— Да! Они этого хотят. И закончим этот разговор.
— Пустое! Граф Джэггер был одним из лучших воинов, которых мне довелось когда-либо встретить. Ведь он едва не нанес мне поражение!
Он мимолетно взглянул в ее сторону как раз в тот самый момент, когда она просто вышла из себя от ярости.
— Само собой разумеется, это произошло на одном из ваших рыцарских турниров, где он всегда торчал, преспокойно оставляя меня дома добывать деньги на его бесконечные сражения и воспитывать сыновей ради его будущего. — Гнев буквально душил ее, когда она вспомнила, как все это происходило. Поединки и сражения — вечная ее ненависть. Леди Эдлин, графиня Джэггер, была весьма необычной женщиной для своего времени.
Он взял миску из ее рук и с помощью остатков хлеба разделался с последними каплями бульона. И только убедившись, что посуда окончательно пуста, он вернул ее Эдлин.
Она крепко сжала руки и попыталась заставить себя подняться, чтобы отойти от него на приличное расстояние, выказав таким образом свое безразличие, как того и заслуживает любой наглый пустомеля. Однако вместо этого она почему-то осталась сидеть и с негодованием сказала:
— Ты даешь мне советы, как воспитывать моих сыновей, но скажи, насколько в самом деле тебя может заботить их судьба? Они же мои сыновья, это я их содержу и кормлю. А для тебя они просто минутная прихоть, вызванная желанием продолжить разговор, пока ты лежишь здесь. Тебе скучно, ты капризничаешь. Для тебя это не больше чем зуд. Почесался — прихоть прошла, и ты о ней забыл. Но если бы я тебе позволила, ты бы в одно мгновение перевернул весь мой мир ради своих капризов, а потом, когда ты уже почешешься и забудешь обо всем, весь мой мир останется исковерканным.
— Я не настолько капризен! — обиженно отреагировал Хью.
— Все мужчины капризны. — Она безнадежно махнула рукой. — Они властвуют, так почему бы им и не покапризничать?
Он перевел дух, сдерживая резкие слова, так и рвущиеся наружу, и только тогда заговорил снова. Он старался приводить самые разумные доводы:
— Вовсе не каприз заставляет меня понять, что любые из сыновей графа Джэггера станут воинами. Я знавал Робина, леди Эдлин, во цвете его лет, и я испытал на себе силу его клинка. Я видел, как молились на него его люди и как женщины… ну, в общем… — Он несколько смущенно откашлялся. — Ты говоришь, что его сыновья хотят стать монахами. Может быть, но возможно и другое. Похоже, им не предоставили выбора — ведь они смогли бы найти себя на ином поприще, более подходящем для рыцарского звания.
— Робин погиб слишком рано. — Ее сердце едва не остановилось, когда она вспомнила живого, красивого, героического мужчину и поняла, что он никогда больше не пройдет по этой земле. — Я желаю своим сыновьям лучшей участи.
— Но чего они сами хотят для себя?
— Им всего восемь лет. Они едва понимают, чего хотят. — Она встала и положила миску в бадью с остальной грязной посудой. — Другие родители помогают своим детям избрать наилучший путь, по которому они могли бы следовать всю свою жизнь. Почему ты думаешь, что я менее состоятельна?
— Возможно, твой отец мог бы дать тебе дельный совет.
Она заметила, что он не ответил на ее вопрос.
— Мой отец даже не знает, где мы находимся.
— Почему?
Она открыла сумку, которую брала с собой в лес этим утром, и высыпала все растения и корни на стол.
— Я не отправила ему ни одной весточки — точно так же, как и он не поинтересовался моей судьбой. Когда я впервые выходила замуж, нас у родителей было пятеро девочек. После этого у моей матери родились еще две. Всех девочек или выдали замуж, или поместили в монастырь, за каждой дали какое-то приданое. Как семья и ожидала от меня, я помогла найти мужей для трех моих сестер. Мой долг тем самым выполнен с лихвой. — Она понюхала корень мандрагоры, затем спокойно продолжила: — Тем не менее я не отважусь появиться в доме отца, где он мог бы, наверное, оказать мне радушный прием. Мое теперешнее положение делает это совершенно невозможным.
— Грустно звучит, — громко сказал Хью.
— Вовсе нет, это вполне естественно, — ответила Эдлин. — Ты родился в такой же бедной семье, как и моя. Смогли бы твои родители принять тебя обратно в свой дом?
— Нет, но ведь я уже взрослый мужчина!
— Ах, как это верно!
Заметил ли он ее насмешку? Вряд ли. В нем было слишком сильно мужское начало, чтобы он когда-нибудь смог понять мысли женщины. Она ведь тоже была взрослой женщиной. Так же, как и у него, ее убеждения окончательно сложились, а многое из того, что она собиралась совершить, выполнено. Но ее маленькие победы не были сродни победам мужчин и потому не многого стоили.
Ее всегда приводило в ярость то, что средства, которыми мужчины пробивали свою дорогу в жизни, полагая, что их образ действий единственно правильный, были определены устройством того мира, который они сами же и создали так, чтобы он обслуживал только их нужды и потребности. Женщинам приходилось по мере сил приспосабливаться к этому миру, учиться понимать мысли и желания мужчин. Если женщина терпела неудачу, то ее наказывал ее же мужчина. Если терпел неудачу мужчина, то ее наказывали вместе с ее мужчиной. У женщин не было своей судьбы.
— Возможно, сэр Дэвид согласился бы высказать хотя бы свое мнение? — сказал Хью.
На этот раз его голос прозвучал не так решительно. Возможно, в конце концов он постарался понять ход ее мыслей. Она без труда представила себе морщину, которая пролегла у него на лбу, его светло-карие глаза, иногда казавшиеся зелеными, и вызывающий настороженность изгиб губ.
Ей удалось все это представить, не глядя на него, так живо, что она стала проклинать себя за эти неотвязные мысли. Как смеет она знать его настолько хорошо, что столь просто может предсказать его реакцию? Ах да, еще будучи девчонкой, она провела долгие часы, изучая его — и его твердые губы, полные чувственных обещаний, и то, как он резко откидывает свои светлые волосы, нависающие на лицо, и как, насупившись, он сурово смотрит исподлобья, когда принимает чей-то вызов, кажущийся ему дерзким.
Но ведь она должна бы уже подзабыть все эти ненужные подробности. С тех пор прошло так много лет. Жизнь изрядно потрепала ее, и, черт возьми, она не таскала повсюду за собой его образ словно икону.
Эти рассуждения привели ее к весьма неприятной мысли. Если она не могла столь хорошо его помнить, то, значит, она все время наблюдала за ним здесь, в своем хранилище. Наблюдала не как за пациентом, а просто как за мужчиной, заслуживающим ее внимания. Она сама себе не верила. Неужели разум ее настолько слаб, что она допустила это? И тем не менее она могла безошибочно предсказать, как он будет действовать в любую минуту и реагировать на что угодно.
