И квартира, и дом, и улица, на которой он поселился, его вполне устраивали. Развернувшиеся в центре новостройки обошли Большую Дмитровку стороной. Ни банков в округе, ни ночных клубов, ни утренних опохмелочных. Относительно тихо, спокойно и даже чем-то напоминает родной Курганск. На первых порах, когда Громову доводилось огибать плавно закругленный угол здания Театра оперетты, ему мерещилось, что вот сейчас он окажется прямо на главном проспекте своего города, и, поскольку чуда не происходило, всякий раз чувствовал себя немного обманутым.
Теперь на этом перекрестке Громов уже не напрягался, привык. Гораздо труднее было привыкнуть к присутствию в своей квартире смешливой продавщицы Ларисы.
В день знакомства она неожиданно заявилась поздравлять Громова с новосельем, а удалиться восвояси забыла. Вызвавшись наутро обеспечивать в доме чистоту и порядок, Лариса как-то незаметно уволилась с работы и плавно переместилась из книжного магазина на диван в громовской гостиной. В чисто кошачьей манере там она в ленивой дреме проводила часы ожидания, а как только он возвращался с работы, кидалась к нему, чтобы выпросить что-нибудь вкусненькое и получить свою порцию ласки. Хуже всего, что при этом Лариса все же была не приблудной кошкой, а привлекательной молодой женщиной, которую ногой не отпихнешь и из дома не выгонишь.
Вот и сегодня, стоило лишь Громову открыть дверь, как раздались мягкие торопливые шаги Ларисы, кинувшейся ему навстречу.
– Ты сегодня так рано! – благодарно мурлыкала она, увиваясь рядом.
Любой другой мужчина, окажись он на месте Громова, первым делом обратил бы внимание на призывно распахнутый халат Ларисы, а если бы она удосужилась затянуть его пояском, то осталось бы любоваться ее глазками, губками и льняными волосами, рассыпанными по плечам. Но Громов к халатику и его содержимому давно привык, а что касается остального, то глаза у Ларисы были сонными, губы – излишне навязчивыми, а волосы – если глядеть сверху вниз, на макушку, – не такими уж и светлыми.
– Все валяешься? – буркнул он вместо приветствия. – Скоро час дня уже, между прочим.
– Красивая женщина не валяется, а нежится, – наставительно заметила Лариса.
Каким-то образом ей удавалось одновременно обвиваться вокруг Громова и увлекать его из прихожей к своему любимому дивану.
Чужая квартира, чужая мебель, чужая женщина. В самый раз для приключения, но чересчур для будничной жизни.
– Выброшу я однажды этот диван к чертовой матери, – заявил Громов, незаметно для себя очутившись в гостиной. Увидев, что в экран телевизора тычется изнутри смуглая женская грудь, подпрыгивающая в такт музыке, он выключил изображение и убежденно повторил: – Выброшу!
– Давно пора, – поддержала его Лариса. – Нам новый нужен, поприличнее.
– Я сам знаю, что мне нужно.
– Как же ты можешь знать, что тебе нужно, если ты мужчина? – искренне удивилась Лариса. – За вас приходится думать на-аам, ба-а-абам.
Подобных распевных интонаций Громов терпеть не мог с самого детства. А в том, что опекать его взялась женщина, умеющая сносно готовить лишь салат оливье, да и то по праздникам, он ничего, кроме язвительной иронии судьбы, не усмотрел.
– Послушай, Лариса, перестань изображать из себя вьющуюся лиану, – сказал он строго, высвободившись из объятий подруги, вяжущих его по рукам и ногам.
– Зови меня Ларочкой, – в который уже раз потребовала она, складывая губы в нехитрую капризную фигуру средней степени надутости.
Громов покачал головой:
– Нет, Ларочкой я тебя звать не буду.
– А Ларчиком?
– Это каким ларчиком? Который просто открывался?
– Не слышала про такой, – призналась она, но огорчаться по этому поводу не стала, предложив взамен совершенно неожиданный вариант: – Давай тогда я буду для тебя киской, хочешь?
– Киской? – Громов покосился на диван и поморщился, словно у него на зубах навязла липкая конфета с приторной начинкой.
– Ну да, киской-Лариской! – радовалась она. – Мур-мур, мяу-у!
– Оставь, пожалуйста, эти кошачьи манеры, – буркнул Громов. – Раз и навсегда. Терпеть не могу кошек!
– Почему-у-у? – Лариса попыталась снова повиснуть у него на шее, но, поймав руками пустоту, потеряла равновесие и была вынуждена впустую пробежаться по комнате.
Выглядело это достаточно комично, да только не настолько, чтобы Громову захотелось смеяться или хотя бы улыбаться. Он внезапно подумал, что если во всех женщинах, которых он знал, поискать отличия, то наберется их не так уж много. Зато сходных черт – хоть отбавляй. Вот и получается, что ты всю жизнь маешься с одним и тем же существом, которое умеет менять лицо, фигуру, возраст и некоторые повадки.
За тот короткий промежуток времени, который потребовался Громову, чтобы нахмуриться, Лариса успела развалиться на диване в позе начинающей Клеопатры и теперь манила Громова пальчиком, ноготок которого всегда был необыкновенно ярким, но почему-то постоянно облупленным.
– Иди ко мне, – томно произнесла она. – Я вычитала в журнале один обалденный прикол. Называется: «Продлись, мгновение». Хочешь, продемонстрирую?
Журнал лежал на полу обложкой вверх, и с него на Громова смотрела симпатичная мордашка, обещая взглядом тысячу райских наслаждений каждому, кто купится на эту приманку. Еще одно, тысяча первое, дополнительное, сулила Лариса, глядя на Громова не менее зазывно.
– Продемонстрируй мне лучше, как ты управляешься с мокрой тряпкой, а я пока займусь пылесосом, – проворчал он, приготовившись сбросить пиджак.
– Не теряй время, – загадочно произнесла Лариса. – У нас его не так уж и много.
– Ну, если считать десятилетиями…
– Ты не понял, Громов. Через два часа мы должны встретить на Курском моих. Я хотела сама смотаться, но на машине удобнее, правда?
Лариса явно гордилась своей смекалкой. Громов застыл на месте. Пиджак остался там, где и находился до сих пор.
– Кто такие эти «твои»? – холодно осведомился он. – Единомышленницы по движению антикулинаров? Какие-нибудь убежденные сторонницы всеобщей летаргии? Или просто чемпионки по безделью?
Лариса села, запахнув халат с таким видом, словно под ним было не голое тело, а открытая душа, в которую взяли и плюнули.
– Приезжают мои родители, – сказала она тоном оскорбленной телеведущей, не имеющей права проявлять свои эмоции в полной мере. – Из Днепропетровска. Неужели так трудно их встретить?
– Да, в общем-то, нет, – признал Громов. – Вопрос лишь в том, к кому именно приезжают твои родители из Днепропетровска?
– Не поняла?
Ожидать от Ларисы растерянности или смущения было делом безнадежным. Некоторые женщины умудряются потерять стыд еще раньше, чем лишаются девственности. Ни то ни другое восстановлению не подлежит. Хмыкнув, Громов постарался сделать свой намек предельно прозрачным:
– Лично у меня в Днепропетровске родственники не проживают. Следовательно, я не жду гостей из этого славного города. К кому же тогда намылились твои маменька с папенькой?
– Ко мне, разумеется. – Ларисин взгляд метнулся из стороны в сторону. Не лицо, а допотопные ходики с циферблатом в виде кошачьей мордочки, умеющей водить глазами. – То есть к нам, – поправилась она после некоторого раздумья.
Убежденность, прозвучавшая в ее голосе, покоробила Громова.
– Ты полагаешь, это одно и то же, м-м?
– Ну не к себе же в Щелково их тащить! – обиделась Лариса. Можно было подумать, что это Громов запихнул ее к черту на кулички, во всяком случае, вся вина за такую несправедливость возлагалась на него.
– Почему нет? – спросил он ничего не выражающим голосом.
Но Лариса интуитивно почувствовала в его тоне нечто такое, что заставило ее подняться с дивана и направиться к Громову с самой очаровательной гримаской, на какую она была способна. Халатик она умудрилась потерять уже на третьем шаге пути, а всего ей пришлось сделать пять.
– Ну, не сердись, Громов, – попросила она, налегая на него всем своим молодым упругим телом. – Какие-то два паршивых дня, а потом папа с мамой уедут.
– Это мой дом, запомни, – произнес он, уклоняясь от Ларисиных волос, нахально лезущих ему в рот. – Это моя жизнь. Разве я говорил, что собираюсь в ней что-то менять?
– Да не волнуйся ты так, – сказала Лариса, дыша с каждой секундой все громче. – Мой отец классный мужик, он тебе понравится. Знает наизусть триста пятьдесят анекдотов и почти столько же грузинских тостов, можешь себе представить?
– Да уж представляю, – угрюмо сказал Громов. – С ним, с твоим отцом, наверное, не соскучишься.
– С ним просто обхохочешься. – Лариса всем своим лицом и даже грудью показала, как сотрясаются от смеха люди, получившие возможность пообщаться с ее отцом.
– Триста пятьдесят анекдотов! – Громов покачал головой.
– Может быть, даже больше. Я его уже года два не видела.
