Особенно смена послов досаждала визирям, которые тоже менялись довольно часто, особенно при султане Селиме. Но был один, который уходил и неизменно возвращался – Херсекли Ахмед-паша, который пять раз назначался на эту должность: трижды султаном Баязидом и дважды неугомонным Селимом. У султана Селима визири менялись чуть реже, чем венецианские послы, – дважды в год.
Отсидев в Стамбульской тюрьме четыре года и выйдя оттуда только благодаря заступничеству Ахмед-паши и личной приязни султана Баязида, Гритти поспешил отбыть домой в Венецию. У Андреа в Стамбуле родились четверо сыновей и несколько дочерей (кто же их считает?), конечно, все от наложниц, но как иначе? На последней аудиенции у султана синьор Гритти клятвенно обещал пытаться стать следующим дожем Великолепной Синьоры Венеции и в этом качестве неизменно крепить дружбу с Османской империей, а также прислать в качестве поддержки в Стамбул собственных сыновей, во всяком случае, одного.
Возможно, это обещание и вытащило излишне любопытного венецианца из тюрьмы, – османам в подземельях Стамбула от него толку мало, все, что мог отдать, Адреа уже отдал, а в качестве нового правителя Венеции он еще мог пригодиться.
Но выполнить обещанное сразу не получилось, дож Леонардо Лоредано оказался слишком живучим и свой пост просто так уступать не собирался. Лоредано правил целых двадцать лет, из которых Гритти пришлось ждать целых пятнадцать. Но и после того Андреа дожем не выбрали, несмотря на возраст и тюремное прошлое, он был слишком крепок физически, а дожей норовили выбрать постарше и поболезненней. Следующий дож правил недолго, всего два года.
Андреа Гритти доказал, что умеет ждать и выполнять обещания. Все эти годы он исподволь готовил свое избрание, не забывая о связях со Стамбулом. Слишком большая выгода могла быть для венецианского купца у османов. Одно плохо: за время вынужденного ожидания на престоле сменились два султана, сначала Селим вынудил отца отречься в свою пользу, а потом и сам отправился к праотцам. Новый султан поглядывал в сторону Средиземного моря несколько иначе, Сулейман, в отличие от его деда султана Баязида, воевавшего с южными и восточными соседями, обратил свой воинственный взор на север, в сторону Европы. Пока воевал на суше, но от венецианцев не могло укрыться активное строительство нового флота Османов. Зачем Османам флот? Черное море их интересовало мало, они больше стремились на запад. Это могло принести Венеции много неприятностей.
Именно потому венецианцы усиленно обхаживали главного советчика нового султана – грека Ибрагима. Пока грек набивал себе цену, но все прекрасно понимали, что как только цена будет определена и удовлетворит обе стороны, Ибрагим может стать для Великолепной Синьоры весьма полезным приобретением.
Сам Ибрагим прекрасно понимал ведущиеся вокруг него игры, пока ничего не обещал, был осторожен и только прикидывал возможную выгоду. Казалось, он тоже ждет, когда Андреа Гритти станет новым дожем, и это было правильно, потому что договариваться со старым, едва живым Антонио Гримани почти бесполезно, он стал дожем совсем недавно, всего год назад, но все понимали, что ненадолго. А вот будет ли следующим Андреа Гритти, еще вопрос. Как бы не прогадать…
Сейчас венецианцев интересовало только одно: для какого похода султан строит флот? Сулейман не строил новый флот, он просто завершал то, что начал отец. Султан Селим, осознав, что одними сухопутными войсками, живя на побережье, воевать просто глупо, да и невозможно, потребовал от визиря новый флот. Пришлось Пири-паше вникать в дела кораблестроения, пусть не самому, но подбирая толковых людей. Греки корабелы опытные, за неимением другой работы и ввиду хорошей оплаты взялись за строительство с чувством, и немного погодя силуэты новых кораблей уже вырисовывались в доках Стамбула.
Куда направит новый султан этот флот?
Ибрагим понимал, что вопрос будет задан, и прикидывал, стоит ли отвечать на него. К чему открывать секреты, не зная, будет ли от этого выгода?
Но и венецианцы тоже осторожничали. Кто такой этот Ибрагим? Да, ближайший друг султана, его правая рука, но он всего лишь сокольничий и смотритель внутренних покоев. Невелика должность, а визирем-то до сих пор Пири-паша, и султан Сулейман в любую минуту может обойтись без советов давнего друга.
Ибрагиму предстояло понять, насколько серьезно можно рассчитывать на выгоду от сотрудничества с венецианцами, а также насколько далеко в этом сотрудничестве можно зайти без риска для собственной шеи. Хорошо давать советы султану, когда это ничем не грозит, хорошо наставлять шехзаде, понимая, что все наставления не больше чем советы одного молодого человека другому. Но теперь, когда Сулейман стал султаном, советы на вес золота в буквальном смысле, один неверный может стоить султану поражения, а советчику головы.
Ибрагим пытался найти для себя положение, при котором можно было бы продолжать давать советы без необходимости нести за них ответственность. Такое положение не находилось. Крутиться просто так становилось все труднее, тем более главный визирь Пири-паша старел и все меньше соответствовал растущим амбициям молодого султана. Перед Ибрагимом все острее стоял выбор – взяться за все дела рядом с Сулейманом и нести за это ответственность или отойти в сторону и потерять влияние на султана.
Ибрагим лукавил сам с собой, за восемь лет, проведенные рядом с Сулейманом, он так привык, что тот слушает и поступает, как подсказано, так привык быть наставником, несмотря на то что старше всего лишь на год, что не мог представить султана поступающим без подсказки. Ибрагим давно и прочно руководил Сулейманом и не собирался отказываться от этого впредь. Он желал власти и побаивался ее – слишком велика могла быть и власть, и цена тоже.
А тут еще эта женщина. Сначала пришла шальная мысль родить с ней сына и выдать за своего, то есть привести на престол своего сына под видом султанского. Но Ибрагим быстро понял, что придумать такое можно лишь в полном угаре, любовном или каком другом, неважно. Однако к тому времени он уже успел подарить роксоланку султану, о чем тут же пожалел.
Словно нарочно сбылось то, чего он так желал сначала, – Хуррем покорила Сулеймана настолько, что стала настоящей помехой самому Ибрагиму. Никакие попытки отвратить сердце султана от зеленоглазой красавицы или очаровать его другой красоткой не удались. Сулейман спал с подсунутыми ему красотками, но сердцем был дома со своей Хуррем.
Родила сына, стала кадиной, казалось, вот и предел, но Повелитель назвал ее Хасеки и тут же одарил еще одной беременностью.
Поняв, что Хуррем в сердце Сулеймана если не навсегда, то прочно и надолго, Ибрагим избрал другой путь, надеясь сделать юную женщину своей помощницей. Вдвоем они могли бы крутить султаном как пожелают, друг-советчик и возлюбленная вместе могли управлять империей от имени султана. А чтобы Хуррем поняла его силу, решил немного проучить.
Задумано было тонко, открой Хуррем книгу на нужной странице, она ненадолго, но основательно покрылась бы сыпью и волдырями. Это нестрашно, со временем прошло бы, но Сулейман весьма осторожен и впечатлителен, он просто побоялся бы приближаться к Хуррем. И вот тогда помочь отчаявшейся красавице смог бы Ибрагим. И дело не в зелье для заживления болячек, его могли дать и лекарки, каких в гареме полно, и у самой Хуррем есть. Ибрагим рассчитывал помочь Хуррем вернуться в спальню к султану, посодействовав в этом и, следовательно, получив власть над самой красавицей.
Дергать за ниточки, чтобы послушные люди-куклы совершали нужные движения… О, это и есть настоящая власть. Только глупцы думают, что она на троне, в роскошных одеждах, в золотых цепях или венцах на голове. Нет, настоящая власть молчалива и внешне мало заметна. Только наметанный взгляд может определить, что она есть и в чем выражена. Не зря говорят: не смотри на того, кто говорит, смотри на того, кто заставляет говорить.
Ибрагим умел ценить именно эту настоящую, незаметную власть и получал удовольствие от нее. Даже обладание красивой женщиной и богатством не доставляло такого удовольствия.
И тут произошло неожиданное. Во-первых, Хуррем каким-то образом догадалась о подсыпанном яде. Евнух, которого Ибрагим нарочно пристроил в гарем и даже к самой Хуррем, клялся, что она ничего не заметила, даже решила, что это проделки Махидевран, и устроила той скандал. В результате заболела не Хуррем, а простая служанка.
Но Хасеки догадалась еще и о том, кто «заставлял говорить». Это было уже не просто поразительно, а опасно. И все-таки не это испугало Ибрагима, а его собственное сердце. Грек не мог совладать сам с собой. Не видя Хуррем, он мог не вспоминать о ней. Но стоило попасть в гарем, как глаза сами искали ее невысокую фигурку, старались встретиться с зелеными глазами. Это становилось наваждением, не поддавалось никакому лечению, с этим не удавалось справиться.
