Данный подход соответствует тому, какой предложен Марксом в его основной «методологической» работе. Категории (понятия), описывающие социальные отношения в наиболее развитом, то есть буржуазном, обществе, «дают вместе с тем возможность проникновения в организацию и производственные отношения всех отживших общественных форм, из обломков и элементов которых оно строится, частью продолжая влачить за собой еще не преодоленные остатки, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека»[40].
Этот на первый взгляд парадоксальный подход в действительности сближается с повседневным сознанием: невозможно понять генезис настоящего, его условия, его процесс, не отталкиваясь от этого настоящего, не двигаясь от современности к прошлому и обратно. Таков подход неизбежен для историка, экономиста, социолога, поскольку у этих специалистов есть своя методология.
Метод Маркса, четкий и внятный в своей формулировке и применении, наталкивается на некоторые трудности. Они возникают, как только Маркс начинает применять свой метод к труду как понятию и реальности. Главная трудность обусловлена тем, что в его изложении и исследовании переплетаются оба процесса. Поэтому всегда есть опасность, что «регрессивная» часть натолкнется на часть «прогрессивную», прервет ее или сделает неясной. Начало оказывается в конце, а конец изложен с самого начала. Здесь кроется дополнительная сложность в выявлении противоречий, подталкивающих исторический процесс вперед, а следовательно, согласно Марксу, к его концу.
Та же самая трудность встает и перед нами. Новое понятие, производство пространства, задано с самого начала; его назначение – «действовать», или, как иногда говорят, «работать», проясняя процессы, от которых оно неотделимо, ибо вытекает из них. Следовательно, им нужно пользоваться при любой возможности, но ни в коем случае не полагать, по примеру гегельянцев, что понятие обладает собственной жизнью и силой, реальностью, независимой от знания. В конце, после прояснения и проверки собственного формирования, производство пространства (теоретическое понятие и практическая реальность в их неразрывной связи) получит эксплицитное объяснение, которое и будет доказательством: истиной «в себе и для себя», завершенной и при этом относительной.
Тем самым привнесение диалектики в наш метод происходит без ущерба для логики и когерентности. Остается, однако, опасность неясности, а главное – повторов. Марксу не всегда удавалось ее избегнуть. И он об этом знал. Именно поэтому порядок изложения в «Капитале» не следует в точности методу, заявленному во «Введении». Отправной точкой в великой теоретической работе служит форма, то есть меновая стоимость, а не понятия, занимающие центральное место в более раннем сочинении, – производство и труд. Подходом, заявленным во «Введении», Маркс руководствуется, говоря о накоплении капитала: он сохраняет верность своим методологическим принципам, когда изучает наиболее развитую форму капитализма, чтобы на примере Англии понять другие страны и сам процесс формирования капитализма.
II. Социальное пространство
II. 1
Наш проект требует очень внимательного рассмотрения понятий, образующих словосочетание производство пространства. Углубленный анализ тем более необходим, что ни то ни другое до сих пор не прояснены.
В гегельянстве понятие производство имеет решающее значение. (Абсолютная) Идея производит мир; после чего природа производит человека, в свою очередь, путем борьбы и труда производящего одновременно историю, познание и самосознание, то есть Дух, который воспроизводит начальную и конечную Идею.
У Маркса и Энгельса понятие «производство» остается неоднозначным, а потому весьма продуктивным. Оно употребляется в двух значениях – очень широком и узком, точном. В широком значении люди как существа общественные производят свою жизнь, свою историю, сознание, мир. В истории и обществе нет ничего, что не было бы приобретено и произведено. Сама «природа» в том виде, в каком она предстает органам чувств в социальной жизни, является измененной, а значит, произведенной. Люди произвели юридические, политические, религиозные, художественные, философские, идеологические формы. Следовательно, производство в широком смысле включает в себя многообразные произведения и различные формы, даже если формы эти не несут на себе печати производителей и производственного процесса (как, например, логическая форма, абстракция, которую легко можно себе представить вневременной и не произведенной, то есть метафизической).
Ни Маркс, ни Энгельс не оставляют понятие производства без определения. Они ограничивают его, но в итоге речь идет уже не о произведениях в широком смысле, а всего лишь о предметах – продуктах. Понятие становится более точным и сближается с расхожим, а значит, банальным значением, в котором его употребляют экономисты. Кто производит? Как? Чем точнее значение, тем меньше в нем остается места для способности к творчеству, изобретательности, воображения: остается только труд. «Огромным достижением Адама Смита явилось то, что он отверг всякую определенность деятельности, создающей богатство; у него – просто труд… Вместе с абстрактной всеобщностью деятельности, создающей богатство, признается также всеобщность предмета, определяемого как богатство; это – продукт вообще или опять-таки труд вообще…»[41] Производство, продукт, труд – понятия, возникающие одновременно и ставшие основой политической экономии. Это основные абстракции, абстракции конкретные: они позволяют изучать производственные отношения. Что же касается понятия производства, то оно становится в полной мере конкретным и получает свое содержание только после ответа на вопросы, которые оно позволяет поставить: «Кто производит? Что производит? Как? Зачем и для кого?» За пределами этих вопросов и ответов на них понятие производства остается абстракцией. У Маркса и у Энгельса оно так и остается несформированным. Только экономизм, гораздо позже, попытается придать этому понятию самое узкое значение. «В историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни», – пишет Энгельс Блоху 21 сентября 1890 года. Фраза догматическая и расплывчатая: Энгельс утверждает, что производство охватывает биологическое, экономическое, социальное воспроизводство, без уточнений.
Каковы, согласно Марксу и Энгельсу, производительные силы? Во-первых, к ним принадлежит природа, во-вторых, труд, а значит, организация (разделение) труда, а значит, также и используемые орудия, технологии, а значит, знания.
Чрезвычайно вольное определение понятия допускает настолько широкое толкование, что оно утрачивает сколько-нибудь четкие очертания: производство знаний, идеологий, письма и смысла, образов, дискурсов, языка, знаков и символов; работа сновидений, работа «прикладных» понятий и т. д. Понятия эти стали настолько расширительными, что их понимание размывается. Тем более что инициаторы этого расширительного толкования злоупотребляют приемом, которым простодушно пользовались Маркс и Энгельс: понятие в широком, то есть философском, значении используется в позитивном, узконаучном (экономическом) смысле.
Таким образом, следует еще раз обратиться к этим понятиям, чтобы заново оценить их и привнести в них диалектику, дав более строгое определение отношений «производство – продукт», а также связей «произведение – продукт» и «природа – производство». Предваряя дальнейшее изложение, коротко скажем так: в произведении присутствует нечто незаменимое и уникальное, тогда продукт может быть повторен и возникает в результате повторяющихся жестов и действий. Природа творит, а не производит; она предоставляет ресурсы для творческой и производительной деятельности общественного человека; но она создает потребительные стоимости, а всякая потребительная стоимость (любой продукт, если он не предназначен для обмена) возвращается к природе или функционирует как природное, естественное благо. Земля и природа, естественно, неразделимы.
Производит ли природа? Этимологически «произвести» (produire) означает «вести вперед», выводить из глубины наружу. Однако природа не трудится; более того, одна из ее характеристик состоит в том, что она творит. Ее творения, то есть отдельные «существа», просто возникают, появляются. Ей самой они неведомы (если не предполагать, что природа – это некое расчетливое божество, провидение). Дерево, цветок, плод – не «продукт», даже в саду. Роза существует без всяких «почему», она цветет потому, что цветет. «Не спрашивая, видят ли ее» (Ангелус Силезиус). Она не знает, что красива, что приятно пахнет, что в ней присутствует осевая симметрия n-го порядка и т. д. Ясно, что эти вопросы нужно ставить и к ним возвращаться. «Природа» не может действовать, имея в виду ту же конечную цель, что и человек. То, что она творит, все эти «существа» суть произведения; в них есть «нечто» уникальное, хоть они и принадлежат к определенному роду и виду: это дерево, эта роза, эта лошадь. Природа представляет собой огромную территорию порождений. «Вещи» рождаются, растут и созревают; они увядают и умирают. В этих словах кроется бесконечность. Природа простирается перед нами – буйная, щедрая, скупая, обильная, всегда открытая. Пространство-природа – это не пространство театральной постановки. Почему? Потому. Цветок не знает, что он цветок. А умирание не знает смерти. Судя по слову «природа» с его древней метафизической и теологической значимостью, главное происходит на глубине. Говоря «природа», мы утверждаем спонтанность. Но природа отдаляется от нас – и это еще очень мягко сказано. Возможно, не стоит даже исключать идею, что природу убьет антиприрода – абстракции, знаки и образы, речь, а также труд и его продукты. Вместе с Богом умирает и природа. «Человек» убивает их – и, возможно, тем самым совершает самоубийство.
