Ронин передал метеосводку, принял телеграммы и снова включил приемник. Но вместо музыки послышалась английская речь.
«Пэсифик рэйдио стейшн…» – услышал Айвангу.
– «Тихоокеанская радиостанция закончила свою музыкальную передачу», – перевел радист и выключил приемник. – Жаль, – сказал он, садясь рядом с Айвангу, – финал пропустили. Но ничего, зато прослушали самую красивую часть. Ты ведь тоже любишь музыку? – спросил он Айвангу и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я знаю, ты купил патефон. Белов ко мне приходил за пластинками. А музыка, которую мы слушали, тебе понравилась?
– Очень, – тихо ответил Айвангу.
– Это Бетховен. Девятая симфония, часть третья. Я ее слушал в Ленинграде. Знаешь такой город? Красивый. Другого такого нет на свете. Там есть большой дом, полный музыки. Называется – филармония. В нем играет симфонический оркестр – много-много музыкантов с самыми различными инструментами…
– Эту музыку сочинил один человек? – спросил Айвангу.
– Да, один. Гениальный немецкий композитор Людвиг ван Бетховен, – торжественно сказал Гена. – Людвиг – это имя, а фамилия, стало быть, Бетховен.
Неужели такую красоту мог сотворить один человек? Это все равно, что создать летнюю радугу, своими руками разрисовать небо сполохами полярного сияния, сделать цветочный ковер в весенней тундровой долине…
– Он жив? – спросил Айвангу.
– Умер, – сказал радист. – Мне мама о нем рассказывала. Она арфистка. Арфа – такой инструмент… ну, как бы тебе получше сказать…
– Понятно, – кивнул Айвангу, чтобы не затруднять парня.
Гена взял кусок бумаги и нарисовал арфу.
– Мама моя играла на таком инструменте.
– Они играют только Бетховена? – спросил Айвангу.
– Нет, и других композиторов: Чайковского, Бородина, Моцарта. Людей, которые создавали музыку, много.
– Бетховен – самый лучший? – спросил Айвангу.
– Один из самых лучших, – ответил Гена.
Айвангу задумался. Разве может быть что-либо подобное тому, что он услышал? Где тогда граница того, что называют красотой? Или ее нет и красота так же безгранична, как небо, как мир?
– Между прочим, Бетховен написал эту музыку, уже будучи глухим, – продолжал Ронин. – Он не слышал, как звучит созданное им.
– Неужели он был глухой? – переспросил Айвангу. – Возможно ли такое?
– Да. Если тебе интересно, приходи в это время, когда работает радиостанция «Пасифик». Они всегда передают хорошую музыку.
Попрощавшись с радистом, Айвангу вышел на улицу, шагнув с крыльца в мороз. Он спустился к морю и пошел берегом, чтобы собачий лай не мешал ему вспоминать то, что он услышал по радио.
В темноте мерцали большие льдины, на которых не задерживается снег, и они всю зиму стоят голые, блестя при луне, испуская загадочное сияние.
Айвангу все еще был под впечатлением волшебной музыки. Он опустился на холодный, обнаженный камень и долго сидел, думая о силе человека, о его умении создавать такое, что волнует самого далекого собрата.
– Что же может сделать человек, если глухой создал такое? – спросил Айвангу вслух.
Море молчало. Оно терялось вдали, в хаосе нагроможденных льдин, в густой, непроницаемой зимней стуже. Море не могло ответить. На такой вопрос могли ответить только люди.
11
Райисполком, райком партии – все районные учреждения переселились в Кытрын, на Культбазу. Многолетние переговоры о том, кому куда переселяться – районному центру в Кытрын или Культбазе в Тэпкэн, – закончились. Айвангу часто слышал разговоры о том и, честно говоря, не понимал их. Райисполком был недоволен, когда Культбаза проводила работу в селениях, подчиненных и опекаемых им, а работники Культбазы часто спорили с Пряжкиным, кому ремонтировать вельботы, рульмоторы.
Буксирный пароход «Водопьянов» уже сделал несколько рейсов, перевозя имущество работников, их семей, конторские столы, шкафы, сейфы.
Типографию тоже вывозили в Кытрын. Айвангу, как мог, помогал Алиму упаковывать шрифты, кассы, демонтировать печатную машину.
Белов предложил Айвангу переехать в Кытрын.
– Мы тебя зачислим в штат, – сказал он. – Будешь получать зарплату, нужды знать не будешь.
Предложение было заманчиво. Многие в Тэпкэне могли только мечтать об этом. Причастность Айвангу к газете сильно подняла его в глазах земляков. Сам Айвангу каждое появление своего имени в газете считал маленьким праздником, поэтому он провожал Алима и Белова с особой грустью.
– Почему ты не хочешь ехать в Кытрын? Подумай сам: в твоем положении нет ничего лучшего, – убеждал его Белов.
Белов сидел на большом ящике с книгами. Отопка других, отобранных для Айвангу, высилась на опустевшем столе.
– Знаешь, Петр Яковлевич, чем больше люди смотрят на меня с жалостью, тем больше мне хочется доказать, что я остался настоящим человеком. Или ты думаешь по-другому? – Айвангу говорил медленно, обдумывая каждое слово.
– Что ты, Айвангу! – поспешно сказал Белов. – Я тебе верю.
– Если веришь, зачем зовешь меня с собой? Зачем сулишь мне легкую жизнь?
– Айвангу, ты меня прости, я не хотел тебя обидеть, – сказал Белов.
– Теперь меня трудно обидеть. – Айвангу усмехнулся. – Не потому, что загордился. Потому, что готов к обидам и знаю, что мне надо проходить мимо них к своей цели… Пусть у меня нет ног, но я не щепка, брошенная в поток. Я обещал себе, что буду настоящим охотником, я обещал себе, что верну Раулену… Если я откажусь от всего этого – я перестану уважать себя… Понимаешь меня?
Отъезжающих увозил вельбот. С него они уже перебрались на борт стоящего на рейде «Водопьянова».
Тэпкэн опустел. Большое красное здание райисполкома блестело окнами. Они были похожи на глаза человека, неожиданно оставленного веселыми друзьями.
– Ушли! Ушли они! – торжествовал на берегу лагуны безумный Гэмалькот. – О, мои вельботы вернулись ко мне! Я поеду на охоту на своем вельботе, который подарил мне капитан Свенсон!
Недели через две после отъезда райисполкома пустые комнаты большого дома наполнились народом, который оказался шумнее десятка самых громких служащих: в Тэпкэн переезжал районный интернат.
Ребята были веселые и совсем не походили на сирот. Да и трудно было представить, чтобы сразу столько детей не имели родителей. Самое удивительное заключалось в том, что среди чукотских детей были и русские. Они внесли новое, какое-то особо радостное оживление в жизнь Тэпкэна. Каждая семья считала своим долгом принимать у себя воспитанников интерната. Их закармливали лакомствами, дарили им торбаса, расшитые бисером рукавицы.
Айвангу первое время сторонился ребятишек из интерната. Еще неизвестно, как они отнесутся к нему. В Тэпкэне все привыкли к Айвангу, а новые ребятишки его не знают, первый раз видят. И действительно, он иногда ловил на себе удивленные, недоуменные взгляды.
Понемногу ребята к нему привыкли. Они почтительно здоровались с Айвангу и старались оказать какую-нибудь услугу.
В Тэпкэн вместе с интернатом приехал новый директор школы – высокий светловолосый молодой человек Лев Васильевич Светлов со старушкой матерью, учительницей английского языка, Пелагеей Калиновной. Старушка ходила по Тэпкэну, закутанная в теплый платок, заглядывала в яранги, постукивала палкой по закопченным стойкам и возмущалась грязью:
– Разве человек может так жить?
Новые учителя пошли по ярангам, чем немало удивили тэпкэнцев, привыкших к тому, что русские остерегались входить в жилища местных жителей без крайней надобности. А Пелагея Калиновна даже добилась того, что сельский Совет установил премию за самое аккуратное и чистое жилище. Премия была солидная – швейная машинка. В тэпкэнских ярангах наступило время большой уборки: мыли и скребли полы из моржовой кожи, соскабливали многолетнюю копоть с мездры меховых пологов. Состоятельные семьи обтянули полога изнутри пестрым ситцем, а жирники заменили тридцатилинейными керосиновыми лампами. В магазине мгновенно раскупили портреты Буденного (других не было) и повесили на стены.
– Конный человек! – уважительно говорили в Тэпкэне, любуясь пышными усами маршала.
– Даже на собаках непросто ездить с непривычки, – рассуждал Рыпэль. – А тут на коне! Да не на нарте, а верхом!
Пелагея Калиновна пришла и в ярангу Сэйвытэгина. Она водрузила очки-пенсне на нос и пристально оглядела полог. Росхинаут засуетилась – полог ее был не хуже, чем у других хозяек Тэпкэна, но все же ей не хотелось, чтобы ученая старуха делала замечания.
Айвангу был дома и читал книгу.
Пелагея Калиновна взяла в руки книгу, повертела и спросила:
– Нравится?
– Мне вое книги нравятся, – ответил Айвангу.
– Вот как!
– То есть я хотел сказать, что во всякой книге всегда можно найти хорошее и нужное, – ответил Айвангу.
Айвангу был убежден, что плохую книгу просто не будут печатать. И если книга почему-то не нравится читателю, то это не вина автора, а беда читателя.
