Шетарди несколько успокоился, но вскоре узнал, что Россия вообще отказалась от посредничества Франции в мирных переговорах. А ведь это была идея Шетарди. И к чему все пришло? Из-за согласия устраивать дела Елизаветы Петровны Франция испортила отношения с Пруссией. Фридрих II заявил, что если вы «дружите» с Россией, то я «подружусь» с Австрией, вечной своей противницей. Шетарди знал виновника всех бед – Бестужев. Какое коварство – заявить, что Россия просила Францию только о «доброй услуге», хотя вся Европа произносила единственно правильное слово – посредничество, и сам Бестужев с этим ранее соглашался. Более того, негодяй вице-канцлер уже принял деньги от французского короля, а потом с невозмутимым видом вернул 15 тысяч ливров назад. Экая каналья!
Не будем осуждать Бестужева слишком строго. Это была не взятка, а всего лишь плата за услуги, узаконенная дипломатическими отношениями XVIII века. Мы платили иностранным министрам, они нам платили, получая при этом обоюдную выгоду. Были, конечно, и незаконные тайные взятки, но это случай особый.
Шетарди больше нечего было делать в России, и он попросил Париж выслать ему отзывную грамоту, которая была прислана на удивление быстро. Пора было паковать чемоданы, и в этот момент Елизавета резко изменила отношение к Шетарди. Он вдруг опять стал незаменимым партнером в картах и самым желанным собеседником. Она готова была принять его в любое время. Он уже не дипломат, а посто частное лицо, и он ей симпатичен. В непринужденной беседе она опять ругала Бестужева: характер отвратительный, политика его непонятна, и вообще «он зашел слишком далеко». А эта фраза: «Пока я жива, я никогда не буду врагом Франции. Я слишком многим ей обязана».
Елизавета приглашала Шетарди к ужину, на охоту, принимала его даже в своей опочивальне (дальше милых разговоров дело не пошло), а потом вдруг попросила отложить на некоторый срок свой отъезд и сопровождать ее на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Шетарди согласился. Паломничество было обставлено следующим образом: шли пешком за каретой, потом карета доставляла паломников на ночлег на постоялый двор или прямо в поле, где раскидывали шатры. На следующий день карета возвращала их на оставленное место, и опять пешком по направлению к святыне. Алексей Разумовский тоже принимал участие в поездке, но он умел стушеваться. Шетарди казалось, что их только двое, он и императрица, и она была весела, нежна, ласкова и все время твердила о любви к Франции, которая «имеет таких сынов».
В Шетарди еще был жив дипломат, и он пытался поговорить о деле, внушить императрице мысль о необходимой отставке вице-канцлера, но она закрывала ему рот. Паломникам негоже толковать о политике, вот вернемся в Москву…
Вернулись. И этот разговор состоялся. Вот как Валишевский, ссылаясь на официальную информацию, описывает эту встречу. «Чтобы нанести решительный удар, о котором он заранее так храбро хвалился в Версале, Шетарди заимствовал у Бестужева обычное для вице-канцлера оружие и раздобыл письмо маркиза Ланмари, французского посланника в Стокгольме, в которое вставил сфабрикованное им самим известие, что прусский король, действуя совместно с Бестужевым, хочет завладеть Курляндией и восстановить на престоле Иоанна Антоновича.
Елизавета испуганно смотрела на него.
– Вы имеете доказательства?
Он не имел доказательств и понял, что сделал ошибку. В лице своей подруги сердца он хотел говорить с императрицей, и вдруг действительно увидел в ней императрицу, высокомерную и недоступную. Ее ответ прозвучал сурово, как приговор:
– У нас не обвиняют людей, не доказав их преступления».
Лучше бы не было этого разговора, но Елизавета простила Шетарди и его «недозволенные речи». Он уехал из Петербурга обласканный, задаренный. Английский посланник Вейч писал: «По общему мнению маркиз увез с собой денег и подарков не менее, чем на полтораста тысяч рублей; таким образом, он недурно устроил свои личные дела. Зато дела французского короля только пострадали от того, что он приложил к ним свою руку». Шетарди увез не только подарки. Он получил орден Св. апостола Андрея Первозванного. «Чтоб позлить Бестужева», – шепнула Елизавета, вручая орденскую ленту.
Война со Швецией продолжалась. Для шведов она была разгромной, поэтому они стали просить мира. Несчастный генерал Буденброк предстал перед военным судом в Стокгольме и был расстрелян. Чтобы окоротить аппетит русских, шведы придумали объявить наследником престола герцога Голштинского, который давно жил в Петербурге, обращенный в православную веру. Началась торговля.
Мир со Швецией был заключен в местечке Або в июне 1743 года. Россия получила по мирному договору половину Южной Финляндии с городами и крепостями. Условие, что Петра Федоровича, герцога Голштинского, не будут звать на престол, шведами было соблюдено.
Но на этом рассказ о маркизе Шетарди не кончился.
Лесток и «бабий заговор»
Война со Швецией благополучно кончилась, но Елизавета не доверяла Европе. Она все время ждала от нее каких-то неприятных неожиданностей. Она не была уверена в прочности своего трона. От Брауншвейгской фамилии можно было ожидать чего угодно. Необходимо было, чтобы Европа, и в частности Франция, признали за ней право носить титул императрицы. Но Людовик XV с этим не торопился.
Дома все вроде было тихо, но это была настороженная тишина. Не может быть, чтобы все были довольны свержением Анны Леопольдовны и ее сына. Елизавета ждала заговора, и он возник. Погожим июльским утром 1743 года Елизавета собиралась в Петергоф. Переезд императрицы даже на ближайшие дачи был очень сложен, потому что было принято везти с собой не только одежду и вещи первой необходимости, но и мебель, зеркала, светильники, посуду и т. д. Все ломалось в дороге, но это мало кого волновало. Куда важнее было угодить императрице в сложной махине переезда.
Собрались, наконец. Государыня уже в карете сидела, как вдруг на взмыленной лошади прискакал Лесток. Доподлинно известно, что обер-шталмейстера Куракина, камергера Шувалова и его, Лестока, хотят умертвить, а потом отравить и саму императрицу.
Ужас охватил двор. Поездка была отменена. Куракин и камергер Шувалов на всякий случай заперлись в своих покоях, придворные не смыкали глаз ни днем ни ночью, у каждой двери стояли часовые. Именным указом у покоев императрицы был поставлен гвардейский пикет. Но уже через три дня взяли первого злодея. Им оказался подполковник Иван Лопухин, и следственная комиссия в составе генерал-прокурора Трубецкого, Лестока и главы Тайной канцелярии Ушакова приступила к первым допросам.
В самом имени арестованного слышалась крамола. Лопухины – старинный княжеский род. Эту фамилию носила первая жена Петра I Евдокия, от нее всегда шла зараза. Отец арестованного Ивана – бывший генерал-кригс-комиссар Степан Васильевич Лопухин – был двоюродным братом Евдокии. Плохого про него вроде и не скажешь, разве что – он был близок с опальным Левенвольде, но жена его Наталья Федоровна, одна из первых красавиц Москвы, была ненавистна Елизавете. Наталья Федоровна носила в девичестве фамилию Балк, она была племянницей Вильяма Монса, того самого любимца Петра I, которого потом император заподозрил в любовной связи со своей женой и казнил в назидание подобным негодяям. Из-за этого Монса Екатерина чуть было не лишилась трона.
Наталью Федоровну императрица не любила. Во-первых, никто не может быть красивее Елизаветы, а во-вторых, Лопухина вела себя вызывающе. У них уже была стычка. По этикету никто не балу не имеет право надевать платье нового фасона, пока его не обновила сама императрица. Это же правило касалось прически. И вдруг Наталья Федоровна на балу, может по глупости, а вернее всего, из бравады, копируя Елизавету, украсила свою прическу розой. Елизавета прервала танцы, заставила Лопухину встать на колени и собственноручно срезала розу с ее головы вместе с прядью волос. После этого она закатила негоднице две увесистых пощечины. Лопухина от ужаса и неожиданности лишилась чувств. Ее унесли. Глядя ей вслед, Елизавета бросила: «Ништо ей дуре!» и опять пошла танцевать.
Надо ли говорить, что Елизавета сразу поверила в этот заговор. В доме Натальи Лопухиной был поставлен караул, письма ее и мужа были опечатаны. Пока еще подполковника Ивана не называют отравителем, но на руках доносы справедливых людей: поручика лейб-кирасирского полка курляндца Бергера и майора Фалькенберга. Бергер объяснил, что был 17 июля вместе с подполковником Лопухиным в вольном доме, а оттуда пошли в дом к самому Ивану Лопухину, где тот жаловался. Пьяные речи его Бергер и предоставил следствию. Иван говорил: «Был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером и в ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники, и то не знаю куда; канальи Лялин и Сиверс в чины произведены, один из матросов, другой из кофешенков за скверное дело. Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собой непотребных людей. Ей наследницей быть нельзя, потому что она незаконнорожденная. Рижский караул, который у императора Иоанна и у матери его, очень к императору склонен, а нынешней государыне с тремястами канальями ее лейб-компании что сделать? Прежний караул был и крепче, а сделали, а теперь перемене легко сделаться… Будет через несколько месяцев перемена; отец мой писал матери моей, чтоб я никакой милости у государыни не искал. Поэтому мать моя ко двору не ездит. Да и я, после того как был в последнем маскараде, ко двору не хожу».
