Мельниченко?».
Есть ли у него брат? Он и сам сейчас не знает, где Иван. Жив ли? Может, и умер хлопчик, посланный родителем в незнакомую дорогу с незнакомыми людьми. В тот день не Иван, а он, Яков, должен был сопровождать скот. Но отец, узнав об этом, взбеленился и, точно рассчитав, поставил все на свои места: «Без Якова в хозяйстве нельзя. Дел много. А с Ивана, несовершеннолетнего, взятки гладки, если по дороге и сбежит. Ежели и не убежит — убыток не велик. Ледащий. Плечи жидковаты еще». А о том, что Якова могут призвать в армию, отец и мысли в голове не держал. Лес густой, тропинок много — любая уведет в надежное место.
Все получилось так, как «расплантовал» родитель. Одно лишь не вышло по его: Иван с чужой стороны не вернулся, как не вернулись и те, с кем путь держал, спасая скот от немцев. О судьбе сына родители сначала гадали по-всякому, а в конце концов свыклись с мыслью: погиб паренек, царство ему небесное! Вот почему Якова тревожил неожиданный вопрос солдата вот почему привычная версия о гибели младшего брата поколебалась.
Теперь, сидя в землянке (Якова специально держали отдельно от других бандеровцев), усталый и опустошенный, вспоминал он детство и юность: бесконечные хлопоты по дому, пастьбу коров и телок — таких же сытых, как и он сам, таких же ни к чему большему не требовательных, кроме еды. Этой сытостью парень гордился, как гордился и тем, что она не всякому доступна. Земля любит рачительных, трудолюбивых. И чем больше этих качеств у человека, тем больше земли должно принадлежать ему и тем жирнее кусок на его обеденном столе. Это вдолбил ему отец.
Яков перебирал в памяти всех своих лесных братьев. Раньше ему казалось почему-то, что все они готовы отдать жизнь за самостийную Украину. Все до одного. А сейчас, мысленно вглядываясь в каждого, анализируя мелочи, на которые прежде не обратил бы внимания, он приходил к убеждению, что «истинных патриотов самостийной Украины» можно сосчитать по пальцам. Отдать жизнь непросто. Имея оружие, не отдал же он ее в минуты безысходности, а покорно поднял руки. Растерянность?! Ну, а другие? Вот хотя бы Калина. Помнится, однажды Меченый собрал свою сотню и долго говорил о земле, которая отойдет к «истинным» патриотам, о зарубежной поддержке. Все внимательно слушали его, но с воодушевлением далеко не каждый. Запомнилось худощавое лицо Калины, словно каменное, ничего не выражающее. Казалось, он был согласен. Но в глазах безразличие, скука.
…И вот теперь сидит он, Яков Мельниченко, в землянке, под замком, не зная, какая судьба уготована ему, Возможно, и пуля. Не щадил же он, так почему же должны пощадить его? Неумолимая логика, до которой Яков дошел своим умом, вызвала озноб. «Иван! А что, если жив Иван, братишка, и он пришел вместе с красноармейцами? Конечно, он с ними! Зачем же нужно было тому солдату спрашивать его о брате? А они похожи! Очень были похожи… Да-да, Иван с ними, и он сумеет замолвить словечко за брата, спасет ему жизнь».
Разбудил Мельниченко лязг замка и стук около двери. Он сел, стряхнул с брюк солому и зябко поежился. Обычно в эти дни его не беспокоили. «Чего еще потребовалось?» — подумал он, но дверь уже захлопнулась, оставив у входа сутулого человека в коротком пиджаке. Человек опустился на солому и закрыл руками лицо. Плечи его вздрагивали.
— За что тебя-то сюда посадили? — спросил Яков, выждав для приличия несколько минут.
Человек ойкнул, словно не ожидал присутствия здесь кого-то другого, отнял от лица руки и повернулся на голос. В неярком свете землянки Яков увидел бледное лицо с лихорадочно блестящими глазами. Оно стало бледнеть еще больше, глаза расширились и рот раскрылся от изумления. Не меньше удивился и Яков.
— Яков!! — крикнул сдавленно младший.
Они ползком приблизились друг к другу и обнялись. Иван всхлипывал, оставляя на пиджаке старшего брата слезы и слюну.
— Не плачь, братик… — сказал старший. — Давай побалакаем трошки… Тебя-то когда заарестовали?
— Не пытай, Яков, ни о чем не пытай… Потом… Пос-ля все расскажу, — сквозь слезы упрашивал младший.
К двери землянки кто-то подошел и, наверное, нарочито громко сказал часовому: «Будешь охранять новенького, а Яков Мельниченко пойдет со мной».
Иван еще плотней прижался к старшему брату, обхватив руками его шею, и горячо зашептал:
— Слухай, Яков. Мабуть, тебя повезут туда, на гору, к тайникам. Так ты ничего не скрывай. Все скажи им. Мабуть, и меня пожалеют, не убьют. Ведь я сбег из армии, утикал от них…
Дверь распахнулась, и невысокий лейтенант приказал:
— Выходи, Яков. Да побыстрее.
Старший Мельниченко медленно поднялся.
В дверях он оглянулся и неприязненно посмотрел на плачущего брата. «Вот она судьба! Еще недавно я надеялся на него, а сейчас он надеется на меня», — горько подумал Яков и шагнул в ослепительный свет утра…
…Хутор состоял из двух крепких хат с добротными надворными постройками. Он располагался на возвышенности, покрытой нескошенной прошлогодней травой.
Калина, переодетый в солдатскую форму, неотступно следовал за командиром батальона. Он показывал майору, на каких склонах выставить засады, как перекрыть наиболее вероятные места отхода, которыми могли воспользоваться бандеровцы.
Когда вся подготовка была закончена, командир батальона спросил у Калины:
— Где же основной вход?
— В хуторе, товарищ майор.
— Мне доложили, что там ничего не обнаружили.
— Плохо шукали. Бачишь овин?
— Бачу, — поддался майор смешанному говору Калины.
— Там он и есть, этот лаз. Под веялкой.
— А кто веялку ставит на место?
— Кто ставил, тот в лес утикал.
В углу просторного сарая стояла старая веялка. Бойцы по указанию майора сдвинули ее в сторону, и на месте, где она стояла, открылся лаз.
— Прокопать траншею около сарая, — распорядился Тулупов.
Нашлись железные лопаты, и выкопав траншею в рост человека, бойцы соединили ее с подземным ходом.
Командир батальона приказал лейтенанту Макееву приготовить на всякий случай ракетницы и дымовые шашки, а сам снова обратился к Калине:
— Вы уже оказали нам большую помощь. Теперь я прошу вас обратиться к тем, кто остался в подземелье. Они знают ваш голос и, может быть, поступят благоразумно.
Тарас Калина лег на землю и крикнул в молчаливую таинственную черноту:
— Слухайте. Это я говорю, Калина. Вы окружены. Солдаты оцепили гору. Утикать нельзя. Сдавайтесь. Вылазьте и кидайте ружья.
— Я те вылезу, предатель, — раздался чей-то глухой голос, а следом — выстрел.
Пуля ударилась в стенку траншеи.
— Это совсем и зря, дурень. Худше тилько робите. Все едино выковырнут, як кротов, — крикнул Калина.
Слушая голоса
