- Собственно говоря, увидеть Елену Прекрасную не составляет особого труда, - тараторил он, указывая Майону дорогу. - И, если быть совсем откровенным, мы неплохо на этом зарабатываем. Два раза в неделю мы, собрав некоторую плату, пускаем народ на галерею, и они могут собственными глазами видеть прогуливающуюся в саду Елену Троянскую. Честное слово, желающие не переводятся, и никто не считает, что потратил деньги зря. Быть у нас в Спарте и не увидеть Елену Прекрасную? Конечно, к тебе нельзя подходить с той же меркой, что и к обычным зевакам. Когда стало известно, что в нашем городе находится знаменитый афинский аэд...
- Да? - вежливо спросил Майон.
- Задумавший, как нам стало известно, грандиозное повествование о Троянской войне, - вкрадчиво добавил Эттей. - А это не могло нас не заинтересовать. Скажу больше, это заинтересовало в первую очередь Прекрасную Елену, ведь до сих пор, увы, не создано монументального сказания об этой славной войне.
- И не отражена должным образом ее причина - Елена? - спросил Майон.
- Я рад, что ты все понимаешь. О нас распускают всевозможные вздорные слухи, наверняка и до вас они дошли, - что мы якобы прямо-таки охотимся за молодыми талантами и сулим им немалые деньги, если они незамедлительно возьмутся за работу. Я могу тебя заверить, что это ложь. Нам нет необходимости кого-либо подкупать. Когда ты увидишь Елену, ты поймешь, что из-за такой женщины могла вспыхнуть сто одна война. И ты сам, без подсказки и подкупа, засядешь за работу - женская красота вызывает не только войны. Я прав?
- Ты абсолютно прав, - сказал Майон.
- Тс-с! Мы пришли.
Майон оглянулся на спутника, но того уже не было. Колыхнулась драгоценная чужеземная ткань портьеры, и в зал вошла Елена.
Она была прекрасна. Наверное, самая красивая на свете, и время не имело над ней власти. Можно было согласиться с Эттеем и многими другими, что из-за этой женщины способна вспыхнуть сто одна война. Можно было с легким сердцем верить, что много лет назад эти серые спартанские глаза, вызывавшие сладкую тоску, бросили народ на народ. Можно... но существовала еще холодная, мрачная война и летящие из прошлого стрелы.
Поэтому он с трудом, но справился с нахлынувшим восхищением, нерассуждающим и страстным. Месяцем ранее он неизбежно растворился бы в этих глазах и стал их вечным рабом, но сейчас он был человеком, начавшим познавать жестокую сложность жизни и намеренным прошагать этот путь до конца. Он стоял и смотрел, как идет ему навстречу Елена Прекрасная. Елена Троянская.
Она была как музыка, как пламя - прекрасное совершенство, и невозможно было представить мужские ладони на этих плечах, а ее, покорную, в чьих-то нетерпеливых объятиях.
Майон молчал и смотрел. Елена, конечно же, расценила это как восхищение и улыбнулась - ослепительно, так, словно дарила весь мир, открывала все тайны и тут же забирала назад абсолютно все. "Ее даже невозможно сравнить со статуей", - подумал Майон. Тут что-то другое. Она шагала, улыбалась, поднимала глаза - и каждое движение, вздох, шевеление губ были словно продуманы за неделю до этой встречи и тщательно отрепетированы перед не умеющим удивляться зеркалом. Все было заученное, отшлифованное и оттого словно бы неживое. Роза из мрамора. Радуга из разноцветного стекла. "Значит, вот так, - смятенно подумал Майон. - Мы почему-то уверены, что красота - это обязательно и ум, и доброта, и другие высокие чувства. А ничего этого нет. Одна лишь красота, лежащая где-то за пределами образцов, отрешенная от всего на свете, никому не обязанная, никому ничего не дающая. И не вызывающая оттого даже примитивного желания. Кому захочется коснуться губами мраморной розы, как бы она ни ласкала глаз?"
Нет, он все равно не поверил бы, что из-за одной ослепительной холодной красоты могла вспыхнуть Троянская война.
Молчание стало неловким, а там и вовсе тягостным, во взгляде Елены разгоралось недоумение - она явно считала, что у безмолвного восхищения должны быть свои пределы. Но Майон никак не мог подобрать слова, да и о чем следовало говорить? Никого уже не вернешь и ничего не изменишь.
- Итак, это ты - славный и талантливый аэд, решивший поведать миру о Троянской войне? - спросила Елена чуточку лениво - ответ, конечно же, она знала наперед, и, судя по довольной улыбке, привычно присчитала очередного раба к сонму предшествовавших. Майон осознал, что труды по созданию напыщенного батально-любовного полотна были бы оплачены аккуратно и щедро, с привычной скукой изощренных ласк.
- Ты помнишь Париса? - спросил он неожиданно для себя.
Ее брови дрогнули, впервые Майон заметил в ней нечто не наигранное она задумалась, не сразу вспомнила.
- Парис... Парис... Тот юнец, что дерзко похитил меня, и тем вызвал великую войну? Странно, я только сейчас подумала, что не помню лица, цвета глаз. Но разве дело в каком-то Парисе?
- А Тезей? - перебил Майон.
Брови снова взлетели, но уже привычно-капризно.
- Тезей... Ну да, ваш царь. Разве я с ним когда-нибудь встречалась?
"Вот так, - подумал Майон. - Эти серые спартанские глаза как отражение хмурого неба..." Сколько же она искалечила судеб - равнодушно, походя, невзначай, и тех людей, сквозь жизнь которых мимолетно прошла случайной непогодой, и тех, кого отправила в Аид эта война, где расчетливую подлость и примитивную корысть маскировали заботами о спасении чести красивой куклы.
Он поклонился и пошел к выходу, чувствуя спиной недоумевающий взгляд, за которым неминуемо должна была последовать злость, хотя, разумеется, Елена вряд ли поняла бы причины его внезапного ухода.
Не замечая встречных, он вышел из дворца и бесцельно побрел по улице, окончательно прощаясь еще с одной сказкой, умершей на пути из юности в зрелость. Он понимал, что иначе нельзя, что сказки делятся на исчезнувшие однажды бесповоротно и спутников до смертного часа. Но все равно было горько.
Он ощутил руку на своем плече.
- Мне сказали, что ты разыскивал меня.
- Здравствуй, Прометей, - сказал Майон.
11. НЕКОГДА ЖИЛ ГЕРАКЛ...
- Я бьюсь с тобой второй час, - сказал Гилл. - Будешь ты говорить или нет? Пора бы...
Анакреон молчал. Потрескивали факелы на стенах, бросая шевелящиеся тени на лица, на стол, на девственно чистый лист бумаги, - на этот раз Гилл решил обойтись без Пандарея и записывать сам, но записывать-то как раз было нечего.
- Ну?
- Мне нечего сказать, - пожал плечами Анакреон. - И я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Не понимаю, почему меня схватили посреди ночи, перевернули все в доме. Ты уверен, что царь Тезей одобрит такие выходки?
- Я уверен в том, что ты - последняя сволочь. Как к тебе попала рукопись Архилоха?
- Да я ее впервые вижу, - сказал Анакреон.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
