– На первой же станции проверю – если соврал про деньги, про карточку, сдам поездному патрулю, ясно? Сейчас давай вон на ту полку, наверх, и не отсвечивай, пока не скажу.
После первой остановки – в Рязани, кажется, – проводница резко подобрела: выдала запечатанный пакет с постелью, принесла чаю, угощала печеньем и вообще квохтала, как курица вокруг цыпленка. Денис сидел у окна, стараясь не поворачиваться: безликая сгорбленная фигура в ветровке и джинсах. Итальянские туфли, правда, приметные – он подобрал ноги под лавку. Хотя, наверное, это ерунда. Воронцов за всю жизнь из детективов читал только Конан Дойля и Дика Френсиса, сериалов про разбитые фонари никогда не смотрел, поэтому о работе правоохранительных органов имел самое смутное представление. Достаточное, впрочем, чтобы понимать: у Грецкого возможностей куда меньше, чем у этих самых органов, даже если вдруг ему и удастся проследить Дениса до Москвы, опросить всех проводников на всех столичных вокзалах – выше человеческих сил. А еще есть электрички (он вспомнил, как в студенчестве они катались из Москвы в Питер «на собаках», выходило, кажется, три электрички на весь перегон), междугородные автобусы и, к слову сказать, такси. Но все равно: береженого Бог бережет, чем меньше людей Дениса заметит, тем безопаснее.
Из соседнего купе доносились веселые молодые голоса, кто-то бренчал на гитаре (ну точно, ребята в поход собираются), кто-то подпевал тихонько.
Почти сутки Воронцов провел в каком-то странном вязком полузабытьи: задремывал, привалившись виском к жесткой вагонной стенке, просыпался, глотал невкусный чай, сгрыз с отвращением пару печенин, опять пил чай, опять дремал…
Проснулся он от того, что кто-то, кажется, прямо над ухом, сказал:
– Инзер!
Что? Кто? Что это?
Денис вскочил, стукнувшись макушкой о край верхней полки. Больно, до тех самых искр из глаз. В голове, как ни странно, просветлело. Как будто мифические искры что-то там в мозгу осветили.
Поезд стоял, за окном метались какие-то огни, вокзальные, должно быть. В коридоре перекликались те же голоса, что галдели всю дорогу в соседнем купе. Выходить, что ли, собрались? Он осторожно оттянул дверь, уткнувшись взглядом в край сине-зеленого, изрядно потертого рюкзака. Потом рюкзак пропал. Воронцов выглянул в коридор – проводницы не наблюдалось.
Прихватив сумку, он выскользнул в тамбур, перевел дух – и шагнул на перрон. Пятна желтого фонарного света делали асфальт похожим на шкуру гигантского жирафа – в негативе. Вот еще, привычка старого рекламщика – мыслить образами. Воронцов мотнул головой, точно вытряхивая из нее и негативного жирафа, и все прежние привычки.
Веселая компания шумела поодаль, разбирая сваленные в кучу рюкзаки, тюки, баулы, мешки.
«Его» проводница стояла у соседнего вагона, что-то обсуждая с товаркой. Ну, значит, ему в другую сторону. Ни к чему проводнице знать, где он сошел. Он удивился неизвестно откуда проснувшейся в нем волчьей повадке сторониться. Удивился – и обрадовался. Да, это правильно.
На довольно длинном одноэтажном белом сарайчике квадратными буквами было написано «ИНЗЕР».
Денис, сторожась, зашагал по платформе, нырнул в тень станционного «сарайчика». Вовремя! В дальнем конце перрона показались двое милиционеров с крупной овчаркой на поводке. Собака подняла голову, и Воронцову показалось, что пес глядит прямо на него. Нет, слишком далеко. Он отступил дальше в тень и двинулся прочь от станции. Дальше, дальше. За спиной послышался собачий лай. Денис прибавил шагу, потом побежал.
Вы никогда не пробовали бегать по ночному лесу?
И не пробуйте!
Он спотыкался, падал, опять поднимался, выдирал ветровку из цепко схвативших ее сучков, жмурился, когда ветки больно хлестали по лицу, опять спотыкался, поднимался и бежал, задыхаясь, бежал, бежал.
Собачий лай слышался, казалось, прямо за спиной. Но нет, это грохотала в ушах кровь. Сколько же он пробежал? Километр? Пять? Десять? Не успев додумать, Воронцов опять споткнулся и покатился по каменистой осыпи…
* * *
Прямо возле его лица прыгала смешная худенькая птичка. А дальше что-то ослепительно сверкало, как будто солнце лежало прямо на земле. Но ведь этого не может быть, правда?
Воронцов неловко, коряво подтянул руку, потер глаза, пошевелился. Каждый сустав, каждая косточка, каждая мышца стонали – нет, вопили: оставьте нас в покое, лучше умереть! Ну да, сообразил он, неудивительно, что все болит, сперва этот безумный вчерашний бег по бездорожью, а потом несколько часов на камнях. Или не несколько часов? Сколько он, кстати, проспал?
Голова повернулась с ясно слышимым хрустом. Птичка отскочила и запикала что-то сердитое. Трясогузка, вспомнил Денис. Эта птичка называется трясогузка. Значит, камни – это какой-то берег. А лежащее на земле солнце – сверкающая вода. С усилием переведя себя в более-менее вертикальное положение (и окончательно напугав бедную трясогузку), Воронцов огляделся.
Река – не слишком широкая, скорее речушка, – сверкая, отражала невысоко стоящее над горизонтом солнце. Вода то там, то тут всплескивала – не от ветра, это играла рыба. Рыба – это еда, подумал он. В глазах на мгновение потемнело – должно быть, от голода. Когда и что он ел в последний раз? Вчера в поезде? Две печенины от проводницы? А до того? Пара бутербродов в питерском кафе сто лет назад? Ладно, от голода никто еще за двое, пусть даже трое суток не умирал. От жажды – это возможно. Но вода – чистейшая, хрустально прозрачная – плескалась почти рядом, метрах в трех, не больше. Преодолев эти показавшиеся бесконечными метры, он долго пил, умывался, вообще плескался и попутно осматривал себя, оценивая ущерб, нанесенный вчерашним «кроссом». Ущерб был не так уж велик. Ссадины, царапины, синяки – ничего, в общем, особенно страшного. Ветровка, правда, в нескольких местах порвалась, вымазанные кровью и землей, вызелененные травой джинсы больше напоминали половую тряпку (но – целую половую тряпку, не драную), а дизайнерские итальянские туфли… Итальянская кожа, впрочем, выдержала нагрузки неплохо, потеряв лишь то, что называется товарным видом.
Почти у берега под водой двигались темные длинные тени – ходила рыба. Денис вспомнил, как в каком-то давнем походе кто-то показывал, как ловить рыбу без снасти – острогой. В прибрежных зарослях нашлась подходящая сухая лесина, тонкая, но крепкая и острая. Приглядевшись, он ударил в мелькавшую под зеркальной поверхностью тень. Мимо, разумеется. И еще раз. И еще. Потом догадался: тени – это не рыба, это донная тень от плывущей рыбы. Приглядевшись повнимательнее, увидел и саму рыбину, потом еще одну. Очень мешало солнце. Если бы поверхность так не бликовала, может, он бы и попал – у берега, где скользили тени, было довольно мелко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
