Я ни разу не ходила в цыганский лагерь: боялась, что за ручьем и холмом я увижу только опустевший луг, выгоревшую траву на месте костров, уходящие вдаль следы колес да призрак танцующей в лунном свете сестры. Я обвязала ленточку Трея вокруг запястья — бледно-желтый цвет казался гаснущим лучиком солнца — и попыталась вспомнить сказки Марселлы о волшебстве и зле.
Как-то в начале октября, когда мисс Пейсли вышла из художественного класса, три девочки сдвинули свои листки, чтобы сесть рядом, склонились над рисунками и перешептывались достаточно громко, чтобы я слышала.
— Вы слышали, что Сьюзи Трейнер никогда не вернется в школу?
— Я слышала, что ее выпустят через три года.
— Три года!
— Некоторых девушек держат еще дольше, пока они не исправятся.
— Или не раскаются.
— Это как тюрьма. Тебя отправляют туда на столько лет, сколько ты заслужила. Кое-кто сидит там по десять, двадцать лет. Кто-то никогда не выходит, но я слышала, что три года — это минимум.
— Не может быть!
— Я говорю то, что слышала!
Дверь распахнулась, и каблуки мисс Пейсли застучали по полу. Она взглянула на троицу:
— Барышни, немедленно рассядьтесь!
Девочки разбежались по местам.
Мисс Пейсли стояла так близко, что я видела, как висит кожа у нее на руках, и чувствовала исходивший от ее дыхания запах лука.
— Ты ничего не нарисовала? — Она хлопнула по пустому листу передо мной.
Я уронила карандаш, руки в перчатках лежали на листке, как сломанные крылья. Я смотрела на затянутые в атлас кончики пальцев и пыталась сосредоточиться.
Три года… Три года, если продемонстрировать раскаяние. Луэлла никогда этого не сделает. Перед глазами потемнело. В ушах нарастал шум, похожий на плеск далеких волн. У меня не было трех лет. Я просто не проживу столько без нее.
Я подобрала карандаш и принялась набрасывать контур стоявшей передо мной вазы. Искра решительности вдруг разогнала тени в моей голове. В первый раз после исчезновения Луэллы я собралась. Линии на рисунке становились все темнее и четче с каждым штрихом, туман рассеивался, и передо мной начинал вырисовываться план.
9
Эффи
Фонарик так и лежал там, где его оставила Луэлла. Слегка проржавевший, покрывшийся грязью, но невредимый. Вытащив его из укрытия под овальными блестящими листами абелии, я подумала, что очень легкомысленно было не вернуть его сборщику устриц.
Утром, чтобы не попасться на глаза родителям, я пропустила завтрак и ушла в школу пораньше. На первом уроке я сказала, что мне нездоровится, и учитель отправил меня в лазарет, куда я идти не собиралась. Вместо этого я вышла из школы. В небе клубились тучи. Я побежала по 57-й улице и села на поезд до дома. Теперь я стояла перед ним с ржавым фонариком в руках, не зная, ушла мама или сидит в гостиной, глядя на меня в окно.
Спрятав фонарик под крыльцом, я осторожно открыла дверь. Мамины перчатки лежали рядом с ее сумочкой на серебряной цепочке. Я заглянула в гостиную — там было пусто. Прокралась в спальню, написала короткую записку и оставила ее на подушке. Потом я спустилась и открыла мамину сумочку. Внутри лежал кошелек. Я забрала все, что в нем было, и вышла.
Схватив фонарик, я побежала, тяжело дыша, по дороге, к тому месту, где могла свернуть в лес. Листья хрустели под ногами, как старая бумага. У ручья я сняла туфли и чулки и зашла в воду по щиколотку. Вода была ледяная. Поднялся ветер. Он срывал с деревьев красные и желтые листья с прожилками. Я не стала стряхивать те, что застряли у меня в волосах. Вылезла из воды, тяжело поставив на землю онемевшую ногу.
Дом сборщика устриц стоял на краю ручья Спайтен-Дайвил. Строение осело с восточной стороны, как будто ветер сто лет подряд дул с запада. Белая краска давно облупилась, посеревшие доски с трудом держались на месте. Я прошла вниз по склону, потом поднялась по грязной дорожке, миновала брошенную лопату и ведро с дохлой рыбой. За домом ручей становился шире и мельче. Говорили, что если человек попытается перейти его вброд, дьявол схватит за штаны и утащит его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я постучала в дверь, стараясь держать себя в руках и надеясь, что призрак сборщика устриц — плод моего воображения. Засов отодвинулся не скоро. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щели показался один прищуренный глаз.
— Ну?
Я оставила фонарь на поленнице, где он нашел бы его сам, лишь бы не признаваться, что мы с сестрой соврали и не вернули его.
— Я пришла попросить о помощи, — пробормотала я.
— Что случилось? — Мужчина приоткрыл дверь шире, и я увидела его лицо.
Он вовсе не походил на чудовище. При свете дня это был просто усталый, небритый, потертый человек.
От ручья несло рыбой. Привязанная лодка поскрипывала.
— У меня ничего не случилось, но мне нужен помощник. Я заплачу.
Я стояла на грязном пороге и рассказывала, что мне нужно, стараясь объяснить как можно быстрее и проще. Ему это показалась подозрительным.
— Странных вещей ты хочешь. — Он отпустил дверь, та распахнулась, и я увидела очаг и деревянный стол с огарком в серебряном подсвечнике. Хозяин дома провел рукой по седым поредевшим волосам. — Сколько платишь?
Я вытащила деньги из кармана. Я их не считала, но его брови поднялись.
— А тут немало. Откуда ты их взяла? Украла?
Я покачала головой. Еще одна ложь.
Он мне не поверил, но все равно потянулся за деньгами. Его рука разорвала последнюю связь между мной и матерью.
— Хочешь идти прямо сейчас?
— Да.
— Погоди минуту.
Дверь захлопнулась у меня перед лицом. Я сняла сшитое у портного пальто, надеясь, что без него мой вид будет более жалким. Со стороны ручья дул холодный ветер. Я поежилась и дернула за карман синей саржевой юбки. Нитки лопнули, и карман отлетел. Я бы срезала кружевные манжеты с блузки, но не было ножниц. Наверное, рваного кармана хватит.
Потом я неохотно сняла перчатки и спрятала их в карман пальто. Сжала изуродованные пальцы в кулак, чтобы никто их не видел.
Когда хозяин дома вернулся, я протянула ему пальто и попросила от него избавиться.
Он покачал головой.
— Ну и чепуху ты задумала, — сказал он, взял пальто и повесил на крючок. — Пошли.
Мы двинулись назад по Болтон-роуд. По обеим сторонам дороги высились гордые вязы. Пошел дождь, и я почувствовала, как влага оседает у меня на щеках. Мой спутник поднял воротник пальто и наклонил голову. Ветер забирался под платье, я обхватила себя руками и старалась не дрожать. Если бы мы дошли до того места, где дорога переходила на южный склон, мы свернули бы на Эмерсон-стрит и вернулись бы к моему дому. Минуту я обдумывала эту идею, но тут мой спутник повернул направо, и я пошла за ним по крутому заросшему склону. Всего на несколько дней. Как только мама покажет папе мою записку, мы с Луэллой вернемся домой.
Мы прошли еще немного и вскоре оказались перед воротами Дома милосердия. Посмотрели на кривую дорожку, на белые стены, тянувшиеся по обе стороны.
— Я не спросил, как тебя зовут.
Как зовут? Об этом я не подумала.
— Наверное, мне стоит назваться вашим именем.
— Ротман. Герберт Ротман.
Я посмотрела на него. Дождь прекратился. Ветер взъерошил его волосы, и теперь они напоминали пушинки на одуванчике. Пальто свисало до колен и топорщилось над худыми плечами.
Я протянула руку:
— Эффи Ротман. Приятно познакомиться, Герберт.
Руки он держал в карманах и не подумал их вынуть.
С непроницаемым лицом он заметил:
— Ты не похожа на девицу, которая что-то не то натворила.
Я опустила руку.
— Пока еще не поздно, можно повернуть назад. — Он явно считал, что дорога привела нас не к лучшему месту. — Может, ты просто в церкви покаешься или что? Как-то это неправильно.
Я хотела сказать ему, что это самый храбрый поступок в моей жизни, но сказала только:
— Вам ничего не грозит.
