Местное население было дня нас в диковинку: смуглые люди в набедренных повязках или ярких национальных костюмах. С раскрашенными лицами, перьями в волосах. Привычное нам огнестрельное оружие им заменяли луки, стрелы и топоры, а добротные дома — вигвамы. Как оказалось, несмотря на весь свой допотопный арсенал и несовершенные военные навыки, это племя — называлось оно «Оджибве» — владело всем современным штатом Висконсин и вело войны за близлежащие территории. Причем довольно продуктивно, чем снискало определенную славу и почет даже у врагов. Мы подписали с ними союз и начали совершать набеги вместе, но уже при поддержке ружей. Они считали нас своими белыми братьями, а нам нужно было лишь одного, заполучить приличный кусок Нового Света и преподнести его королю Франции Генриху III, как часть государства, как колонию. Для этого предстояло сразиться не только с местными, но и с земляками — европейцами, которые обладали теми же технологиями, что и мы.
Шаманы племени рассказывали, что они пришли на обжитые ими впоследствии земли с острова Черепахи, где к ним из моря поднялись семь сверкающих ракушек миигис. Одна из них была очень сильная и несла смерть людям от руки ею владеющего, поэтому она погрузилась обратно под воду. Шесть ракушек, которые остались, основали тотемы. Эти демиурги направили народ в путешествие на запад и появлялись потом все время в снах и медитациях шаманов. В одном из таких видений раковина сообщила, что чем дальше на запад пройдет племя, тем дольше сможет следовать традициям, поскольку с востока идут новые люди. Это видение могло быть пророчеством нашего прихода.
Место, где стоял вытесанный из дерева тотем, было огорожено священными камнями и располагалось в роще. Нам подходить туда запретили. Мы списали такое требование на религиозное невежество язычников, которых нам еще предстояло обратить в праведную, с нашей точки зрения, веру. Но любопытство взяло верх и однажды ночью я решил разведать обстановку.
Каково же было мое удивление, когда, отыскав вход у огромного валуна за деревьями на капище, я оказался в просторном подземном помещении. Оно было выложено из камня и освещалось факелами, подвешенными в углах на золотых кольцах. Воздух там был насыщен запахом каких-то трав, а в центре на семиугольном монолитном столбе высотой где-то в метр стояла малахитовая черепаха, вокруг которой лежали те самые раковины-каури из легенды. Сделанные из самоцветов, они были размером с ладонь, в отличие от их естественных прототипов. Легенда оказалась недосказанной, и самая разрушительная раковина теперь предстала передо мной в кроваво-красном цвете. Не знаю, какой магией она была наделена, но тогда я и понял, в чем заключалось поразительное везение оджибве, которые одерживали победу за победой над любым противником.[21] И решил, что эта раковина отныне принадлежит Франции.
Меня поймали, как только я вынес ее из подземелья. Связали, отвели к вождю, а потом к мидевивин — организации шаманов, где было принято решение, что я должен поплатиться за свое деяние. Меня клеймили, как предателя и прокляли, обрекли на вечные скитания. В любом моем союзе должны были рождаться только мальчики, которые не достигнут совершеннолетия. Это будет продолжаться, пока я семь раз не убью сам себя. Седьмое убийство станет для меня освободительным. Я недооценивал этих людей. Они обладали великой силой, значимость которой я познал позже. Я был уверен лишь в том, что моя религия единственная истинная на земле, и Господь защитит меня от язычников. Но все оказалось гораздо ужаснее. Той же ночью меня вывезли за пределы владений оджибве и бросили в степи. Как это объяснили моим товарищам, я не знаю. С тех пор и начались мои скитания. Домой я вернулся лишь через несколько лет. Будучи в церковном сане, соблазнил молодую особу, после чего был разжалован и вынужден на ней жениться. Наш первенец — мальчик, умер от чумы в три года, жена от отчаяния повесилась на балке в хлеву. Я списал это на простое совпадение, но когда потерял еще троих наследников, крепко задумался. Я заметил, что перестал стареть, а потому перебирался из одного города в другой, а потом пришлось менять и страны. Везде повторялась одна и та же история: соблазнение, женитьба и смерти, смерти, смерти. Все это происходило против моей воли, будто что-то насильно заставляло меня каждый раз погружаться в один и тот же омут. Я возвращался обратно в Америку, но не нашел там ни племени, ни их священного тотема.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В этом безумии прошло сто сорок пять лет, за которые, согласно словам шаманов, я должен был убить себя семь раз. И я пытался свести счеты с жизнью, как только мог, но ничего не выходило. Топился, вешался, стрелялся, резал вены, но вода выталкивала меня наружу, веревки рвались, оружие давало осечки, а ножи внезапно тупились…
Отрастив бороду, называясь разными именами и выдумывая разные биографии, я объездил весь мир в попытке найти избавление от проклятия. В Бостоне — это был тысяча девятьсот шестьдесят второй год — мне принадлежало два доходных дома. Служащие меня никогда не видели, а оплату получали в конвертах из рук моих поверенных. Прибыли мне хватало на безбедную жизнь… Жизнь. — Старик вздохнул и снова замолчал. — Мне хватило ума в свое время с толком потратить оставленные отцом деньги, — вскоре продолжил он свой рассказ и обернулся. Бентон сидел за столом, его шляпа лежала на столешнице, а китель, просыхая, висел на спинке соседнего стула. Он прикрывал рот кулаком, упершись локтем в стол, и задумчиво глядел в пространство. — Я давно разуверился в религии и пресытился благами цивилизации. Даже ее прогресс не приносил мне удовлетворения. Я перечитал сотни книг, побывал в театрах и музеях, даже участвовал в войне за американскую независимость. И каждый раз, глядя на людей вокруг, приходил к мысли, что этот мир себя исчерпает, и человечество, благодаря собственным усилиям, будет стерто с лица земли… — Мужчина подошел к столу, вытащил из кипы фотографий снимок портрета и кинул его Бену. — Это продолжалось, пока в тысяча семьсот шестьдесят шестом я не встретил его. Моя копия внешне… Он поселился в одном из моих доходных домов, и вскоре из самых разных источников я узнал, что этот человек моя копия и внутри, а его имя — анаграмма моего. Тот же характер, те же ценности, те же самые травмы. И каждый раз, когда я видел его, в голове начинал звучать ядовитый голос, будто бы идущий из недр той самой роковой раковины: «Убей!».
— Как вы находили своих жертв? — только и спросил констебль, подняв на своего палача пристальный взгляд.
— В своих снах. Малахитовая черепаха представала передо мной сидящей на карте. Она поворачивалась в ту сторону, где нужно было искать очередную жертву, а ее правая лапа останавливалась на городе. После первого убийства я обнаружил в себе перемены. На лице появились морщины, а в волосах проседь. Я почувствовал себя на десять лет старше. Оставалось только ждать. Мне пришлось вернуться в Европу, и поселиться в Англии. В прибрежном Литаме, указанном статуэткой. Там я устроился в местную контору, где регистрировали новорожденных малышей, и стал отслеживать ребенка с очередной анаграммой моего имени. Он родился через пять лет, я наблюдал, как он растет и мужает. В маленьком городке это не являлось проблемой. Мы даже были знакомы и могли называться товарищами. Голос в голове стал звучать снова, когда ему исполнилось тридцать пять. И в свой день рождения он лишился жизни. Это случилось в тысяча восемьсот шестом году. Я похоронил его на дне реки Риббл, принял посильное участие в поисках тела, чтобы отвести от себя подозрение, и через полгода покину Литам. Труп так и не обнаружили.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Третий нашел свою смерть в Индии в тысяча восемьсот сорок шестом году. Также как и я в свое время, он был членом миссии колонистов. Его истерзанное грифами тело нашли в пустыне и отправили на родину, списав происшествие на проделки местных воинственных племен, негативно настроенных по отношению к колонизации.
Следующее убийство я совершил в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году во Франции. В то время появились первые фотоаппараты, и каждый стремился сделать в своей жизни хотя бы один снимок. Это стоило немалых денег. Я уже выглядел как семидесятилетний, но учитывая мой несоизмеримый опыт, без труда устроил фотоателье. Там я терпеливо ждал свою новую жертву, зная, что он обязательно придет, потому как был человеком довольно состоятельным, не отставал от моды и жил неподалеку. Он решил, что фотография будет подарком на его день рождения… Тридцать пятый.
