцев, таких неподвижных, что они казались вырезанными из коричневого дерева. Их покой не выдавал ни стремления доказать свою силу, ни желания обладать.
— Ты — Жозефина, правда? — спросил он. — Дева и самка, невинная и искушенная.
Он встал и начал снимать свой полосатый купальный костюм.
— Ты шокирована моим видом, юная Жозефина?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
