— Да. «Почти», может быть, немного преувеличено.
— Тогда ты знаешь, что искусственный человек биологически неотличим от обычного человека. Отсутствие души не очень заметно.
— А? Я простой прихожанин, моя дорогая; души по части теологов. Но живой артефакт заметить не сложно.
— Я не сказала «живой артефакт». Этот термин относится даже к говорящим собакам, подобным Лорду Нельсону. Но искусственный человек строго ограничен человеческой формой и внешним видом. Так как же можно его определить? Именно эту глупость и повторяла Вики, что она всегда его определит. Возьмем, к примеру, меня. Брайан, ты досконально изучил мое тело — я говорю это с радостью. Я обычный человек? Или искусственный?
Брайан улыбнулся и облизал губы.
— Милая Марджи, я готов свидетельствовать в любом суде, что ты человек с точностью до девяти значащих цифр… за исключением тех частей тела, которые у тебя ангельские. Я должен уточнить?
— Я не думаю, что это необходимо, дорогой, я знаю твои вкусы. Спасибо. Но давай серьезно — предположим, что я искусственный человек. Как может мужчина, который находится со мной в постели — как был ты прошлой ночью и много других ночей — определить, что я искусственная?
— Марджи, пожалуйста, перестань. Это не смешно.
(Иногда обычные люди просто выводят меня из себя.)
Я резко сказала:
— Я искусственный человек.
— Марджори!
— Ты мне не веришь? Я должна это доказать?
— Перестань шутить. Прекрати сию же секунду! Иначе, когда мы вернемся домой, я тебя отшлепаю, Марджори. Я никогда не бил тебя — и других моих жен тоже. Но ты заработала хорошую трепку.
— Да? Видишь этот последний кусок пирога на своей тарелке? Я сейчас его возьму. Накрой тарелку руками и попробуй меня остановить.
— Не дури.
— Попробуй. Ты не сможешь двигаться достаточно быстро, чтобы остановить меня.
Мы уставились друг на друга. Внезапно он начал сводить руки вместе. Я перешла в автоматический овердрайв, взяла свою вилку, наколола на нее этот кусок пирога, провела вилку между его сходящимися руками и остановила овердрайв, поднеся кусок пирога ко рту.
(Та пластиковая ложка в яслях не была дискриминацией, она была для того, чтобы я не поранилась. В первый раз, когда я взяла в руки вилку, я поцарапала губу, потому что не научилась еще замедлять свои движения до уровня обычных людей.)
Нет таких слов, которыми можно было бы описать выражение лица Брайана.
— Достаточно? — спросила его я. — Нет, наверное, недостаточно. Дорогой, сожми мне руку. — Я протянула ему правую руку.
Он заколебался, потом пожал мою руку. Я позволила ему контролировать пожатие, потом медленно начала сжимать руку. — Не повреди себе, дорогой, — предупредила я. — Дай мне знать, когда остановиться.
Брайан не неженка, и может выдержать сильную боль. Я уже собиралась расслабить руку, когда он резко сказал:
— Хватит!
Я немедленно отпустила его и стала массировать ему руку. — Мне не хотелось делать тебе больно, дорогой, но я должна была доказать тебе, что говорю правду. Обычно я стараюсь не демонстрировать необычные рефлексы или силу. Но они нужны мне для моей работы. В нескольких случаях увеличенная сила и скорость сохраняли мне жизнь. Я стараюсь не использовать их, пока меня к этому не вынуждают. Итак — нужно ли еще какое-нибудь доказательство того, что я именно та, за кого себя выдаю? Во мне есть много других усовершенствований, но силу и скорость легче всего показать.
Он ответил:
— Нам пора возвращаться домой.
По дороге домой мы не обменялись и десятком слов. Я очень люблю ездить в открытой коляске. Но в этот раз я бы с удовольствием воспользовалась чем-нибудь шумным и механическим — но быстрым!
Следующие несколько дней Брайан избегал меня; я видела его только за обеденным столом. Однажды утром Анита сказала мне:
— Марджори, дорогая, я собираюсь съездить в город по делам. Ты не могла бы присоединиться ко мне и помочь?
Конечно, я сказала «да».
Она сделала несколько остановок в окрестностях Глочестер-стрит и Дерхэм. Моя помощь ей была не нужна. Я решила, что ей просто захотелось иметь компанию, и была этим обрадована. С Анитой очень приятно общаться, если не начинаешь ей перечить.
Покончив с делами, мы пошли пешком по Кембридж-терас вдоль берега Эвона, потом в Хагли-парк и в ботанический сад. Она выбрала место на солнце, где мы могли смотреть на птиц, и вытащила свое вязание. Некоторое время мы просто сидели и говорили ни о чем.
Мы пробыли там примерно полчаса, когда зазвонил телефон. Она вытащила его из сумки, приложила к уху. — Да? — Потом добавила. — Спасибо. До свидания, — и убрала телефон, не сказав мне, кто звонил. Ее личное дело…
Хотя она заговорила прямо:
— Скажи, Марджори, ты когда-нибудь испытывала чувство раскаяния? Или вины?
— Да, иногда. А из-за чего я должна это чувствовать?
Я покопалась в голове, поскольку считала, что старалась не расстроить Аниту.
— Из-за того, как ты нас обманула.
— Что?
— Не притворяйся невинной девочкой. Я никогда не имела дела с не Божьим созданием. Я не была уверена, что ты сможешь понять, что такое грех или вина. Но теперь, когда стало известно, кто ты такая, это неважно. Семья требует немедленного аннулирования контракта. Брайан сегодня встречается с судьей Ридли.
Я напряглась. — На каком основании? Я ничего не сделала!
— Действительно. Ты только забыла, что по нашим законам нечеловек не может заключать брачный контракт с людьми.
8
Час спустя я была на борту челнока, летящего в Окленд, и у меня появилось время обдумать свою глупость.
На протяжении почти трех месяцев, с того самого вечера, когда я говорила об этом с боссом, я впервые в жизни спокойно относилась к своему «человеческому» статусу. Он сказал мне, что я «такая же женщина, как Праматерь Ева», и что я могу спокойно сказать кому угодно, что я ИЧ, и мне не поверят.
Босс был почти прав. Но он не учел, что я могу попытаться доказать, что я не «человек» по новозеландским законам.
Первое, что я сделала, это потребовала слушания перед семейным советом — в результате чего узнала, что мое дело уже рассматривалось на закрытом заседании, результат голосования: за — нет, против — шесть.
Я даже не вернулась домой. Когда Анита разговаривала по телефону в ботаническом саду, ей сообщили, что мои личные вещи были упакованы и доставлены в бюро находок на станции челнока.
Я могла настоять на голосовании в доме, вместо того, чтобы верить Аните на слово. Но зачем мне было это делать? Чтобы всех переспорить? Чтобы доказать свою правоту? Мне понадобилось целых пять секунд, чтобы понять, что всего, что я ценила, больше нет. Улетучилось, как дым, лопнуло, как мыльный пузырь — я больше не была «своей». Эти дети больше не были моими, и я никогда не смогу кататься вместе с ними по полу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
