– Умница Луиза, как только началось, тотчас отправила ко мне посыльного, и я примчался. А Шарль в отъезде, но завтра будет в Париже и сразу приедет сюда.
У Жанны Антуанетты началась новая жизнь – матери. Она обожала свою малышку, нареченную Александрин. Мать не стала говорить, что ей хотелось бы для своей девочки такой красоты и разумности, как у мадам де Тансен, потому и имя такое, и все считали повод для выбора имени совсем другим. У самой мадам Ле Норман в блестящем будущем дочери ни малейших сомнений не было, как когда-то не было и у мадам Пуассон.
На следующий день из Парижа действительно примчались счастливые отец ребенка и бабушка – мадам Пуассон.
– Ах, Жанна, она будет очень красивой! Очаровательная малышка!
Муж в восторгах оказался куда скромней, но много эмоциональней, он так стиснул в объятиях супругу, что та со смехом взмолилась:
– О, Шарль! Ты меня просто поломаешь!
– Прости, прости, я не совсем понимаю, что делаю. Я счастлив, Жанна, очень счастлив.
Счастливыми были (или хотя бы казались) все, и не находилось ни малейших поводов для размышлений о пророчестве госпожи Лебон.
– Ты подаришь мне сына?
– Шарль, я едва успела родить дочь… Это не так просто, как ты полагаешь. Девять месяцев бесконечных ограничений, дурноты, а потом сами роды…
– Я тебе очень благодарен, но нам нужен сын.
– Поживем – увидим.
Жанна не стала говорить, что в ближайшее время вовсе не намерена снова оказываться в таком положении, потом когда-нибудь…
Девочку крестили в церкви Сен-Рок Александриной, Шарль Гийом вовсе не был против такого прекрасного имени.
Жанна узнала о болезни и смерти мадам де Шатору, но почему-то большого значения этому не придала, она словно на время исключила из жизни саму возможность общения с королем, предоставив все течению времени. Если Лебон была права и ей судьба быть любимой его величеством, то судьба к этому приведет, а пока куда важней то, что у маленькой Александрин не болит животик, что она весела, хорошо ест и спокойно спит. А еще то, что цвет лица самой мадам заметно улучшился за то время, что она провела в Этиоле. Деревенская жизнь явно пошла молодой женщине, обладавшей далеко не крепким здоровьем, на пользу.
Мадам Ле Норман вернулась в салоны Парижа осенью и узнала много новостей, от которых была оторвана из-за своего положения и пребывания в Этиоле.
Ее теперь стали называть мадам д’Этиоль, чтобы различать с матерью Шарля Гийома.
После вторых родов Жанна немыслимо похорошела, она оставалась стройной, на бледном лице на щеках и без румян горели пятна, большие серые глаза смотрели то весело, то грустно, заставляя гадать, что же такое знает их владелица, заставляющее смеяться и грустить.
Мадам Этиоль с удовольствием закружилась в вихре развлечений и встреч, которые преподносил ей Париж. Снова заговорили о ее прелести и о том, как несказанно повезло этому увальню Ле Норману, отхватившему такую супругу.
Но у дам в салонах нашлись и другие темы для сплетен, они активно обсуждали возвращение к нормальной или почти нормальной жизни короля. Для совсем нормальной ему не хватало фаворитки, чем и были озабочены все вокруг. Прелестные губки снова шептали друг дружке на ушко, передавая свои подозрения, наблюдения и делая выводы. То соглашаясь, то не соглашаясь с выводами собеседницы, слушательницы ахали, закатывали глазки, давая понять, что услышанное потрясает их до глубины души, тут же придумывали свою версию… Так продолжалось до самого декабря.
И вдруг новость: его величество вернулся в Версаль, и даже в свои покои, а не в Трианон… Его величество уже выходил на утренний прием…
– Герцогиня де Рошешуар решила взять короля просто измором.
– Да, да, я тоже слышала, что она преследует его величество, где бы тот ни появлялся.
– Поджидает его на дорожках парка, выскакивая из кустов, словно олень из чащи.
– Какой олень, она скорее лосиха!
Дамы смеялись, однако не слишком усердствуя в обличении герцогини, кто знает, вдруг ее настойчивость даст результат, как бы не оказаться тогда в опале у пусть и мимолетной, но фаворитки.
Но когда короля начали атаковать госпожа де ля Поплиньер и супруга президента Портай, дамы задумались окончательно. Те, что постарше, вздыхали, мол, нам бы ваши годы, мы бы уж короля не упустили… Все прекрасно понимали, что это только предположения, но возражать всесильным старухам не смели.
Мадам де Тансен со смехом разводила руками:
– Сестер Нейль больше не осталось, король всех перепробовал. Придется ему самому подыскивать себе красотку.
В тот вечер Жанна засиделась у госпожи Жоффрен допоздна. Составилась веселая партия карт в кадриль, много музицировали, она сама с удовольствием пела, была оживленной и шутливой. Сама хозяйка салона, указывая на мадам Этиоль президенту Эно, усмехнулась:
– Вот какая любовница нужна королю. У нее достоинств с избытком. Кроме разве одного – рождения.
– Любой мужчина пожелал бы иметь ее своей любовницей, – согласился президент. Это не удивило мадам Жоффрен, все знали, что Эно давно нравится мадам Этиоль, он сам говорил об этом госпоже дю Деффан.
Но нравиться и даже быть любовницей придворных – это одно, а посягать на внимание его величества – совсем другое. Все, в том числе и Жанна, это прекрасно понимали. Недаром придворные дамы откровенно смеялись над попытками буржуа проникнуть в Версаль, нет, делить с королем ложе – привилегия аристократок, и будь дама хоть семи пядей во лбу и немыслимо красива, дорога к сердцу его величества ей заказана.
Так думала и сама Жанна Антуанетта, она хорошо помнила свою попытку попасть на глаза королю в Сенарском лесу. Да, попала, да, даже понравилась, его величество, словно подыскивая повод пообщаться, прислал огромное количество дичи, правда, убитой в ее же владениях. Но тут же на страже обычаев встала мадам Шатору, и все быстро закончилось, не успев начаться.
А если бы не было мадам Шатору? Неважно, был бы кто-то другой. Путь к сердцу короля и на его ложе для мещанки закрыт, об этом следует помнить.
Умом Жанна Антуанетта прекрасно это понимала, а вот сердце не желало мириться с такими выводами совершенно. Оно болело… Все же встречи в Сенарском лесу для нее не прошли даром, бедолага попросту влюбилась в короля. Было во что, рослый, мужественный (хотя вовсе не был так уж мужествен и воинствен), попросту красивый, Людовик мог очаровать любую женщину, особенно если хотел этого.
А если еще добавить многолетнюю уверенность в будущей любовной связи с королем?
Когда же, если не сейчас, когда его сердце пусть и кровоточит, но одиноко, а она пока еще молода и красива? Кто знает, что будет завтра?
Жанна вошла в спальню, задумчиво покусывая губу. Спать не хотелось, и женщина присела к своему столику, чтобы немного почитать.
На столике лежало письмо.
Вошедшая следом за хозяйкой горничная объяснила:
– Это привезли от Парисов, когда вы были вне дома.
– Принеси еще света…
Письмо действительно от Парисов. Жанна не знала их почерка. Но печать была Париса де Монмартеля. А на листке всего одно слово: «Пора».
В висках застучала кровь, все существо молодой женщины охватила паника:
– Нет, нет! Нет, как можно!
Горничная заглянула в лицо хозяйке:
– Вам дурно, мадам?
– Нет, мне не дурно. Помоги раздеться.
– Вы будете принимать ванну, все готово?
Жанна очень любила мыться, чем заметно отличалась от большинства дам. Ловкие руки Луизы быстро освободили ее от платья и нижнего белья, горничная помогла опуститься в теплую воду, поверхность которой обильно покрывали лепестки роз – тоже излюбленное удовольствие мадам Этиоль. Отдав себя во власть заботливых горничных, Жанна размышляла о своем.
Парис де Монмартель считает, что она способна очаровать короля? Возможно, это и так, но как попасться ему на глаза? Париж и Версаль – не Сенарский лес, а по улице Сен-Оноре его величество ездить, как по лесной опушке, не станет.
После ванны она долго не могла заснуть, пытаясь придумать способ оказаться хоть на шаг ближе к королю. Попросить о содействии мадам де Тансен, ведь она близка с герцогом Ришелье и даже, как болтали дамы в салоне, участвовала в сближении с его величеством госпожи де Майи…
Нет, как бы ни относилась де Тансен к самой Жанне, как бы ни хвалила ее певческие и актерские способности, ее вкус и умение держать язык за зубами, помогать в таком деле мещанке она не станет. Для де Тансен, как и для всех остальных придворных, представление ко двору является границей, которую буржуа пересекать нельзя. И те, что по ту сторону границы в Версале, тщательно берегут свою территорию от проникновения посторонних.
У Жанны невольно сжались кулачки. Ну чем она хуже той же Майи или толстухи Лорагэ?! И даже де Вентимиль или Шатору? Разве ее вина, что родилась в доме Пуассона, а не по соседству с королевской спальней? Многим дамам двора далеко до нее, почему же им позволено лицезреть красавца-короля и даже надеяться на его внимание, а ей нет?
