Я не заметила, как стала терять аппетит. Мне указала на это мать, потому что однажды я оставила на тарелке совершенно всё, встав из-за стола. Немного удивившись, я поняла, что это действительно так. В самом деле, вчера я недоела и на завтрак, и на обед, и на ужин. Сегодня же я не притронулась к еде вовсе, хотя мне казалось, что я ковырялась палочками. Завтра мы уезжали всей семьёй в деревеньку, где жили мамины родители, мои бабушка и дедушка, сделавшиеся мне такими же далекими и малоизвестными людьми, как их дочь. Как и подозревалось, едва начались каникулы, мать и отец предпочли увезти меня подальше отсюда, видя, что в моём сознании ничего не меняется, что всё чаще я ухожу в свои мысли. На выходных я включила старинную музыку и стала воспроизводить наш с Луханем танец. Я думала, что никого нет дома (мой ключ у меня забрали и теперь, когда они уходили куда-то, то я оставалась закрытой), но мать вернулась раньше и увидела меня за этим странным занятием. Посмотрев насквозь неё, я выключила музыку и села за уроки последней недели учебы. Чтобы попытаться адаптироваться к жизни без посещений особняка, нужно было забыть о Лухане, или хотя бы сделать вид, что забываю. Но мне это не удавалось. Если бы я могла хоть с кем-то поговорить о нем! Но всё держать в себе, лишенной его общества, без него, постоянно читая на лицах родителей "безумная!", "если бы её подлечить!", "спятила!". Называй человека свиньёй — он захрюкает. Мне стало страшно от того, что я могу поверить, что Лухань мне привиделся. Разубедиться в этом можно было только посетив дом за оградой, но этого меня лишили. Нет, я не дам себя убедить в том, что я ненормальная. Я не сумасшедшая! Это я повторяла про себя достаточно часто, чтобы держаться, чтобы знать, что Лухань не выдумка, не мираж, не моя личная паранойя. Кто прав: весь мир иль мой влюбленный взор?[4] Когда весь мир таков, каким я его вижу, то лучше я буду права, и противостоять ему, чем уподобиться… Лухань, если бы ты мог вырваться из тех стен!
— Боже ты мой! Как она у вас похудела! — вполне привычно для бабушки произнесла она, обняв меня с дороги. Предприняв последнюю попытку сбежать перед отъездом, я была отловлена отцом и он принялся кричать, что если я проделаю такое ещё раз, то он отправит меня в лечебницу, где я буду вольна сколько угодно выходить замуж за своих призраков, но покуда я его дочь и под его опекой, он не позволит мне продолжать сходить с ума. Ему казалось постыдным и неприемлемым моё поведение, он боялся, что о моих выходках узнают соседи и знакомые, что на нас начнут показывать пальцем. Он боялся чего угодно, только не того, чтобы я вычеркнула его из своей жизни, а для этого он сделал всё и, в первую очередь, не попытался понять меня и поговорить на равных, а не как с юродивой. Конечно же, бабушке показалось, что я сильно похудела. Я плохо ела всего полнедели, просто жутко не высыпалась — не могла нормально спать по ночам, чувствуя, что кто-то плачет по мне и зовет меня, ждет моего возвращения. Я и сама изводилась, понимая, что узнав одну из главных тайн, что Лухань становится человеком, когда засыпает, я потеряла его, потеряла надолго, и оставалось молиться, чтобы не навсегда. Из-за всех переживаний у меня ввалились щеки и немного побледнело лицо — я видела это в зеркале, безнадежно желая, чтобы хоть раз в отражении мелькнул Лухань, но ничего не происходило. Я так мечтала поговорить о нем хоть с кем-то, но когда отец, выпив немного в первый же вечер приезда к родственникам, засмеялся, что я грежу каким-то там невидимым Луханем, я просто отложила столовые приборы и ушла в выделенную комнату. Выходить на общие трапезы я отказалась, потеряв интерес к происходящему и уважение к окружающим. Это тоже было неприятно, но происходило помимо моей воли. Я никогда не хотела, чтобы мои близкие стали для меня врагами, чужими, но для этого они сделали всё. И я приходила к выводу, что помощи ждать совершенно неоткуда. Лухань за сотни километров и вернусь я в наш город через месяц, не раньше. И пустят ли меня после того к нему? А если снова нет? Когда он был рядом, когда мы могли разговаривать каждый день и смотреть друг другу в глаза, я была готова сворачивать горы, сражаться с кем и чем угодно, но разделенная с ним, подобно Антею[5], оторванному от земли, теряла веру, силы, саму себя. Мне нужно было хотя бы одно его слово, услышать его смех, увидеть улыбку, и я бы ожила, обратилась к жизни снова, но на этот раз, казалось, в это наше воплощение, мне не нужно даже накладывать на себя руки. Я просто не могу без него, и, найдя и встретив его, уже бесполезно пытаться объяснить мне, что как-то я жила до этого без его присутствия. Да, люди не рождаются и разговаривающими, ходящими, понимающими, они всё это приобретают с возрастом, постепенно, год за годом, но если отнять у них это в зрелые лета, то разве они выживут? Они станут немыми и недееспособными инвалидами. Так себя чувствовала и я. Словно потеряла какую-то обретенную способность и этой способностью, кажется, было умение жить, подаренное неживым призраком, любившим меня так недолго в этой жизни, так долго в веках.
— Дочка, ты должна поесть! Ты хоть понимаешь, что жить без еды невозможно? — Мама пришла ко мне с тарелкой, убеждая. Спустя неделю пребывания в гостях, обо мне всерьёз забеспокоились. Я словно таяла на глазах, всё меньше разговаривая, всё меньше выходя из дома. Я чувствовала, как иссякают силы, и понимала, что это происходит из-за отсутствия пищи, но почему-то не могла заставить себя прожевать хоть кусок. Ничего не лезло, застревало, казалось безвкусным и противным. — Ну, что тебя терзает? — впервые додумалась спросить мать о том, что на самом деле со мной происходит. Но было, наверное, слишком поздно. Я не хотела беседовать о Лухане уже ни с кем. Он был моим личным, только моим. Я не желала слышать усмешки и сомнения. Он есть и будет, даже когда ничего не станет вокруг, мы с ним всё равно будем вместе. — Ты считаешь, что только без еды невозможно жить? — посмотрела я ей в глаза. Мне они показались очень похожими на глаза кузины, той, что отравила меня в одной из жизней. Но в этот раз это было настоящим миражом, вызванным ассоциацией или неуместным воспоминанием. Впрочем, переселение душ — странная и непредсказуемая штука. Так что, откуда мне знать?.. — Ну, без неё в первую очередь, — заботливо пододвинулась поближе мама. — Нет, не в первую, — тихо прошептала я и отвернулась, больше не произнеся ни слова. Стараясь быть незаметной, я как-то проживала эти дни, надеясь только на то, что эта ссылка закончится как можно быстрее. Подходя к дверям, я то и дело слышала, как отец, или бабушка, говоря обо мне, упоминали безумие и советовались, какому врачу меня показать. Моё состояние здоровья ухудшилось, и они, тайком от меня, решали положить меня в клинику. Но я всё слышала. И мне было всё равно. Если они не возвращают меня Луханю — пусть делают, что хотят. Я замкнулась в себе. У меня то и дело кружилась голова, и стало темнеть в глазах. Под конец каникул, когда уже собирались вещи для скорого отъезда, я снова потеряла сознание, спускаясь со ступенек для прогулки с матерью до магазина. Она не успела меня поймать, и я упала на землю, распластавшись без сил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
