«Грустно провожали мы Грибоедова, – рассказывал А.А. Жандр. – До Царского Села провожали только двое: А.В. Всеволожский и я. Вот в каком мы были тогда настроении духа: у меня был прощальный завтрак; накурили, надымили страшно, наконец толпа схлынула, мы остались одни. День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского Села и ни один из нас не сказал ни слова. В Царском Селе Грибоедов велел, так как дело было уже к вечеру, подать бутылку бургонского, которое он очень любил, бутылку шампанского и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконец простились. Грибоедов сел в коляску; мы видели, как она повернула за угол улицы, возвратились с Всеволожским в Петербург и во всю дорогу не сказали друг с другом ни одного слова, – решительно ни одного!»
В Туле Грибоедов пробыл три дня у Бегичева и был очень мрачен. С.Н. Бегичев заметил ему это, и Грибоедов, взявши его за руку, сказал с глубокой горестью:
– Прощай, брат Степан! Вряд ли мы с тобою более увидимся!..
– К чему эти мысли и эта ипохондрия? – возразил Бегичев. – Ты бывал и в сражениях, но Бог тебя миловал.
– Я знаю персиян, – отвечал Грибоедов, – Аллаяр-хан мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира!
С Екатеринограда началось путешествие Грибоедова с его подчиненными Мальцевым и Аделунгом. В Екатеринограде они имели задержку по случаю найма лошадей и ожидания конвоя. Вечером Грибоедов с Аделунгом отправились полюбоваться панорамой Кавказских гор. Грибоедов был в восхищении и поминутно восклицал: «Comme c'est beau, comme c'est magnifique!»[16]
«Мы возвратились, – пишет Аделунг, – вдоль Малки, которая здесь довольно быстра. В этот очаровательный вечер я еще сильнее полюбил Грибоедова: как он умеет наслаждаться природой, как он симпатичен и добр!»
30 июня Грибоедов выехал из Екатеринограда с конвоем из 20 линейных казаков и на другой день прибыл во Владикавказ, где угощался у полковницы Огаревой.
2 июля он двинулся из Владикавказа в Тифлис. От Ларса поехали верхом и 3-го числа добрались до Казбека, затем в Коби встретил Грибоедова майор Чиляев, у которого и обедали. Выехали в сумерки, но возвратились, ибо узнали о выезде 300 разбойников. В Анануре 4 июля Грибоедов принужден был, спасаясь от блох, спать в коляске.
В Душете, в доме путейского полковника, у которого Грибоедов пил чай, к нему явились с приветствием местные чиновники, облекшиеся по этому случаю в полную парадную форму и представлявшие собою довольно комические типы.
Приехав в Гартискар, Грибоедов расположился обедать на ковре, разостланном под густой сенью старого дуба. На этой станции, последней на пути его к Тифлису, он был встречен многими выехавшими из города верхом и на дрожках чиновниками, число которых при дальнейшем его следовании все увеличивалось. Наконец около девяти часов вечера Грибоедов прибыл в город и остановился в доме, занимаемом графом Паскевичем, в специально приготовленных для него комнатах.
В Тифлисе Грибоедова ожидало великое событие, озарившее ярким светом последние дни его жизни, напомнив в этом отношении известные два стиха элегии Пушкина:
И, может быть, на мой закат печальныйБлеснет любовь улыбкою прощальной.
Имея большой успех среди женщин, Грибоедов до тех пор не испытывал еще ни одной глубокой и сильной привязанности. По словам А.А. Бестужева, Грибоедов не любил женщин. «Женщина есть мужчина-ребенок», – было его мнение. Слова Байрона: «Дайте им пряник да зеркало – и они будут совершенно довольны», ему казались весьма справедливыми. «Чему от них можно научиться? – говаривал он. – Они не могут быть ни просвещенны без педантизма, ни чувствительны без жеманства. Рассудительность их сходит в недостойную расчетливость и самая чистота нравов – в нетерпимость и ханжество. Они чувствуют живо, но не глубоко. Судят остроумно, только без основания, и, быстро схватывая подробности, едва ли могут постичь, обнять целое. Есть исключения, зато они редки; и какой дорогой ценой, какой потерею времени должно покупать приближение к этим феноменам! Словом, женщины сносны и занимательны только для влюбленных. Они предназначены самой природою для мелочей домашней жизни, равно по силам телесным, как и умственным. Надобно, чтоб они жили больше для мужей и детей своих, чем невестились и ребячились для света. Если б мельница дел общественных меньше вертелась от вееров, дела шли бы прямее и единообразнее; места не доставались бы по прихотям и связям родственным или меценатов в чепчиках, всегда готовых увлекаться наружностью лиц и вещей; покой браков был бы прочнее, а дети умнее и здоровее. Сохрани меня Бог, чтоб я желал лишить девиц воспитания, напротив, заключив их в кругу теснейшем, я бы желал дать им познания о вещах гораздо основательнее нынешних».
При таких взглядах на женщин как нельзя более естественно, что Грибоедов предпочел в качестве своей суженой женщину Востока тем великосветским жеманницам своего времени, черты коих он запечатлел в образе Софьи Фамусовой. Жена его Нина Александровна, урожденная княжна Чавчавадзе, принадлежала к старинному роду грузинских князей, в особенности выдвинувшихся за последние два царствования царей грузинских Ираклия II и Георгия XII.
Отец Нины Александровны, единственный сын Гарсевана Чавчавадзе, заботам которого Грузия была обязана присоединением к России, князь Александр, родился в Петербурге, был крестником императрицы Екатерины, получил прекрасное по тогдашним меркам образование и, вступив в военную службу, участвовал в войне 1812 года. Перейдя затем в кавказские войска, занимал видные административные посты и с замечательными качествами общественного деятеля соединял горячую любовь к своей родине и блестящее дарование поэта. Кроме многих оригинальных его произведений, можно указать на несколько элегий и стансов Пушкина, прелестно переложенных им на грузинский язык; к ним тогда же подобрали грузинские напевы, и до сих пор они остаются любимыми романсами грузинских девушек. Но главная заслуга князя Александра заключалась в том, что он умел дом свой сделать прочным звеном между грузинским обществом и русскими людьми, ехавшими служить на Кавказ. Владеющий в совершенстве как своим родным языком, так и русским, уважаемый и любимый русскими и туземцами, князь был не только прекрасным толмачом между двумя национальностями, но и живым проводником их полного слияния. В доме его царило широкое гостеприимство, а хозяин и хозяйка несли на себе ту особенную печать радушия, которая памятна и до сих пор старикам, проведшим юность свою в Тифлисе. Князь Александр достойно продолжал дело, начатое его отцом. Гарсеван способствовал политическому объединению Грузии и России, а сын его благодаря своему характеру сблизил грузин с русскими. Всякий русский, занесенный на дальнюю чужбину, дышал у него родным воздухом; всякий грузин шел к нему с душою нараспашку; тут они встречались, знакомились и научались понимать и любить друг друга. Переведенный в 1822 году из Персии в Тифлис, Грибоедов в свою очередь не мог не познакомиться с домом Чавчавадзе. Он вскоре близко сошелся с князем Александром, который, сам поэт, более других мог понять и оценить его, и между ними установилась самая искренняя и теплая дружба. На глазах Грибоедова росла и воспитывалась старшая дочь князя Чавчавадзе, Нина (родившаяся в 1812 году, 4 ноября); часто он занимался с ней музыкой; она привыкла не считать его чужим, не стеснялась с ним в детской своей беседе, тем самым обнаруживая все прекрасные качества своего характера и свои способности, и в первую пору своего полного расцвета вызвала в душе его сильное и глубокое чувство любви, присущее лишь человеку, вступавшему в возраст зрелости. Грибоедов женился, когда ему было 33 года, а Нине Александровне не было еще и шестнадцати.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
