- Ле-е... - отозвался на скрипнувшую дверь и тут же осекся.
В комнату вплыла сухощавая пожилая арабка. На подносе в ее руках дымился стакан чая и стояла тарелка с чем-то густым и противным, а в эту жижу углом был погружен кусок белого хлеба.
- Кушити, - важно проговорила она, сдвинула таблетки, словно они здесь не играли роли, и составила обед на тумбочку.
Молча постояла, ожидая непонятно чего. Майгатову не то, что есть, смотреть на еду не хотелось, и он уж хотел сказать, чтоб арабка забрала ее себе, но та, так и не подняв ни разу глаз, вышла с таким видом, как будто подарила белому человеку что-то свое.
Не успела она исчезнуть за дверью, которая почему-то проводила ее ржавым, злым хрипом, как в комнату впорхнула Леночка, и стены сразу раздвинулись, мир стал светлее и ярче.
- Вот сюда, на окно, - показала она кому-то за спиной, и Майгатов увидел как то ли негр, то ли негритенок внес тяжеленный - для негра тяжеленный - ящик. - А вы почему не кушаете? Ну-у! - набрала ложку каши и поднесла ему с видом матери, кормящей своего ребенка.
Майгатов глотнул безвкусную, как бумага, и липкую, как клей, овсянку. Желудок отозвался ноющей нотой на незваного гостя.
- Молодец! И еще одну...
- За маму? - попытался пошутить.
- За ма-аму и за телефоногра-амму, - заставила глотнуть и третью полную ложку. - Леонид Иванович передал ваше сообщение в Сану, в посольство. Думаю, разберутся... А мне... мне на обход бежать нужно. У нас главврач, - наклонилась к уху Майгатова и дохнула таким приятным ароматом, что качнулось все в глазах, поплыло, - у нас главврач из местных. Сегодня не в духах... Вот ваш уток. Кровь и все остальное на анализы забираю. Ну все, я полетела...
И, действительно, прямо выпорхнула из комнаты.
Майгатов, не дыша, словно боясь забыть вдохнутый аромат, взял с тумбочки тарелку и стал есть липкую противную безвкусную овсянку с таким блаженством, как будто уплетал свой любимый мясной салат.
На окне пчелиным роем зудел кондиционер. Еще пять минут назад он стоял в жилой комнате у Леночки Кудрявцевой.
_5
Кравчук умел спать стоя. Для этого ему совсем не требовалось упираться во что-нибудь спиной. Мало того: ему не нужно было даже закрывать глаза. Просто в затухающем, обволакиваемом теплыми волнами сна мозгу включался невидимый будильник, который тикал до точно запланированного момента, чтобы строго по его приходу толчком изнутри вернуть Кравчука к реальности. Выработан был этот почти иллюзионный навык в нудные часы несения вахты и, так уж получалось, чаще всего и использовался на вахте.
Вот и сейчас в ходовой рубке присутствовали сразу три офицера Бурыга, Анфимов и заглянувший за какой-то ерундой штурман, но никто из них даже не мог представить, что стоящий широко расставленными ногами на палубе слева от толстого матросика-рулевого и внимательно вглядывающийся в одну точку на горизонте Кравчук на самом деле спит глубоким младенческим сном. Особенно вводят в заблуждение руки, цепко обхватившие на животе бинокль-сотку и, кажется, вот-вот готовые вскинуть его к глазам. Проходит минута, вторая, третья, десять минут, а руки все никак не решатся на рывок. И сосет, сосет голубизну горизонта внимательный взгляд. Но вот дрогнули щеки на упитанном, похожем на спелую грушу, лице, колыхнулся светлый ежик волос, мигнули серые остекленевшие глаза. Рука сама собой падает с бинокля к коричневому эбонитовому рожку микрофона и щелкает тумблером.
- Окончить малую приборку. Команде руки мыть, - шипит Кравчук, но усиленный трансляцией голос бодро разносится по динамикам, заставляет матросов прятать до следующей приборки швабры, голяки, бархатки, тряпки, аседол и бежать к умывальнику, чтобы успеть забить "соски", которых, конечно же, всем не хватит.
Кравчук небрежно вгоняет микрофон в металлические усики держателя и только после этого смотрит на минутную стрелку, замершую у нужной отметки, словно ошибиться может она, а не он...
- Да не-е, дуристика это все, - поворачивается в скрипучем командирском кресле к Анфимову обмахивающий свое мокрое распаренное лицо веером из неизвестно как уцелевшей за месяц похода флотской газеты Бурыга. - Не найдем мы никакого Майгатова. Иголку в стоге сена отыскать легче, чем утопленика в океане.
- Нам еще сутки дали, - вяло посопротивлялся Анфимов.
На его маленьком, похожем на сморщенное печеное яблоко лице лежит такое уныние, будто уже никогда и ничего не изменится на земле к лучшему.
Для него поиск - дело принципа. Он готов искать хоть всю жизнь, чтобы все-таки в итоге найти, хоть что-то найти, доказывающее, что он не ошибался в Майгатове. Для Бурыги поиск - всего лишь лишний день похода, отщелкнувший, как в кассе, восемь баксов суточных, но день почти и не нужный, ничего не добавляющий к его правоте в негласном споре с Анфимовым об этом строптивом помохе.
- Знаешь, как моряк заорал, так я сразу понял, что эти засранцы пираты. Пока вы там варежки разевали, я в низы рванул, к оружейке. Смотрю замок. А что мне замок, если я в сверхсрочниках, на крейсере еще, кочергу восьмеркой загибал. Я его шарах - и оторвал! Калашникова - в лапу, рожок на ходу приставил. Токо, гад, забыл, что с предохранителя сначала на одиночный перещелкиваешь...
- Зачем им эти мешки нужны были? - грустно вздохнул Анфимов. - Что у них в Италии: сахара, что ли, нет? Моряка, сволочи, убили...
- Может, и не итальянцы они вовсе. Смотри, как по-нашенски шпарили...
- Да нет, хозяин-то итальянец, а остальные - точно наши...
- Выходит, Анфимыч, такие времена пришли, что пираты уж и на военные корабли плевать стали?
- А что - военные?.. Пока пушки развернешь, они уже - шмыг! - и убежали. Значит, корабельный устав еще до конца не дописан. Надо главу делать, что в море матросы и офицеры обязаны ходить по верхней палубе с оружием...
- Ну да! Тут и так упреешь! А ты еще железяку на пузяку - это ж вообще ожог заработаешь... И потом: так же салаги годков с обиды, мля, перестреляют. Не-е, не годится...
- Морской протест заявить бы нужно, - озабоченно проговорил посеревший Анфимов.
- Положено - в первом порту захода, - пофорсил знанием законов Бурыга.
- А где он - тот первый?
- Латакия, в Сирии. Мы ж там отовариваться будем. Только, Анфимыч, поверь мне: этот протест - что мертвому припарки. Телеграмму в штаб флота дали? Дали. Значит, самое главное сделали. А протест... Вот что мы об этих хануриках знаем? Название яхты запомнил?
- А его, кажется, и не было...
- Когда кажется, креститься надо.
- И номера на борту - никакого, - озабоченно покомкал сухие губы Анфимов. - А флаг? Флаг точно помню - итальянский...
- Они тебе хоть парагвайский повесят. А лучше б сразу - череп с костями, "Веселый Роджер".
Вежливый кашель заставил Анфимова обернуться. В рубке стояли Ким, которому он поручил собирать бумаги по происшествию, и согнувший голову от низкого для него подволока старшина-фельдшер.
- Все как положено, товарищ командир, - протянул Ким зеленую папку. В трех экземплярах: объяснительные записки, выписки из вахтенного, навигационного и машинного журналов, акты результатов осмотра, схема взаимного маневрирования, ну... и остальное.
Анфимов уже хотел открыть папку, заранее зная, что Ким все сделал с тщательностью и аккуратностью образцового чиновника, но из-за его спины ткнул поверх папки кипой фотографий фельдшер, и Ким, увидев их, вспыхнул и честно признался:
- Забыл о фото, товарищ командир...
- Все сняли? - выпал из кресла Бурыга, воткнул свой живот между Кимом и Анфимовым.
Его толстые, влажные пальцы, оставляя сеточки отпечатков на зеркальном глянце, перебрали фотографии убитого Абунина, вмятины от пуль на торпедном аппарате, на палубе возле мешков.
- Мог бы и получше сделать. "ФЭДом", что ли?
- Не в аппарате дело, товарищ капитан второго ранга, - при перечислении его звания фельдшер бросил голову вверх, чтобы замереть в стойке "смирно", и тут же врезался белобрысой макушкой в стальной кожух трассы. - О-ох! Извиняюсь, - снова сгорбился и, тыча длинным, худым пальцем на фотографии, стал очень похож то ли на кузнечика, то ли на богомола, и так же быстро, как кузнечик, но только с упором на "о", как вологодский кузнечик, заверещал: - Было бы другое имущество по фотопроявке, оно бы лучшей вышло. А то проявитель старый, фиксаж старый, у всех химикатов срок годности три года назад вышел, вода на промывку не годится - не вода, а сплошная соль...
Бурыга недовольно перевернул фотографии, поморщился от желтых разводов фиксажа на оборотной стороне и оборвал фельдшера:
- Хватит болтать! Тебя от словесного поноса лечить нужно. Ты что: не знаешь, что фотография не является документом, пока на обороте не указано, где, когда и при каких обстоятельствах все изображенное случилось?
- Сейчас устраним, товарищ капитан второго ранга. Моряк - ни причем, защитил фельдшера Ким.
- Ни приче-о-ом, - передразнил Бурыга, посмотрел на сомкнутые щелями и оттого совсем не видимые глаза Кима и вернулся к своему креслу, которое тут же застонало и заныло под его необъятной фигурой, с которой запросто в Японии можно было выиграть чемпионат по борьбе сумо, а если и не выиграть, то получить первый приз за необъятность. Из кресла огрызнулся: - Пинкертоны хреновы. Не забудьте хоть печати на бумажках проставить. Без печатей с ними только в туалет можно сходить, а не протест заявить.
