В роте в моем распоряжении имелась снайперская винтовка. Немцы в некоторых местах рыли окопы открыто, не опасаясь нас. Кроме того, я обратил внимание, что две лесные полосы искажают звуки пулеметных очередей и выстрелов. Эхо отдается в нескольких местах, а значит, обнаружить снайпера будет непросто.
Мне, молодому лейтенанту, хорошо усвоившему в военном училище снайперское дело, приходилось лично вести успешно охоту на зарвавшегося врага. В один из тех первых дней боев рота вышла на опушку леса. Командиры скрытно выдвинулись к самой опушке. Вдали на открытом поле мы увидели фашистов, отрывавших окопы.
До них было не так близко, из простой винтовки стрелять было бесполезно.
Я, спросив разрешения у командира роты «поохотиться» и, получив от него согласие, зарядил снайперскую винтовку (которых во взводе было две, но ни одного снайпера), сунул в карман четыре обоймы. Выполз вперед, откуда хорошо просматривалась местность, и стал через оптический прицел наблюдать за фашистами, подыскивая подходящую мишень. Вдали за окопами (метров 800), на окраине деревушки увидел гитлеровца, который нес в руках какие-то предметы. Тщательно, спокойно прицелился, затаив дыхание, спустил курок. Немец упал. Из-за кустов вышел второй и тоже после моего выстрела рухнул.
Гитлеровцы, копавшие окопы, всполошились, стали оглядываться. Эхо выстрелов отражалось от леса, который был перед ними, откуда я вел огонь, и от леса, который был в сотнях метров справа от нас и шел далеко за окопы немцев, и они никак не могли определить – откуда стреляют.
Я перенес огонь на копавших окопы солдат. Первым сразил маленького, шустрого немца. Гитлеровцы заволновались еще больше, и пока они прыгали в окопы, я успел уложить еще двоих.
И, видимо, стали прислушиваться, наблюдать – откуда стреляет русский снайпер? Осторожно стали высовываться из окопов. Этого мне было и надо. В оптический прицел прекрасно было видно, как над бруствером окопа приподнимается немецкая каска, и мне не нужно было более секунды на производство прицельного выстрела. А эхо выстрела разносилось со всех сторон…
Так продолжалось до тех пор, пока я расстрелял три обоймы, и, видимо, когда заряжал четвертую, был обнаружен немцами, по мне был открыт огонь из пулеметов и минометов. Мне пришлось срочно покидать свою огневую позицию. А немцы еще долго вели огонь по уже пустому месту. А в лесу командиры поздравляли меня и смеялись над немцами, которые «лупили» по тому месту, где недавно я находился. Так в конце августа сорок первого года я открыл свой боевой счет.
Последние месяцы в военном училище я был командиром минометного отделения. А так как никто из командиров в роте не знал минометов, то положенные по штату роте два 50-миллиметровых миномета, (минометное отделение), тоже отдали в мой взвод. Готовить данные для стрельбы и вести огонь из этих минометов все время приходилось мне самому, так как подготовить из малограмотных крестьян опытных бойцов, во время формирования полка, за несколько дней было невозможно.
Не раз приходилось водить бойцов в атаку и лично, с винтовкой в руках, участвовать в рукопашной.
Через день мы пошли в наступление. И развивалось оно поначалу успешно, хотя и с потерями. Накануне удачно провели артподготовку. В тот период командиры Вермахта были еще слишком уверены в себе. Обстреливая наши позиции, они выдали расположение своих батарей. И думаю, из пренебрежения к нам, «Иванам», не удосужились сменить позиции своей артиллерии. В эти дни очень многое было для меня впервые. Огонь трехдюймовых пушек и небольшого числа тяжелых гаубиц казался сокрушающим. Взрывы гремели непрерывно, на вражеских позициях вспыхивало пламя, что-то горело.
Под прикрытием артиллерии, пока немцы не пришли в себя, нашей роте удалось подползти к их траншеям метров на пятьдесят. Но противник тоже вел огонь. Командир роты был отрезан от основной части бойцов.
Командование взял на себя политрук Кулаков. Немцы, приходя в себя, усиливали огонь. Рядом со мной тяжело ранило бойца. Из нескольких сквозных ранений на спине текла кровь. Ткнулся лицом в землю кто-то из сержантов. Кулаков поглядел на меня:
– Ротный молчит. Без него атакуем?
– Атакуем. Нельзя время тянуть, – отозвался я.
Рота лежала, напряженно ожидая сигнала к атаке.
Кулаков, невысокий, круглолицый, неуклюже привстал, затем поднялся в полный рост и закричал срывающимся голосом:
– В атаку!
Но рота, понесшая первые потери, лежала неподвижно. И немцы молчали. Топтался лишь политрук, подняв над головой наган.
– В атаку! – снова крикнул он.
Кажется, ударил одиночный выстрел. А может, короткая пулеметная очередь. Я был слишком напряжен и не понял. Пуля попала политруку в живот, он упал, но, пересилив боль, снова поднялся. Следующая пуля угодила ему в лицо, Кулаков был убит наповал. Он был хорошим политруком, умел говорить с бойцами, а в этом бою видел себя комиссаром, чей долг – поднять роту в атаку. К сожалению, умения воевать ему не хватало.
Теперь обязанности командира роты временно исполнял я. Как нередко случается в самые трудные моменты, мозг человека действует автоматически. Я командовал громко и четко, словно сдавал зачет в военном училище:
– Рота, слушай команду! Подготовить гранаты, вставить запалы.
Залегшая цепь зашевелилась, готовя гранаты к бою. Следом, не менее громко, я прокричал:
– Рота, встать!
Команда, которой учили бойцов до автоматизма, сработала. Красноармейцы торопливо поднимались, держа перед собой винтовки с примкнутыми штыками.
– В атаку!
Вместе со всеми встал и я. Мы бежали, торопясь одолеть эти последние десятки метров. Над полем неслось протяжное «а…а…а…», крики «Ура!», «За Родину, за Сталина!». В нас стреляли почти в упор. Но сотня человек бежала, не останавливаясь, тоже стреляя на ходу. И огонь этот был плотный, так как вооружение роты составляли в основном самозарядные винтовки Токарева. Кроме того, нас хорошо поддерживали пулеметы.
И, тем не менее, люди падали один за другим. Боец впереди меня свалился ничком, еще один упал, схватившись за ногу. Пляшущий сноп пулеметного огня урезал сразу троих, но мы уже прыгали в траншею. Трудно описать рукопашный бой, тем более первый. Я могу вспомнить только отрывочные эпизоды, мгновения. Передо мной стоял крепкий высокий немец в сером френче, выставив свою винтовку с примкнутым ножевым штыком. Я держал в руках трехлинейку, владеть которой меня учили по несколько часов в день два года в училище, а затем я сам учил штыковому бою своих бойцов.
Винтовка Мосина, надежное безотказное оружие со штыком на специальном креплении – шейке, которая позволяет подцепить и отбить прочь вражеский ствол. Я поймал шейкой рукоятку чужого штыка, рывком вышиб винтовку из рук немца и сразу пробил его тело своим узким трехгранным штыком. На учениях в училище я с трудом прокалывал штыком чучело, а тут штык прошел в грудь как по маслу. Я не ощутил никакого сопротивления. Выдернул штык и бросился на другого немца.
Тот оказался не таким решительным и побежал прочь. Я догнал его ударом в спину. Наверное, мне следовало командовать, а не искать очередного врага. Но бой уже вступил в такую фазу, где никто никого не слышал и сам выбирал свою цель.
Пять-шесть немцев, прячась в стрелковых нишах, вели беглый огонь. Нам повезло, что автомат имелся только у одного. Они успели убить и ранить несколько красноармейцев, но остановить остальную массу были не в состоянии. Люди, сумевшие преодолеть простреливаемое поле, оставившие позади погибших товарищей, переступили порог страха.
У автоматчика опустел магазин, и его пригвоздили штыком к стенке траншеи. Лихорадочно дергавший затвор винтовки унтер-офицер стрелял до последнего, но был втоптан в землю. Остальных из его отделения закололи штыками.
Двое пулеметчиков разворачивали на треноге пулемет. В них стрелял из нагана в упор один из командиров взводов. Несмотря на ранения, они сумели переставить пулемет. Смуглый боец, выскочивший вперед, ударом приклада свалил одного пулеметчика, второй упал, пробитый пулей.
Десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками, прикрывая друг друга огнем. Наши за ними кинулись сгоряча. Упал один, второй боец. Я поймал за обмотку, пытавшегося броситься в погоню парня.
– Куда? Стреляй отсюда.
Время с неудачным преследованием упустили, но несколько фрицев остались лежать на поле. Остальные нырнули в овражек и исчезли. Хотя противника выбили из траншеи и заставили отступить, мы понесли значительные потери. Запомнилось большое число тяжелораненых. Их было не менее двух десятков. Те, кто угодили под пулеметные очереди, были ранены сразу несколькими пулями. Немецкие пулеметы МГ-34 со скорострельностью пятнадцать выстрелов в секунду прошивали тела насквозь, дробя кости на мелкие осколки. Я впервые увидел действие разрывных пуль. Попадание в тело означало почти неминуемую смерть. Бойцы, несмотря на умело наложенные повязки, истекали кровью.
