Пока Торби и Леоа пили кофе и ели десерт, комета успела миновать северные созвездия, напоследок, точно змея, обползла Цефея и Медведиц и скрылась за горизонтом на северо — востоке, оставив после себя на небе светящуюся дугу, не похожую ни на одно небесное явление. После ужина они отправились в привокзальную гостиницу. В тот вечер Торби таки умудрился не признаться в том, что ему нравится наблюдать крушения и катастрофы, а она не сказала ему, что вообще-то предпочитает голые скалы и пески лесам и лугам. В общем, первый день закончился вничью.
Они сошли на станции Королева, располагавшейся в южной части кратера, надели специальные костюмы для путешествий по Марсу, сложили все необходимое в ящики роботов-носильщиков и отправились в путь мимо знаменитой ступы, которая продолжала оставаться одной из самых часто фотографируемых достопримечательностей Солнечной системы.
Кратер Королева располагался на севере Марса, приблизительно там, где на Земле находится Новая Земля. Кратер был почти идеально круглый, около семидесяти километров в диаметре. В его чаше естественным образом скапливались снег и лед, обычный и сухой.
Марсианским весенним утром внутри кратера погода была не такая, как за его пределами: со смотровой площадки за ступой открывался вид почти на километр — над гейзерами висела снежная дымка, от легких подземных толчков из центра кратера во все стороны бежала поземка, застилая открытые пространства ровным слоем снега, над снежным покровом вился туман, который то тут, то там разрывали трескучие зарницы. Монахи в оранжевых костюмах марсианских астронавтов спускались по длинным лестницам к другой ступе, находившейся на самом дне кратера, стараясь не задеть журналистских сталкеров, при этом проявляя к ним едва ли не меньший интерес, чем сталкеры к ним.
— Здешний ландшафт считается одним из чудес Вселенной, — сказала Леоа.
Она опустилась на колени перед невысоким алтарем, который стоял возле ограждения, сложила руки в древнем молитвенном жесте. Сталкеры принялись снимать ее крупным планом.
Торби последовал примеру спутницы, чтобы в объективах сталкеров не выглядеть безучастным.
Через несколько минут Торби и Леоа поднялись с коленей и стали снова смотреть вниз на запорошенный снегом кратер Королева, а их сталкеры забрались на перила смотровой площадки и теперь вели съемку оттуда, напоминая абстрактные скульптуры птиц на жердочке и ловко балансируя при помощи встроенных гироскопов. Торби и Леоа окончательно отключили затемнение шлемов и включили фонарики, крепившиеся к вороту скафандра.
— Неужели тебе безразличен факт, что эти снежные просторы существовали еще до того, как первые люди начали бродить в Африке? — спросила Леоа.
— Ну да, безразличен, — ответил Торби. — В конце концов, протоны и электроны, из которых состоит этот снег, наверняка существовали уже сразу после Большого взрыва. Все состоит из элементов чего-то более древнего. Начало одного предусматривает конец другого. Мне нравится снимать моменты конца и начала. Когда-нибудь мы будем прогуливаться вдоль чистого и глубокого озера Королева и любоваться голубыми волнами, набегающими на берег. И наступит день, когда эта ступа окажется на одном из островов архипелага, расположенного близ атолла Королевы. А еще, я думаю, если повезет, мы доживем до того времени, когда все, что мы сейчас видим, превратится в причудливые развалины на дне Борейского океана. Ужасно хочется на это посмотреть, если судьба даст шанс.
— Прозвучало как проповедь, — заметила Леоа. — Интонация чересчур назидательная. Не хочешь перезаписать эту реплику?
— Нет, не хочу. Я ведь говорил серьезно и считаю, что назидательность тут была вполне уместна. Мне ведь в самом деле очень нравится делать репортажи о событиях, которые могут произойти лишь однажды и никогда не повторятся. Из-за этого у меня вечные споры с аниматорами: они способны идеально смоделировать изображение любого явления, но при этом, как мне кажется, рискуют не уловить самую его суть. Я хочу быть уверен, что снимаю реальность. А многие аниматоры не понимают этого и отчего-то злятся на меня.
— Вряд ли они могут злиться, — грустно вздохнула Леоа. — Эмоции чужды им, как чужда реальность вообще.
Торби пожал плечами:
— В любом случае реальность — лишь элемент маркетинга. Если через двадцать тысяч лет кто-нибудь захочет прогуляться по холодному Марсу, где сильно разрежен воздух и нет воды, с помощью нашей съемки он сможет это сделать, и все будет настолько реально, что даже опытный ареолог не заметит разницы. А если кому-нибудь захочется раз сто посмотреть распад Борея, причем так, чтобы каждый просмотр немного отличался от предыдущего, как отличаются друг от друга два вторника, такое тоже возможно. Твои видеозаписи о том, как раньше выглядела планета, и мои видеозаписи о том, что с ней стало, — это лишь еще два способа восприятия происходящего, и, пожалуй, можно сказать, что они тоже отражают так называемую реальность.
— О наших репортажах это смело можно утверждать. Однако если считать, что реальность относительна, почему тогда аниматоры так стараются усовершенствовать способы моделирования изображений, чтобы их работы тоже были восприняты как реальность? Пожалуй, именно это их стремление больше всего меня в них раздражает.
— Меня тоже, — заметил Торби.
Он не нашел что добавить и предложил: — Может, сядем на фуникулер?
Через полчаса они уже оказались на северной стороне кратера, неподалеку от следующей смотровой площадки, — они сидели в открытом вагоне, и сталкеры снимали их на фоне кратера. Время уже близилось к полудню, но неяркое весеннее солнце лишь слегка поднялось над южным горизонтом.
По твердой поверхности Марса человек, доверивший всю поклажу роботам — носильщикам, может без труда пройти около сотни километров в день. Торби и Леоа шли по дну древнего океана (в котором, собственно, и было все дело). На ближайшие двести километров, вплоть до самого Песчаного моря, перед ними расстилалась абсолютно плоская равнина. Разумеется, они могли бы сесть на корабль, приземлиться где-нибудь посреди этой низменности, сделать съемки, как будто они пересекают ее пешком, записать несколько путевых разговоров, а затем полететь дальше, прямо к Песчаному морю. Однако статус двух самых выдающихся документальных журналистов своего времени, отстаивающих принципы реализма, не позволял им поступать так.
Пейзаж оказался на редкость однообразен. Леоа и Торби собирались провести этот переход в разговорах, в остроумных спорах и пикировках. Выяснилось, однако, что им почти нечего сказать друг другу. Леоа снимала фильмы и репортажи об уголках Вселенной, обреченных на гибель вследствие реализации программы Всеобщего Процветания. Торби собирал материалы о явлениях глобального выброса энергии (сокращенно ЯГВЭ), то есть о больших взрывах и масштабных катастрофах, которые также являлись частью проекта, разработанного людьми с целью превращения Солнечной системы в один большой ботанико-зоологический сад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
