и надела ботинки с восьмисантиметровыми каблуками, чтобы казаться выше. Она никогда не пошла бы в таких на задание, но женщины в Пхеньяне с ума сходили по высоким каблукам. Даже те, что служили в армии, работали на стройке и в дорожной полиции, обожали их. Это был редкий способ почувствовать себя… независимой – если такое вообще возможно в этой стране.
Сезон дождей, продолжавшийся с июня по август, закончился. Уже месяц, как установилась сухая прохладная погода. Воздух был мягким, ветерок освежающим, небо чистым. В такие дни Чун-Ча любила прогуляться по городу. Это случалось редко, потому что по работе ей приходилось ездить в разные части страны и мира. А в таких поездках возможности прогуляться ей не выпадало.
На левом лацкане у нее был приколот значок с Кимом. Все северокорейцы носили такие, либо с Ир Сеном, либо с Чен Иром – оба уже умерли, но память о них жила. Чун-Ча не всегда хотелось надевать значок, но без него ее бы неминуемо арестовали. Даже она не была столь важна для государства, чтобы забыть об этом символе поклонения.
Она шла по городу, не менявшемуся десятки лет. Во многих смыслах столица была памятником правящей семье Ким площадью двести квадратных миль на берегах реки Тэдонган, впадающей на юге в Корейский залив. На корейском «Пхеньян» означает «плоская земля», и это название оправданно. Город располагался всего в девяноста футах над уровнем моря, похожий на биндэтток – корейскую лепешку. Центральные бульвары были просторными и свободными от машин. По ним ездили почти исключительно троллейбусы и автобусы.
Город не выглядел миллионником. Хотя на тротуарах и были пешеходы, по работе Чун-Ча посещала города схожих размеров в других странах, и там народу по улицам ходило куда больше. Возможно, причина заключалась в камерах наблюдения и полицейских, которым люди предпочитали не попадаться на глаза.
Она прошла ко входу в метро. Метро в Пхеньяне было самым глубоким в мире – больше ста метров под землей. Оно охватывало только западный берег Тэдонгана, в то время как большинство иностранцев жило на восточном. Намеренно или нет его построили так, Чун-Ча не знала. Но предполагала, что да. Централизованное планирование в сочетании с паранойей стали в Северной Корее особым родом искусства.
Люди выстраивались в очереди на следующий поезд точно по линеечке. Северокорейцы с ранних лет учились строиться за считаные мгновения. По всей столице можно было видеть ровные цепочки законопослушных граждан. Умение строиться было одним из принципов «единодушия», которым славилась их страна.
Чун-Ча не встала в очередь. Она нарочно подождала в сторонке, пока поезд подойдет к платформе. Она доехала на нем до другой части города и поднялась на поверхность. Парки в Пхеньяне были огромными, и их было много, но монументы – еще огромней.
Тут имелась Триумфальная арка, копия парижской, но гораздо больше. Ее построили в память корейского сопротивления Японии в 1920–1940-х. Имелось и подобие монумента Вашингтону, Монумент идеям чучхе высотой сто семьдесят метров – он символизировал корейскую философию опоры на собственные силы.
Проходя мимо него, Чун-Ча чуть заметно кивнула. Она тоже полагалась только на себя. Доверяла только себе. Ей не надо было этого объяснять. И она не нуждалась в памятнике, упирающемся в небо, чтобы в это поверить.
Была еще Арка Воссоединения, одна из немногих с изображением корейских женщин. Одетые в народные костюмы, они держали в руках карту объединенной Кореи. Арка перекидывалась через шоссе Воссоединения, которое шло от столицы до ДМЗ[9].
Снова символизм, подумала она.
Относительно воссоединения у Чун-Ча было всего два соображения. Первое: оно никогда не случится, и второе – ей все равно, случится или нет. Она ни с кем не собирается воссоединяться, ни с севером, ни с югом.
Она прошла памятник на холме Мансудэ, воздвигнутый в честь основателя Северной Кореи, Ир Сена, и его сына Чен Ира.
Она даже не посмотрела на монументальные статуи. С ее стороны это было дерзостью. Все северокорейцы считали своим долгом остановиться перед ними и долго с любовью их оглядывать. Возлагать к подножию цветы. Даже иностранных туристов обязывали приносить цветы к корейским памятникам под угрозой ареста и/или депортации.
Однако Чун-Ча прошла мимо, не побоявшись даже полицейского, который вполне мог ее арестовать. У ее патриотизма были границы.
Над всем городом возвышалась, подобно белому слону, недостроенная гостиница «Рюгён». Ее начали строить в 1987 году, но в 1992-м фонды на строительство иссякли. Хотя в 2008-м оно продолжилось, никто не знал, достроят гостиницу или нет и будут ли в ней когда-нибудь постояльцы. Сейчас это чудовище высотой 330 метров просто занимало почти четыре миллиона квадратных футов пространства, уходя вверх острой пирамидой.
Любопытное планирование городского центра, подумала она.
В животе заурчало, и Чун-Ча зашла в ресторан. Обычно северокорейцы не ели в ресторанах, потому что не могли позволить себе такую роскошь. Если группа людей являлась в ресторан, это были государственные чиновники, и правительство оплачивало их счета. В таких случаях они объедались и допьяна напивались соджу, национальным алкоголем.
Она прошла мимо других ресторанов, предлагавших традиционную корейскую кухню: кимчи – маринованные овощи, которые умела готовить любая корейская хозяйка, – вареную курицу, рыбу, кальмаров и такую роскошь, как белый рис. Не обращая на них внимания, свернула в гамбургерную «Самтесун», где подавали бургеры, картошку-фри и молочные коктейли. Чун-Ча не могла понять, как ресторан, подающий то, что во всем мире считается американской едой, может работать в стране, где даже нет американского посольства, ведь между странами нет дипломатических отношений. Гражданам США, попавшим в беду, позволялось обращаться в посольство Швеции, но только в случае медицинской необходимости.
Она оказалась в ресторане одной из немногих местных; остальные посетители были иностранцы.
Заказала гамбургер с кровью, порцию фри и ванильный коктейль.
Официант неодобрительно покосился на нее, словно молчаливо осуждал за то, что она ест всякий западный мусор. Она показала ему правительственное удостоверение, и он сразу же, подобострастно поклонившись, бросился выполнять ее заказ.
Она выбрала место спиной к стене. Ей было известно, где находятся входы и выходы. Она отмечала каждого, кто перемещался по ресторану – неважно, в ее сторону или нет. Она не ожидала неприятностей, но не забывала, что произойти может что угодно.
Она медленно ела свой обед, тщательно пережевывая пищу, прежде чем глотать. Больше десяти лет она мучилась от голода. Ощущение пустоты в желудке не покидало ее никогда, хотя сейчас недостатка в еде она не испытывала. В Йодоке она питалась тем, что могла раздобыть, – преимущественно кукурузой, капустой,
