Как ни спешила Перрина поскорее попасть домой, но ей все-таки довольно долго пришлось просидеть в лесу. За первой группой рабочих прошла вторая, потом третья, за ней еще и еще. Чтобы не терять время попусту, девочка решила воспользоваться своим невольным пребыванием в лесу и сделать кое-какие запасы для своего будущего домика; все необходимое было здесь под руками, и ей стоило только немного поработать, чтобы потом насладиться плодами этих трудов.
Почти вся опушка леса состояла из невысоких и тощих березок, под которыми рос папоротник. Кто мешал ей нарезать березовых веток и сделать из них метлу, которой можно будет подметать земляной пол шалаша? Отчего было не нарезать сухого папоротника и не устроить потом себе из него теплую и мягкую постель?
Забыв об усталости, которая под конец работы так давала себя знать, Перрина тотчас же принялась за дело. В несколько минут метла была готова; в концу ее она приделала ивовую палку, закрепив ее, вместо веревки, тонким ивовым прутом, затем нарезала целую вязанку папоротника и обвязала ее ивовой петлей, чтобы удобнее было перенести в шалаш.
Тем временем последние запоздалые работники прошли, и на дороге не было ни души. Взвалив вязанку папоротника на спину и взяв в руки метлу, Перрина бегом спустилась с лесистого пригорка и так же быстро перешла дорогу. На тропинке, впрочем, ей пришлось сильно замедлить шаг: папоротник цеплялся за ветки, и, чтобы его протащить, нужно было чуть ли не ползти на четвереньках.
Войдя в шалаш, Перрина начала с того, что выбросила из Него все, что там было; потом она протерла потолок, стены, вымела пол и выбросила сор за дверь. Обитатели пруда, потревоженные этим необычным для них шумом, с громкими криками поспешили удалиться от подозрительного места или попрятались подальше в густом камыше.
Так как шалаш был невелик, то Перрина скоро окончила свою работу, хотя ни одного уголка не оставила неочищенным, затем чурбан снова был поставлен на прежнее место, а сверх старого папоротника толстым слоем были разостланы новые листья, еще сохранявшие аромат цветов, среди которых этот папоротник рос.
Теперь можно было и поужинать; желудок Перрины бил тревогу почти так же сильно, как и в тот памятный день, когда она шла из Экуэна в Шантилльи. Но, к счастью, то время уже миновало, и Перрине оставалось только вспоминать о прошедшем, сравнивая его с настоящим; теперь у нее появилось и надежное убежище, где не надо было бояться ни дождя, ни грозы, и верный заработок на фабрике, и хлеб на ужин, который она могла съесть в любую минуту, не боясь за завтрашний день.
Пока она ужинала, медленно прожевывая маленькие кусочки, население пруда, успокоенное наступившей тишиной, стало возвращаться на ночь в свои гнезда; с резким, пронзительным криком прилетали пернатые обитатели островка и, покружившись в воздухе, тихо опускались на воду или на поросшие ивняком берега; вслед за ними, осторожно выбираясь на простор, показались и те из них, которые скрывались в камышах. Точно очарованная, не шевелясь, сидела Перрина, наслаждаясь чудным зрелищем, которое еще утром доставило ей так много удовольствия.
Когда Перрина доела свой хлеб, который закончился быстро, несмотря на ее старания растянуть трапезу, вода в пруду, только что блестевшая как зеркало, вдруг потемнела вместе с догоревшей вечерней зарей. Наступила ночь, а с нею и время сна, особенно необходимого тем, кому нужно работать завтра.
Но прежде чем затворить дверь и растянуться на своем мягком ложе, Перрина приняла последнюю предосторожность — убрала мост, переброшенный через канаву. Это было сделано не только ради безопасности, но и ради удовольствия. Разве не забавно будет говорить себе, что она не имеет никакого сообщения с землей и живет на настоящем острове, который принадлежит, по крайней мере теперь, ей одной? Как жаль, что ей нельзя поднять флаг над крышей я произвести выстрел из пушки, как это делают все путешественники, впервые вступая на какой-нибудь вновь открытый остров.
Перрина энергично принялась за дело и, очистив ручкой своей метлы землю, которой с обеих сторон был засыпан ивовый ствол, служивший мостом, перетащила его на свой берег.
Теперь она могла считать себя здесь полной хозяйкой, царицей своего островка, который она сейчас же и окрестила, как это делают великие путешественники. Выбрать название было легко. Что же еще могло лучше соответствовать ее настоящему положению, как не то, чем она жила все время со дня смерти матери:
«Добрая Надежда».
Положим, уже есть мыс Доброй Надежды, но то мыс, а это остров. Кто же станет путать мыс с островом?
В ту ночь Перрина быстро заснула глубоким, крепким сном. Когда на другое утро птицы разбудили ее своим пением, а солнечные лучи, проникнув в одно из отверстий шалаша, скользнули по ее лицу, девочка решила, что спать больше не следует. Лежа на постели, она продолжала дремать, чутко прислушиваясь в то же время к малейшему звуку, чтобы не пропустить первый призыв фабричного свистка…
Глава XIX
Едва в чистом утреннем воздухе раздались первые резкие звуки сигнала, как Перрина была уже на ногах. Умывшись холодной водой из пруда и приведя в порядок свой туалет, она приготовилась идти на работу. Но как ей перебраться с островка на твердую землю? Опять воспользоваться бревном было бы не только слишком просто и неинтересно, но даже, пожалуй, опасно. Кто угодно мог бы тогда без груда проникнуть на остров, и кто знает, что из этого может выйти потом. Несколько минут Перрина в раздумье стояла на берегу канавы, спрашивая себя, сможет ли она перепрыгнуть через это препятствие, как вдруг взгляд ее упал на длинную жердь, подпиравшую шалаш с наружной стороны. Девочка немедленно решила воспользоваться ею, чтобы перескочить через канаву. Это не представляло для нее никакой сложности: прыжки при помощи шеста всегда были ее любимой игрой.
Спрятав шест в густой траве и заметив место, Перрина тронулась в путь и явилась на фабрику одной из первых. Люди собрались группами и толковали о чем-то с особенным оживлением. Перрине очень хотелось узнать, о чем говорят, и она подошла к одной из групп; несколько случайно расслышанных слов объяснили ей все.
— Бедная девочка!
— Ей отрезали палец?
— Да, мизинец.
— А другой?
— Другой остался.
— Очень она кричала?
— Она так ревела, что даже те, кто только слышал ее крики, и те плакали.
Перрина догадалась, о ком идет речь, и сердце ее болезненно сжалось; хотя она знала Розали всего два дня, но за это время успела полюбить и оценить ее доброту. Когда, полная тревоги за будущее, она шла в Марокур, эта девушка, теперь ставшая калекой, первая так сердечно отнеслась к ней, помогла ей своими добрыми советами и даже устроила ее на фабрику.
Она машинально подняла глаза и вдруг увидела подходящего к решетке мистера Бэндита. Тогда, не отдавая себе отчета в том, что делает, она встала и, несмотря на всю свою скромность, подошла к суровому на вид англичанину.
— Сэр, — сказала она по-английски, — не позволите ли вы мне спросить вас, если только вы знаете, как здоровье Розали?
Ах, бедная девочка не очень-то надеялась получить ответ, но чопорный англичанин довольно благосклонно взглянул на нее, а затем ответил:
— Я видел сегодня утром ее бабушку, она мне сказала, что девушка спала хорошо.
— Ах, сэр, благодарю вас!
Но мистер Бэндит, во всю свою жизнь никогда и никого не благодаривший, даже и не почувствовал, сколько было тревоги, волнения и сердечной благодарности в восклицании Перрины.
— Очень рад, — проговорил он, продолжая свой путь.
Все утро за работой Перрина не переставала думать о больной подруге, и как только наступило время отдыха, она побежала к дому бабушки Франсуазы; но так как она имела несчастье попасть на тетку, то и не проникла дальше порога.
— Навестить Розали? Это еще зачем? Доктор запретил тревожить больную. Когда она поправится, то сама расскажет вам, как дала себя искалечить.
Прием, оказанный ей утром, не позволил Перрине опять прийти вечером, и после окончания работ она прямиком отправилась на свой остров, который нашла таким же, каким покинула. Так как никаких работ на этот вечер не предстояло, то Перрина сразу принялась за ужин, стараясь отрезать кусочки хлеба как можно меньше, чтобы не только растянуть подольше удовольствие, но и не потерять ни одной крошки. Но полфунта хлеба не могло хватить надолго, и когда последняя крошка была съедена, солнце все еще высоко стояло на горизонте. Тогда, сев на чурбачок и оставив дверь открытой, она стала любоваться открывавшимся перед нею видом на пруд и на тянувшиеся за ним луга, мечтая в то же время о будущем.
Для того чтобы жить, ей необходимо было разрешить три главных вопроса: обеспечить себе квартиру, пищу и одежду.
