защитные навыки.
Тем не менее я отмечаю исключения в этой линии поведения. Отбывая наказание за незначительное правонарушение, Ги Жорж получает разрешение на увольнительную. Вопреки своему обыкновению, он возвращается в тюрьму сам. С этим фактом не поспоришь. Но за этот краткий промежуток времени он совершает свое первое преступление! А в тюрьму приходит, чтобы укрыться. Причем его цель состоит не в том, чтобы помешать себе сделать это еще раз. Он намерен избежать ареста за убийство. Я объясняю этот поступок тем, что в нем еще не было ощущения безнаказанности и всемогущества. Он еще не включился в процесс преступного повторения.
Этой постоянной непокорности противостоит иллюзия о том, что он может управлять своей судьбой. Ги Жорж развивается в двоичной вселенной, и социальные отношения сводятся к соотношению сил: если он теряет власть над миром, то чувствует опасность, – мир грозится обрести власть над ним.
Однако когда Ги Жоржа ловят, он подчиняется правилам. Контраст между его необузданным образом жизни на улице и спокойствием в тюрьме разительный. Находясь за решеткой, он почти безмятежен, словно остановлен в своем безумном беге, и, похоже, способен поддерживать определенную непрерывность усилий: он сдал экзамены за неполную среднюю школу и показал результат 15/4 в теннис. Отчасти он даже проявляет сознательность:
– Мне лучше оставаться в тюрьме. Снаружи я представляю опасность!
На воле он был словно огнем охвачен сумасшедшим бегом, будто старался раствориться в пространстве. Я не восхваляю тюрьму как таковую, а только замечаю, что в данном случае закон прерывает этот процесс. Независимо от того, заперт он или нет, находясь под наблюдением представителей закона, субъект держится в рамках. После одного из своих преступных деяний Ги Жорж получил условный приговор и оставался спокойным до тех пор, пока помощник судьи не объявил ему об окончании срока наказания. Тотчас же он сорвался с якоря. Не видя буйков и преград, он, по его собственному выражению, «послал все подальше» и вернулся к бродяжничеству и тяжелой форме пьянства. Выйдя за рамки, он только что не взрывается, – это свободный электрон, способный на худшее.
Серийных убийц зачастую принято относить к категории сексуальных садистов. Считается, что это жестокие люди, которые наслаждаются, творя зло.
Такое случается редко. Когда подружки Ги Жоржа дают показания, они описывают его как мужчину, способного быть чувствительным и внимательным, предпочитающего стандартный секс. Ги Жорж занимался любовью, как самый обычный человек! Сам он редко рассказывает о связях с женщинами. О жертвах он отзывается следующим образом:
– Они были милыми. Я думал, что получу удовольствие, но ничего подобного не произошло.
Признавшись, что увиденная им в кино сцена насилия возбудила его, он тут же уточняет, что фантазии на эту тему пришли ему в голову сразу же после первого убийства, как будто переход к делу исчерпал источник вдохновения. О садизме здесь не может идти и речи, поскольку он подразумевает партнера-мазохиста и минимум психической сценарной работы. Нельзя путать сексуального извращенца с субъектом, который иногда вступает в самые обычные отношения, а порой совершает чудовищные убийства. Вопреки распространенному мнению, мы сталкиваемся не с эротизацией процесса причинения зла, а с проявлением разрушительной силы, которая активизируется под влиянием внезапного импульса.
Мы в центре нарциссического извращения в его крайнем проявлении. Его особенность – перенос на другого своих исходных конфликтов и в то же время отрицание существования этого другого, отказ присвоить ему человеческий статус. Другой овеществлен, обезличен, чтобы не вызывать сочувствия. Жертва – безымянный объект, который позволяет убийце использовать все виды архаичных проекций. Когда Ги Жорж делает уступку: «Я думаю о том вреде, который причинил ей, ее родным и друзьям», – очевидно, что он произносит лишь то, чего от него ожидают.
Малейшее чувство вины разрушит его оборонительную стену: нарциссическое извращение позволяет ему противостоять риску поражения. Если Ги Жорж и способен видеть в другом человеке собрата, это точно не относится к его жертве и не происходит в миг преступления.
В эту минуту пассивность превращается в активность, страдание – в наслаждение, беспомощность – во всемогущество. Субъекту больше не угрожает разрушение, он разрушает сам. Он больше ни от кого не зависит и полностью подчиняет себе жертву, держа ее в своей власти. Отныне он не хрупкое, отвергнутое существо, но некто всемогущий, несокрушимый и бессмертный. Эта сверхзащита позволяет использовать жертву для восстановления внутренней целостности и укрепления механизма расщепления «Я». Самовлюбленный извращенец использует окружающих, особенно своих жертв, как домашнюю утварь. Он может без раздумий убить их, а затем избавиться, как от мусора.
Довольно быстро он осознает, что за первым убийством неминуемо последует следующий акт насилия, который завершится кровопролитием.
– Сначала кровь пугала меня, потом я привык и больше ничего не чувствовал.
По словам Ги Жоржа, два или три раза он колебался, прежде чем лишить жертву жизни. Но навязчивая идея, во власти которой он находился, оказывалась сильнее.
При воспоминании об убитых молодых женщинах Ги Жорж хранит ледяное спокойствие. Он начинает со слов:
– Буду честен, я ничего не ощущаю. Сказав, что испытываю жалость, я бы солгал.
Зато Ги Жорж кипит от ярости, когда я расспрашиваю его о сбежавшей девушке. Внезапно ему становится трудно контролировать себя, он взрывается:
– Она наговорила целую кучу вранья, она солгала!
В его голосе одновременно звучат ненависть и презрение. С одной стороны, она победила в жестокой первобытной схватке, спасая свою жизнь. С другой стороны, в его заявлениях содержится разоблачение: он не из тех, кто неуязвим. Его защитные механизмы под угрозой. Здание колеблется.
Совершенно очевидно, что Ги Жорж относится к категории организованных серийных убийц. Он психопат, находящийся во власти архаичного защитного механизма, который направлен на поддержание целостности «Я» посредством уничтожения другого человека. У него нет другого способа бороться с тревогой, лежащей в основе распада. Именно об этом теоретизирует психиатр Клод Балье, говоря о стремлении «прибегнуть к преступному действию», которое позволяет использовать расщепление как средство выживания, как барьер против угрозы небытия.
Какая-то часть субъекта действует без его ведома, но, как ни парадоксально, у него есть определенная власть над ней. Он не охвачен бредом: в поле зрения возникает полицейский – он прячется, рядом люди, – он воздерживается от нападения. Весь процесс убийства достаточно организован и остается под контролем. Например, иногда, пытаясь бороться с повторением преступных действий, Ги Жорж оставался с друзьями и не выходил на улицу ночью, а время от времени он отправлялся в деревню, где, по его словам, «побуждения» отступали. Им принимаются меры предосторожности. Совершенно очевидно: это не поведение душевнобольного, страдающего от бредового расстройства, которому невозможно
