Беспечные твари, думал Гай, снова давя на газ и всматриваясь в обочины, беспечные твари живут непугано и не думают ни о каком проклятии… А при чем тут я?! Ладно, пусть страна эта проклята оптом, целиком, и все мы виноваты… Не то. Проповеди оставим отцу. Горелая Башня, вот… В любом селении была каланча, колокольня, сторожевой пост… Хм, в лесу? А был ли лес? Пожар… Каланча горела, может быть, вместе с поселком… Отсюда название. Горелая Башня.
– Кстати, – сказал вдруг Крысолов. – Возвращаясь к истории о неудачливом лекаре… Ты не хотел бы знать, что стало потом с его, гм, пациентами?
– Хотел бы, – медленно отозвался Гай. – Хотел бы… знать.
– Видишь ли… Случилось так, что их поступок не простился им. И они… короче, были наказаны.
– Кем? – спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык; Крысолов, усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него локтем.
– Что же, – осторожно начал Гай, – к ним снова пришла болезнь?
– Болезнь не пришла, – отозвался Крысолов небрежно. – Они сами отправились… да, гуськом отправились в одно место. Про место я тебе рассказывать не буду – но, поверь, лучше бы им просто умереть.
Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он, мальчишка, без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда, из бездны, на него дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле помертвели.
– Их позвали, и они пошли, – медленно продолжал Крысолов. – Как ты думаешь, жестоко?
– Не мне судить, – с усилием выговорил Гай.
– Не тебе, – жестко подтвердил Крысолов. – Но я спросил сейчас твоего мнения – будь добр, ответь.
– Они были темные, бедные… люди, – с усилием выговорил Гай. Ослепленные… невежеством.
Он мельком взглянул на Крысолова – и замолчал, будто ему заткнули рот. Ему совершенно явственно увиделось, как из глаз Пестрого Флейтиста смотрит сейчас кто-то другой, для которого глаза эти только прорези маски. Наваждение продолжалось несколько секунд – а потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на лбу у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.
– Что же, ты их оправдываешь? – с усмешкой спросил Крысолов.
Гай заставил себя не отводить взгляда:
– Я… не оправдываю. Но так ли они виноваты… как велико… по-видимому… наказание?
– «По-видимому», – с ухмылкой передразнил его Крысолов.
Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик, еле ползущий, не въехал в обочину.
– Не дорогу смотрел бы, – сказал флейтист сварливо, и Гай опомнился.
Они ехали и час, и другой; лес не менялся, и в нем кипела жизнь: кто-то хлопал крыльями, кто-то метался через дорогу, кто-то шуршал кустами, охотился, спасался, кто-то песнями подзывал подругу. По стволам плясали блики высокого солнца, но не один из них, как ни пытался, не мог добраться до земли. По крыше кабины время от времени молотили ветки, а Крысолов сидел, выставив локоть в окно, и вот уже минут сорок напевал городские песенки десятилетней давности, и снабжал их комментариями, и мешал Гаю думать, и в конце концов добился своего – Гай смеялся.
Сперва он хмыкал, стараясь удержать губы ровными, как линеечка; потом стал отворачиваться и хихикать и, наконец, сдался, расхохотался до слез, не умея уже ни размышлять, ни бояться, полностью отдаваясь чуть истеричному веселью и то и дело рискуя разбить машину. Кто бы сказал ему накануне, что на подступах к Пустому Поселку он будет ржать, как невоспитанная лошадь?!
От смеха проснулся голод, ранее заглушаемый страхом; я не боюсь, думал Гай удивленно. Я не боюсь и хочу жрать – стало быть, я либо храбрец, либо совсем отупел… Обедать, обедать, обедать!!
Отвечая на его мысли, впереди мелькнул просвет. Через минуту в полумраке леса встал вертикальный солнечный столб – показалась первая на их пути поляна.
– Стоп, – деловито сказал флейтист. – Здесь мы устроим маленький пикник. Господа экскурсанты, покиньте машину.
Гай секунду мешкал – а потом махнул рукой и вышел под солнце. Трава стояла выше колен, если это были колени Крысолова, а Гаю – чуть не по пояс; жадно раздувая ноздри, Гай остро ощутил вдруг, что жив, и пьянящий вкус жизни на какое-то время победил все прочие чувства.
Трава была влажной. Трава расступалась перед ним и снова смыкалась за спиной; он бежал и не понимал, что бежит, просто ноги то и дело подбрасывали его на полтора метра в небо, а небо начиналось прямо от кончиков травы.
– Эге… Прям-чисто кролик в степи. Тонконогая серна… Бегай-бегай, не стесняйся. Да бегай, чего уж там…
Крысолов сидел, подобрав под себя длинные босые ноги; перед ним на траве лежала его сумка, а рядом – чистая скатерть размером с полотенце; последующие полчаса из сумки на скатерть кочевали одно за другим яства, кушанья и блюда.
Обомлевший Гай следил, как сумка выдает порцию за порцией, и сперва с опаской, а потом все охотнее и охотнее знакомился с гастрономическими чудесами, которых он не то что не пробовал – слыхом не слыхивал; он ел – сначала вежливо, потом жадно, потом уже через силу, запивал темным напитком из фляги и закусывал пространными рассуждениями хозяина – потому что хозяином роскошного стола был, конечно, Крысолов.
– Повара, – говорил флейтист, плотоядно щурясь, – есть, по сути, лучшая часть человечества… С поварами мне всегда было легко. Жрецы алтаря, имя которому – желудок… И вот, случилась однажды забавная история. В одной заморской стране, в богатом городе, шикарном дворце местного султана поваром был некий Мустафа…
Гай уже не сидел, а лежал, опершись на локоть, и жевал травинку; рассказ про повара Мустафу лился, обволакивал, убаюкивал.
– А что потом?
– Потом было самое интересное. Ровно через три года я вернулся, как и обещал… Слушай, мы засиделись. Нам пора.
Крысолов поднял голову и посмотрел прямо на солнце, и Гай увидел, что смотрит он не щурясь, широко раскрытыми глазами, смотрит прямо на солнечный диск и не мигает, и Гаю снова стало не по себе.
Перед отъездом добрый Крысолов засунул в каждую клетку по солидному пучку сочной травы; Гай пытался было протестовать – велели в дороге нутрий не кормить – но потом сдался и махнул рукой. На место возбуждению и эйфории пришло равнодушное, сонное оцепенение.
– Так я закончу историю про повара, – продолжал Крысолов, трясясь в тесной кабине. – Когда я вернулся, бедняга струхнул… и все не мог решить, что ему делать – сбежать ли, а может, задобрить… Ты знаешь, у них там и тюрем-то нет, зато полно палачей с кнутами и палками, наказывают сплошь битьем, а если преступление серьезное, так и до смерти забивают… И вот, когда спозаранку прокричали трубы…
Длинный протяжный вопль, подхваченный эхом, покрыл урчание мотора, позвякивание клеток и голос рассказчика. Взвизгнули тормоза; Гай сильно ударился о руль, но не почувствовал боли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
