Все это, конечно, я шучу, вообразила, что мы с тобой встретились, вот и разболталась. Прибежала с твоим письмом домой, показала своему Капптонычу. "Ишь, говорит, светишься, как новый гривенник! Учти, говорит, на меня студентки в нашем педтехникуме тоже поглядывают". Насмешил! На тебя, спрашиваю, поглядывают? "Поглядывают, - говорит. - А почему не поглядывать?" Да ты ж у меня лыспк, говорю! Если в шапке пли в шляпе орел, а снял - и пропала твоя красота!.. Видишь, как получается: от тебя, лысого, ушла, да на другого лысого налетела. От судьбы, видно, не уйдешь. Хотя тебя-то как раз лысым и не представляю. Пришли в следующий раз, пожалуйста, карточку, ладно?
Теперь о деле. Предложение насчет съезда десятого "А" - это здорово, голосую обеими руками! Приедем, видимо, всей семьей - с мужем и с Ленькой, это сынище наш, семнадцать скоро. Время нас очень устраивает. Капптоныч закончит экзаменационную страду в техникуме, у Леньки - каникулы, я уже отсеюсь. Так что, думаю, отпуск мне дадут без особых хлопот. Если, конечно, ничего не случится особенного. Что, например? Да мало ли чего.
Время сейчас неудержимое, каждый день что-нибудь новое. В такое время легче планировать дела страны, чем свои собственные. Работает у нас, к примеру, поисковая партия, была я у них вчера в степи. Вот и представь себе: найдут эти дотошные люди под нашими каштановыми землями какое-нибудь богатство, и тогда прости-прощай отпуск и все планы! Начнутся разработки, неизбежные неурядицы, все радости и шишки главным образом - на мою головушку. Так что не стану загадывать. Если уж трудно будет с отпуском в обком поеду, отпрошусь. И мы ведь не ради пустой забавы собираемся повздыхать, что постарели, да по рюмке выпить. Хочется поглядеть друг на друга, что мы за люди стали, подумать, как дальше жить будем. Не так разве?
Не думай, пожалуйста, что если я за эти годы не заглянула в Кузнецк, то, значит, и позабыла все. Капитоныч мой не случайно же говорит, что я ушиблена своим десятым классом. Иногда взгрустнется, достану нашу фотографию и начинаю разглядывать, обоим своим мужикам рассказывать. Обычно, когда нездоровится, когда поневоле дома сидеть приходится. Спасибо тебе большое за адреса всех наших - непременно напишу. Прямо на днях.
Ну вот, на первый раз, по-моему, хватит. Второй час ночи, с утра в дальний колхоз ехать. Это ведь вам, писателям, благодать: когда хочешь, тогда и встанешь, в любой день выходной можно сделать. А тут не заспишь.
Крепко жму твою руку. Э, да что там! - Капптоныч спит, не видит - целую тебя! Второй раз в жизни - и это помню.
М. Верещагина".
Второе
"...Протестую! Протестую самым энергичным образом и, если мой протест не будет принят во внимание, прошу записать, что я осталась при особом мнении. Собираешься объехать всех лично, а меня обходишь! Почему? Почему я должна работать на твою книгу письмами, да еще подробными? Квалифицирую это как тунеядство! Нет, правда, приезжай, чего тебе стоит? У вас там всякие творческие командировки дают, и писать, говорят, после этого совершенно не обязательно. Знаешь, когда лучше всего к нам приезжать? Весной. Сейчас пошли дожди, степь мокрая, пустая. Я люблю ее и такую поработавшую, усталую, немного грустную, что ли, а тебе, без привычки, покажется скучно, неуютно. Весной зато всем нравится.
Я кузнечанка, люблю свои места - это родина, но вот честное слово тебе, - такого высокого неба, как тут весной, таких крупных и низких звезд рукой, кажется, сгрести их можно - нигде нет! А степь весной какая! Море цветов - недолгих, зато и щедрых, буйных. Приезжай, право, а потом отправимся вместе на наш съезд.
Должна тебе заметить, что второе письмо очень уж деловитое. Прямо какая-то инструкция. Напиши это, расскажи об этом, про то - подробнее и т. д. В первом письме ты был просто старым добрым товарищем, а в этом только писателем. Неделикатным и загребущим в довершение: все тебе надо знать! Одна эта приписка чего стоит: "Пиши так, словно ты на исповеди, а я - поп".
Как бы не так, держи карман шире! В своем писательском зуде ты даже забыл, что я, хотя и сорокалетняя, но еще женщина. И что эта женщина когда-то относилась к тебе лучше, чем ко многим. Подумаешь, ушла с вечера с другим, а ты бы не пускал, мужик тоже! Я потом раскусила тебя - у самого рыльце в пушку, забыл, за кем вскоре ухаживать начал? И после этого смеешь еще требовать какой-то сверхоткровенности. Смирный мой Капитоныч, и то потихоньку ревновать начал. Пришла сегодня в обед, подает письмо и говорит: "Опять твой десятый "А" пишет, и кстати, все тем же почерком..."
Друг ты мой давний, шучу это я, конечно! Какие уж в нашем возрасте душевные тайны! Парни и девушки у нас у самих уже выросли, и Капитоныч, подозреваю, подревновал скорее для того, чтобы приятное мне доставить.
Ухмыляется да подмигивает. Так что не подумай всерьез, что есть у меня какие-то тайны, а в твоих письмах - вопросы, отвечая на которые, слукавлю. Постараюсь помочь тебе всем, чем могу.
Ты просишь рассказать, где и как я живу. Вот слушай.
Представь себе небольшой поселок в ста пятидесяти километрах от железной дороги. Во все стороны - степь да небо. Посредине поселка несколько каменных в один и два этажа домов - магазины, школа, районный Дом культуры, райком, райисполком и всякие остальные "pan" - начиная с загса и кончая собесом. От этого каменного гнезда - центра во все четыре стороны расходятся белые саманные мазанки, отличающиеся от украинских хат только тем, что у них - плоские крыши. Весной и летом наш степной град насквозь продувается горячими ветрами, зимой - холодными. В снежные метельные зимы в иные дни ни от нас не выехать, ни к нам приехать. Пока еще откопаемся!..
В самом главном "рае", в кабинете на втором этаже, за солидным столом сидит женщина, мягко говоря - ниже среднего роста, с выцветшим хохолком на лбу и загорелая, как казашка. Тайком от всех женщина пытается молодиться незаметно припудривается по утрам перед зеркалом, разглаживает у глаз мелкие морщинки, но морщинки не слушаются, собираются снова, и это удручает женщину. Правда, на переживания подобного рода времени у нее остается немного.
Впритык к огромному руководящему столу в кабинете поставлен длинный узкий стол, покрытый зеленым сукном с четырьмя красными пластмассовыми пепельницами и двумя графинами с водой. Женщина не терпит табачного дыма, но, хотя она сидит за руководящим столом четвертый год, никак не осмелится объявить об этом. Вот почему от женщины всегда пахнет табаком - сильно и чуть-чуть - духами...
За столом, покрытым зеленым сукном, почти всегда сидят люди. Иногда очень большие, плечистые, и женщина, деловито разговаривающая с ними, не перестает про себя удивляться тому, что они, такие большие, слушаются ее, такую маленькую.
Оставаясь в редкие свободные минуты наедине с собой, руководящая женщина превращается иногда в обычную русскую бабу и тайком от всего райактива хлюпает распухшим носом. Причины для этого бывают: работа у нее беспокойная, всю ее никогда не переделаешь, и далеко не все удается. Кроме того, когда в работе у нее не ладится, женщину вызывают в город - в такой же руководящий кабинет, только повнушительнее обставленный - и дают "прикурить". Иногда даже забывая, что она - женщина.
Что еще?
Да, женщина эта много и часто ездит по степи.
Когда ей надоедает сидеть в кабинете, она спускается по лестнице, садится в потрепанный "газик" и едет по колхозам. Шофер у нее - чудесная девятнадцатилетняя девушка-казашка с русским именем Рая, первая казашкашофер но всему району. Когда они выезжают в степь, обе начинают петь русские и казахские песни, хохочут, как две подружки. Зато к правлению колхоза или к полевому стану подъезжают они важные и строгие, и, если говорить по совести, то на девушку-шофера поглядывают с большим интересом, чем на ее начальницу...
Район большой, просторный, земельные угодья некоторых колхозов превышают пятьдесят тысяч гектаров, и ездить им приходится долго. Под вечер, когда Рая выматывается, секретарь райкома меняется с ней местами, выжимает полный газ и несется так, что в ушах свистит! Дороги здесь прямые, ровные, асфальтированы они еще самим господом богом - по-русски, или аллахом - по-казахски, и секретарь "дает"! Рая вместо того, чтобы отдохнуть, нервно накручивает на руку свою смоляную косу и, кажется, ждет, что вот-вот "газик" перевернется и закувыркается по серебряному ковылю. И тогда Рая не увидит своего Абдуали, который работает инструктором райкома комсомола. Секретарь все это знает и обычно благополучно доставляет своего шофера прямо к дому. На следующий день хмурая Рая приносит накладные на бензин - опять перерасход; секретарь подмахивает их и беспечно машет рукой. Ничего, сбалансируем! Перерасход у первого - недорасход у второго: того из кресла подъемным краном тянуть нужно...
Все это в летнюю пору.
А зимой, когда дороги переметены и сугробы иной раз закрывают окна, к подъезду райкома подают санки с парой гнедых. В валенках, замотанная в пуховый платок, маленькая женщина надевает необъятный бараний тулуп и, путаясь в рукавах, машет грустной Рае.
