— Вот и третий цвет.
От Ярилы привет,
На тоненькой дудочке
Солнышка чуточка.
Листья сборчатые,
Узорчатые.
А из листьев отвар
Остудит жар,
На сон укачает.
Голове полегчает.
Всю болезнь как рукою снимет,
А цветку — одуванчик имя.
Сладким мёдом пахнуло с луга.
Братьям любо глядеть на друга.
Лось повёл костяными рогами,
Перебрал тростяными ногами,
То ль ушёл в тёмный бор, то ль уплыл,
Лёгкий след свой росой запылил.
А в Холохолне россы тризну правят по братьям.
Пенный мёд и хмельную брагу пьют из кованых братин,
Ложки стучат, гудочки гудят, жалейки плачут.
Да горят костры, да храбрецы над пламенем скачут.
Только Доброгосту ни куска не съесть, не сглотнуть глотка.
Так печаль его темна, так утрата его горька.
Вышел он к Мере на берег, на дубовый причал.
Говорит: — Речной ветер, ты б хоть весть мне домчал,
Где да как погибли братья, где покой обрели,
Да могло ли быть, что вороги их в полон увели? —
Но молчит речной ветер, только волны морщит
Да на водах колеблет золотой лунный щит.
Доброгост снова просит: — Сизый сокол мой,
Облети леса-поля да вернись домой,
Ты высмотри, сизый сокол, братья где полегли.
На лугу ль, во сыром ли бору, на краю ль земли.
Да притомился сокол, никуда не летит.
На осинушке горькой молчком сидит.
И сошёл Доброгост к Мере, прямо к самой воде.
Рассказал реке Мере о своей беде:
— Государыня быстра река,
Что торопишь волну,
И зачем ты, быстра река,
Камни катишь по дну?
Ты постой, быстра река.
Не беги, не спеши.
Ты о братьях родимых
Мне, река, расскажи.
И взметнулась вода в реке, точно конь гнедой.
— Жив твой брат Бушуй, да и Ждан живой.
Ты садись-ка в чёлн да греби, я тебе помогу.
И увидишь ты братьев своих на моём берегу.
Ель взмахнула ветвями,
Точно крыльями птица.
У Бушуя и Ждана
Стали светлыми лица.
В небе зори погасли.
День с собой увели.
И луна показалась
Из-за края земли.
В рощах дробным раскатом
Кличет дятел-желна.
Луг оделся туманом.
Плещет в речке волна.
А на волне в челне — Доброгост,
Добрый гость.
Чёлн в осоке шуршит,
Доброгост на берег спешит.
А перед ним Ждан и Бушуй, как у орла два крыла.
— Здравствуй, брат! Нам родная земля умереть не дала!
Помогли нам река и трава, и помог нам зверь лесной.
Не тревожься, брат! Снова мы сильны, как дубы весной.-
Уплывает чёлн, и во тьме уже не видать челна,
Только бор шумит, над рекой только песнь слышна:
— Не ярись ты, враг, и на россов ты не ходи войной.
Непокорен росс. Не отдаст тебе он земли родной.
Верен меч в руке, и надёжен щит, и стрела остра.
Духом крепок росс. И земля к нему, словно мать, добра.
Животворны цветы на родном лугу, там, где он родился и рос.
И в родном краю, на родной земле вечно жив и бессмертен росс!
СОСНЫ ШУМЯТ
Повесть
Ночь
Сейчас ночь. Тамара не спит. Тетя Нюра, которая дежурит сегодня, сидит в уголке. Там на маленьком столике горит коптилка — баночка с керосином, а в ней фитилёк. Ребята спят. А Тамара не спит. Тамара плачет. Ридом стоит Валина кроватка. Вале три года. Он ещё очень маленький. Он ничего не понимает и не помнит. Он спит спокойно. А Тамара — большая. Ей уже шесть. Тамара знает, что сейчас война. Что её привезла в деревню Сосновку. «в глубокий тыл», из Минска. В Сосновке она живёт с ребятами в светлом деревянном доме, который раньше был школой, а теперь он называется «Дом ребёнка». В Минске осталась Тамарина мама. Тамара всё время ждёт маму. Ночью она не может спать. Она слушает, как шумят за окном сосны. В открытую форточку пахнет дождём. Ночью Тамаре кажется, что мама никогда не приедет. И она тихонько плачет, чтобы не услышала тётя Нюра. Потом она засыпает.
Олеся
А утром в большое незанавешенное окно весело светит солнце. Тётя Нюра кричит: «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!» В школу никто не ходит, это просто у тети Нюры такая будилка.
Прибегает Олеся. Олеся — большая девочка, дочка Веры Александровны — заведующей.
— Ребята! — говорит она. — Тётя Нюра отпускает вас после завтрака со мной гулять. Собирайтесь скорее.
Она помогает тёте Нюре принести с кухни кашу. Ребята старательно выскребают кашу из глиняных мисок. Добавки не будет. Тётя Нюра говорит, вздыхая: «Война».
Собрались. Построились парами. Тамара, как всегда, в паре с Инночкой-красавицей. Её так зовут, потому что так её называет папа. Инночкин папа на фронте. Он пишет ей письма, а тётя Нюра читает их два раза: один раз Инночке, а потом всем ребятам. Инночкин папа написал: «Всё будет хорошо, Инночка-красавица, мы обязательно победим фашистов».
Тамара думает: «Какие они — фашисты? Наверно, толстые, красномордые и косоглазые». Из-за них мама не едет за Тамарой…
Олеся выводит ребят во двор. Высокие сосны окружили дом, как будто играют в каравай. Кажется, сейчас запоют: «Каравай, каравай, кого любишь — выбирай!» Но у них получается только бесконечное «ш-ш-ш-ш», и они с досады размахивают ветками и сыплют на землю сухую хвою.
Олеся говорит:
— Тамара, ты будешь за старшую. Построй ребят полукругом, а я сбегаю за Альфой.
Альфа — это Олесина овчарка. Сейчас они будут её дрессировать. Ребячий круг смыкается. Олеся и Альфа — в середине. Ушки у Альфы — торчком, шерсть серебристо-серая. Она виляет хвостом и дрессироваться не хочет. Олеся кричит ей:
— Альфа, сидеть, сидеть!
Альфа нехотя садится. Олеся гладит её по голове. Надо бы дать ей сахару, но сахару у Олеси нет. Утром она сама пила противный сладковатый чай с сахарином.
— Альфа, лежать! — командует Олеся.
Альфа и не думает ловиться. Она увидела Кашлатика — рыжего важного кота, который эвакуировался из Москвы вместе с Олесей и Верой Александровной.
Альфа бежит по кругу, потом прорывает его там, где стоит маленький Валя, и кидается за котом. Кашлатик, не хуже белки, одним махом взлетает на сосну. Альфа на него громко лает, ребята хохочут. На этом дрессировка кончается.
Рояль и Сметан Сметаныч
Как-то раз в коридоре шёл странный разговор. Заведующая Вера Александровна и завхоз Исаак Маркович разговаривали друг с другом сердито и непонятно.
Тамара ходила в бельевую за наволочками и всё слышала.
— Я знаю, что война. Ну и что же? — говорила заведующая. — Нам ведь не только их растить, нам их и воспитывать надо. Вкус им прививать. Развивать чувство прекрасного.
— Вы фантазёрка! — кричал завхоз, размахивая левой, единственной рукой. — Это нереально. У нас нет на это денег. Мне нужны лошади. Лошади, а не фигли-мигли! Мне нужно возить, дрова со сплава. Я же не могу навозить дров на всю зиму на одном нашем дохлом Мишке! Мне нужно платить за лошадей. Я должен их а-рен-до-вать!
Так они покричали и ушли.
А на следующий день шуму в коридоре было ещё больше. Ходили какие-то чужие дядьки. Открывали двери. Вторая половинка, которая была на крючке, открываться не хотела. Её колотили топором. Кто-то говорил: «Снимите с петель, снимите же её с петель!» И наконец много людей сразу внесли в коридор через кухню {ребятам ходить в эту дверь запрещалось) большущий рояль. Его поставили в коридоре, в углу, и он стоял там, как испуганный чёрный слон. Ребята подходили к нему, гладили его и ждали, что же будет дальше.
А дальше было вот что. После полдника к ребятам пришла Вера Александровна и сказала:
— Возьмёте каждый свой стульчик и пойдёте в коридор.
В коридоре за роялем сидел высокий, очень худой старик.
— Это Степан Степанович, — сказала Вера Александровна. — Ваш учитель. Садитесь все возле рояля.
