– Эд…
– Что со мной будет? Я четверть века честно проработал. У нас с женой двое сыновей, они уже самостоятельные. Удочек себе накупил, чтобы на пенсии рыбачить, каких-то там лесок, крючков. И отказал парню в последнем разговоре! Слушал радио, а не этого несчастного мальчишку. Он был болен, измучен. Со страху три дня не ел и не пил. Мы не сказали ему, что везем в психушку, чтобы он не разозлился, а у него в голове был кошмар куда похуже! Нашему бы такое на ум не пришло. А он был другим! Обращался к нам вежливо и тыкал пальцем в плечо через решетку…
17
17. Рождество! Я получила от жизни прекрасный подарок! Отмечаю Сочельник у Эвы. Познакомились мы с ней два года назад. Она моя ближайшая здесь подруга. («Здесь подруга», хм, выраженьице, да? Из разряда «понятно только эмигрантам». Ближайшая же везде моя подруга – это одноклассница Эллочка Лукшина, она замужем за Мишей Гарцханом, живет в Бостоне. Порасплескало нас всех по шарику.)
Эве хотелось бы навсегда забыть обстоятельства нашего знакомства. Достаточно сказать, что я была при исполнении.
У Эвы сын Петрусь, без полугода абитуриент, и дочка Мадзя, в почти бессимптомном переходном возрасте. С Петрусем я тоже могла бы встретиться по работе, но дело закрыли. Так что не о чем говорить.
Еще у нее есть Адам, любимый человек. Он приехал из Польши на Рождество.
Вдобавок сегодня именины Адама и Евы, о чем я забыла. Прокололась как раз под праздник! Вот зараза!
У них гость из Варшавы, которого Адам привез с собой из Польши, – красавчик Михал, приятель Петруся, бывший одноклассник по вроцлавской школе.
Мы едим селедочку. Грибному супчику следует еще с часок потомиться. На столе по традиции должно быть тринадцать постных блюд, а у нас всего девять. Эх. Ничего – сейчас петрушки нарвем из горшка на подоконнике и подадим к столу в отдельной мисочке. Прорвемся!
Предлагаю загадать желание, вдруг Святой Николай – так зовут польского Деда Мороза – стоит где-нибудь рядышком и слушает…
– Ну, давай ты первая, – говорит Эва.
– Я? Ну что же… Хочу получить поцелуй от любимого!
– Боже… Ты бы уже успокоилась насчет него, а? Я бы хотела болтать по-английски, как ты, и быть с Адамом.
– Я бы хотел быть с Эвой…
– Я бы хотел исправить оценку по математике на «А» и поступить в Оксфорд на прикладную физику, – говорит Петрусь.
– Я бы хотела того же, что тетя, – тихо говорит пятнадцатилетняя Мадзя и сосредоточенно не смотрит на Михала.
А тот отзывается:
– Я бы хотел перестрелять всех русских. И немцев! Чтобы можно было дышать чистым воздухом в свободной Польше.
Опаньки.
– Тогда мне надо поторопиться, пока Святой Николай ищет для тебя какой-нибудь автомат! Я спрячусь в самой маленькой комнатке в этом доме и прошу мне не мешать!
Беру газету и иду в сортирную наверху.
Надо упаковать подарки. В этом году для прикола и ввиду краха мировых рынков я использую не подарочную бумагу, а вчерашнюю Financial Times.
Когда спускаюсь вниз, Михал при всех признается:
– Я, это, облажался! Не сориентировался…
– Ты, парень, нарушил мою монополию на проколы и ляпсусы, – отвечаю. А сердце радуется: не услышал моего акцента! Не понял, что я не полька!
– Ты с какого района Варшавы?
– С Натолина.
– А я с Воли.
Грибная похлебка, вареники с капустой и грибами, силезские клецки в соусе из шампиньонов, запеченный в духовке морской окунь (свежего карпа раздобыть не удалось; а замороженный из китайского магазина – это, как говорит Адам, не рыба). Пальчики оближешь! Запивают все соками. Только у Эвы с Адамом по бокалу красного вина. Дети в этом доме не прикасаются к алкоголю, потому что сознательно воспитаны именно как дети. Знают, что нельзя быть одновременно и пожарным, и ковбоем – и ребенком, и взрослым. Хотят быть детьми.
А я не пью, потому что знаю, что в любой момент могут вызвать в следственный изолятор. Как происходит каждый год в ночь на Рождество. Железно.
Наконец, мы открываем подарки. Адам привез мне из Польши две японские чашечки из тончайшего фарфора, расписанные вручную. Звенят при постукивании, что твои колокольчики Дзен. Эва среди прочего подарила мне пачку знаменитого китайского крупнолистового чая «Русский караван». Чудная девчонка эта Эва! Что за сердце! Ей доставляет такое удовольствие моя радость, она так гордится своим новым другом – Адамом. Надо сказать, достойный этого особь. Он – особь? Особняк? Чувак! Но когда она видит Михала, открывающего мой подарок и быстро сующего в карман купюру, по ее лицу пробегает тень. Позже она шипит на меня на кухне:
– Не слишком ли щедро для этого интернационалиста?
– Это не я, это Святой Николай, к твоему сведению. Для него все дети – только дети, и он всех одаривает поровну, – шуршу в ответ.
Назавтра, в Рождественский день, когда все обжираются мясным после Сочельника, приезжаю к Эве в четыре часа дня. После шести часов, проведенных в следственном изоляторе. Ну и натерпелась я страху! А сейчас, чтобы забыть о своих профессиональных обязанностей, я хочу пирога с маком и чая из новой чашки. Одну уже отвезла домой по пути в СИЗО, доедая по дороге «эту вашу заливную рыбу» из майонезной банки, а вторую будут держать здесь, у Эвы.
Сегодня в изоляторе мы едва не потеряли пана Анджея. Он, как положено, ужрался в Сочельник и побил подругу жизни. Ничего такого. А тут на тебе, арестовали. Потому что не задернул шторы. Что за страна! Что за соседка, которая везде сует свой нос! Донесла!
Поорал в камере, побогохульствовал, а потом стал колотить кулаками в дверь. Лупил здорово, изо всех сил. Потом скулил, на лапы дул и плакал, ну и заснул. И его никак не могли разбудить. Ни через три часа. Ни через шесть. Сержант велел его потрясти за плечо, что против правил. Я потрясла, он матюгнулся, застонал, а потом достаточно внятно произнес: «Инсулин!».
Тут и поехало! Медсестра, игла, капли, тест-полоска, анализатор, результат! Ну что там? В пятнадцать раз выше нормы! Сахар в крови! О боже! Адрес, полицейская машина, сирена, удивленная Анета с подбитым глазом, ручка-шприц неизвестно где, он впал в кому? Не знаем! Какая у него обычная доза? Не знаю! Мне это пофигу! Можно мне поехать с вами?.. Не сейчас! С праздником вас. И вас также. Машина, сирена, укол в живот. ПАН АНДЖЕЙ, ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? …ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ?
Три часа спустя врач дал зеленый свет на допрос. Пан Анджей обливается потом, но просит еще одно одеяло. Вежливо извиняется перед британской полицией за причиненное беспокойство. Ведь у нее по горло дел с настоящими преступниками.
– Вы тоже настоящий, так что не волнуйтесь! – говорит констебль Майк Гренвилл. – Вы, говорят, страдаете диабетом уже тринадцать лет. И вчера выпили бутылку водки!
– Я себе две купил! Для храбрости, – говорит Анджей. – Гости пришли. C салатом. Пришлось и им одну разлить… Рождество.
– Вы знаете, что это вредно для здоровья?
– Что, Рождество? Анета встречается с каким-то долбаным английским придурком. Это для моего здоровья куда вреднее. Перестрелял бы всех этих рыжежопых ублюдков!
– Констебль, – спрашиваю я, – мне излагать вам суть или переводить дословно, с ненормативными оборотами, используемыми задержанным?
– Сейчас праздник, так что, пожалуйста, переводите… хм… только смысл!
– Ладно. В общем, он говорит: «Мне для здоровья вредна ревность, а не водка. Подозреваю, что у Анеты есть какой-то английский джентльмен на стороне».
– Глубоко сочувствую! И давно вы это подозреваете?
– С полгода…
– А почему именно сегодняшней ночью дело дошло до разбирательства этой неприятной ситуации?
– Так я и говорю! У нас были гости, и я был уверен, что они меня удержат. А то боялся, что, если мы будем одни, я ее могу убить во время разбирательства, так сказать. Не представляю своей жизни без этой бляди! Люблю ее больше всего на свете!
Констебль смотрит на меня: случайно не переборщили с инсулином?
Пишу в карточке: место рождения – Сталева Воля. Этот городок – уголовная столица Речи Посполитой. У них там свои понятия.
На благую весть о том, что пан Анджей не сможет жить дома до конца следствия, а оно может продлиться пару недель, а то и пару месяцев, в зависимости от занятности следственного отдела, нашего диабетика начинает так колотить, что он не может включить свой телефон. Нам приходится самим звонить его приятелю Лукашу, который может предоставить Анджею крышу над головой на пару дней, пока тот не найдет и не снимет какое-нибудь временное жилье. Пан Лукаш не берет трубку целую вечность. Наконец, он отвечает, и следующая вечность уходит на то, чтобы до его похмельной репы дошло, о чем идет речь.
– Ну естественно. Приючу его. А как вас по имени? Россияночка, значит? Так, так…
– Пожалуйста, продиктуйте по буквам вашу фамилию, пан Лукаш. И укажите адрес.
– БОРУХ, дорогая русачка моя. БО-РУХ. Б – как Барбара, О – как Ольга, Р – как Римма, У – как Ульяна, а Х – как… Вы меня слышите, Х – как…
