кавалерийского корпуса в тыл противника, командование армии решило бросить корпус в глубокий фланговый обход через белорусское Полесье и Сарненские леса к городам Ровно, Луцку, Ковелю.
Наш полк продолжал идти в авангарде дивизии, стараясь не ввязываться в бои с гарнизонами в населенных пунктах, занятых противником, хотя удавалось это, конечно, не всегда.
Еще в последних числах декабря мы с Николаем Григорьевичем остались без коней. Бомба угодила во двор хаты, где мы собирались остановиться на ночлег. К счастью, я в это время был в другой хате, метров за двести от нашей, там штаб разместился, а Николай пошел в хозвзвод овсом разжиться. Если бы не это… Сколько раз можно было бы, вспоминая о всех прошедших боевых днях и ночах, за все эти четыре года сказать: «Если бы не это…»
Рассчитывать на получение новых коней в ближайшее время не приходилось. Разве что на, трофейных. А пока мни свои ноги да надейся на то, что кто-нибудь в эскадронах подсадит на сани.
Ночью полк вошел в густой, мрачный лес. Было тихо. Фронт остался где-то далеко позади.
Проехав километра четыре на санях во взводе связи, я решил пройтись, немного поразмяться. Мимо, спешившись, шел второй эскадрон старшего лейтенанта Дмитрия Зенского. Увидев меня, Зенский призывно махнул рукой:
— Идите к нам, лейтенант, веселей будет. Ночь-то — сказка. Люблю я ночь, особенно когда тихо и луна скользит по облачному небу. То спрячется, то покажется. Чудо|
— Романтик ты, Дима. Тебе бы не эскадроном командовать, а стихи писать.
— Что же ты думаешь, военный человек не может быть романтиком?
— Но не на войне же…
— Э-э, нет! Ты не прав. Сам себя обманываешь. Вспомни свои же письма. На прошлой дневке ты читал мне одно…
— Ну, то письма. А впрочем, может, я и не прав. Не вытравила же война душу людскую до конца. А чувства, пожалуй, даже обостреннее стали.
— Вот ты москвич. Сам говорил. А я в Москве не бывал. А знаешь как хочется… Слушай, спой мне потихонечку ту песню, которую как-то на привале мурлыкал. Люблю я ее.
— Да что ты, Дима, какая сейчас песня? Идем черт те куда, немцы кругом…
— А черт с ними, с немцами. Больно ночь хороша. Спой…
Присядь-ка рядом, что-то мне не спится.
Письмо в Москву я другу написал,
Письмо в Москву, далекую столицу,
Которой я ни разу не видал.
Письмо в Москву…
Я тихонько напел куплет этой полюбившейся нам на фронте песни. Потом — другой, третий… Сзади, позвякивая удилами, пофыркивая, топали кони.
— Эх ты, командир эскадрона! Хозяин, можно сказать. Сколько лошадей — почти табун. А допускаешь, чтобы твой друг, москвич, пешком ходил. Выручить не можешь. Выделил бы лошадку…
— Лошадку?.. — Дима замолчал. Через минуту как-то очень спокойно, тихо, но уверенно произнес: — Вот убьют меня сегодня, возьмешь моего серого. Вон он идет.
И Дмитрий кивнул на шедшего за ним с поводом, закинутым на шею, красавца коня.
Я не успел ничего ответить, как в голове полка, там, где шел Симбуховский, раздалась короткая автоматная очередь. Колонна остановилась. Через минуту оттуда передали: «Второй эскадрон — в голову! Комэска-два — к командиру полка!»
— Ну, я пошел. Прощай… — Зенский, придерживая од-пой рукой кобуру, другой — клинок, побежал вперед.
Пропустив второй эскадрон, я пошел туда же, к штабу. Симбуховский, начальник штаба майор Денисов, замполит Наумов и еще несколько офицеров стояли под большой развесистой сосной. Командир, разложив карту прямо на штабных санях, внимательно следил за карандашом, которым Денисов вел извилистую линию по зелени карты — лесу, которым мы шли.
— Василий Федорович! Эта деревня, подождите, взгляну… — Денисов поближе поднес трофейный фонарик. — Скрештувка или Скрегитовка, не разобрал точно. Партизаны говорили, в ней немцев много и укрепились они неплохо. Наверно, разведка напоролась.
— А где соседи наши? — спросил Симбуховский.
— Соседи? Вы же знаете, тридцать первый полк пошел на Деражне, вот сюда. Это недалеко…
— Эту Скрештувку или Скрегитовку — название какое-то скрипучее, черт его возьми… Да черт-то ее не возьмет, нам придется. А брать надо. Не обходить, а брать. Мы в голове, за нами дивизия. Тут подумать надо. Вот дороги, которые от деревни идут. У немцев здесь наверняка есть силенки. Эти дороги надо перерезать. Лучше всего вот здесь, на перекрестке… — Василий Федорович обвел пальцем кружочек на карте. — И держать этот перекресточек надо во что бы то ни стало, пока не возьмем деревню.
— Товарищ майор, разрешите мне! Четвертый эскадрон возьмет и удержит перекресток, — прикладывая руку к кубанке, уверенно произнес комэск капитан Кухарев, Симбуховский на минуту задумался:
— Нет! Я уже вызвал второй эскадрон. Перекресток оседлает Зенский. Твои соображения, старший лейтенант…
— Я думаю закрепиться на перекрестке тут и тут, — Зенский показал районы на карте начальника штаба, — Так мы оседлаем обе дороги. Но у немцев наверняка телефон между селами есть. Обрубим связь, чтоб своих не предупредили.
— Возьмите с собой бронебойщиков и ручные пулеметы. Пушек я вам не дам — они здесь нужнее. И не шуметь. Разведку веди, а ко мне связного пришли. Телефон… не знаю, сможете ли протянуть? Мой КП пока будет здесь. Ну, давай, старшой, ни пуха…
Зенский молча объехал строй своих казаков, скомандовал:
— По копям!
Через полчаса разгорелся бой на перекрестке, там, куда пошел эскадрон Дмитрия Зенского. Страшное предчувствие его оправдалось. Пуля, попав в медаль «За отвагу» и смяв ее, вошла в сердце. Это случилось 30 января 1944 года.
Остальные эскадроны, обойдя этот перекресток по лесной дороге, ворвались в Скрегитовку.
Тяжелое впечатление оставляли села и деревни, через которые проходил наш путь в январские дни сорок четвертого года. Все было разрушено, сожжено. Местные жители ютились в погребах и в землянках.
Развалины пожарищ покрыл чистый, белый снег. Казалось, нет и не может быть ничего живого в этой мертвой, страшной пустыне. И вдруг снег в каком-нибудь месте начинал подниматься и отваливаться в сторону. Из-под крышки погреба, в облаке пара, появлялась фигурка ребенка. Почти голое и босое дитя, увидев нашу колонну и тут же забыв, по какой нужде оно вылезло из своего убежища, наклонялось к дыре, что-то кричало вниз. Из дыры вылезали на белый свет такие же голоногие обитатели: дряхлые старики да старухи.
Полк шел по направлению к Сарнам. По морозной, обледеневшей дороге кони, постоянно оскальзываясь, а то и падая, срывая подковы, тянули сани. Полозья на санях за два перехода стирались, поскольку были без подрезов.
Сани в эскадронах
