— Давно уже со мной такого не было, — сказал Моно. Он с трудом унял дрожь в руке, после чего поднял чашку чая.
— Что с вами? — спросил Левантер.
Моно назвал болезнь.
— Несколько месяцев назад мне поставили диагноз при обследовании, — сказал он, отхлебывая чай.
Левантер был ошарашен. Оказывается Моно, который всю жизнь посвятил тому, чтобы обогатить мировую науку знаниями о том, откуда клетки тела черпают жизненную энергию, лишен этой энергии; у него самого неизлечимая болезнь.
Моно было шестьдесят шесть лет. Он выглядел совершенно здоровым, продолжал заниматься своими исследованиями, участвовал в научных конференциях, а по выходным плавал на катере и гонял на спортивном автомобиле. Глядя на него, Левантер и представить себе не мог, что Жак Моно скоро умрет.
Левантеру с трудом удалось сохранить спокойствие.
— Вы проходите какое-нибудь лечение?
— Мне часто делают переливание крови, — Моно попытался сменить тему разговора. Он упомянул, что собирается ехать в Канны и предложил Левантеру составить ему компанию.
— Не будет ли такая поездка всего на один уик-энд слишком для вас утомительной? — спросил Левантер.
— Я хочу поехать туда не только на уикэнд, — ответил Моно.
— А как же с переливанием крови? Это можно делать и там? — спросил Левантер. Моно ничего не ответил. Левантер почувствовал, что у него перехватило дыхание. — Почему бы вам не остаться в Париже? Здесь есть все необходимое оборудование.
Моно пристально посмотрел на него.
— Чтобы машина крюком вытаскивала меня в жизнь? — резко спросил он. — Игра не стоит свеч.
Как-то отец Левантера заявил, что в каждый момент своей истории цивилизация — это результат чистой случайности плюс мысли и поступки одной-двух тысяч исключительных мужчин и женщин, большинство из которых знают друг друга явно или хотя бы понаслышке. Если бы ты оказался в их числе и захотел познакомиться с кем-нибудь из них, для этого бы потребовалось всего два-три посредника. Левантер выяснил, что независимо от области своих занятий все эти мужчины и женщины хотя бы часть своей жизни были мелкими инвесторами — рисковали личной энергией и средствами ради того, чтобы достичь каких-то непредсказуемых целей.
Однажды в крупном нью-йоркском издательстве Левантера остановил какой-то незнакомец и предложил ему познакомиться с его приятельницей, которая работала здесь редактором.
Она была занята чтением версток с внушительным седовласым мужчиной, которого тут же представила Левантеру. Это оказался летчик Чарлз Линдберг. Линдберг всегда казался Левантеру трагическим героем: сначала человек получил всемирную славу, а потом стал жертвой прессы, обвинившей его в преступлениях против семьи и превратившей в одну из самых одиозных фигур общества. Левантер извинился, что помешал, и собирался уйти.
— Прошу вас остаться. Мы уже почти закончили, — сказал Линдберг.
Левантер с Линдбергом вышли вместе. Стоял ясный осенний день, и Линдберг предложил пройти несколько кварталов пешком. Провожая Левантера до Пятой авеню, он то и дело наклонял голову и надвигал на лоб свою шляпу. Левантер подумал, что нежелание быть узнанным стало для Линдберга второй натурой.
— Насколько мне известно, перед войной вы совершили полет над Восточной Европой, — сказал Левантер. — Несколькими годами позже, во время войны, в шестилетнем возрасте, я оказался разлучен с семьей и в одиночестве бродил по тем деревням, которые вы видели с самолета.
Линдберг прекрасно помнил тот свой полет. Он направлялся в Советский Союз и вел свой самолет над закарпатскими равнинами, узкими реками, озерами и болотами, казавшимися бесконечными. Он вспоминал крохотные деревушки и то, что сверху они напоминали островки, рассыпанные среди болот. Бедные крестьянские хаты с соломенными крышами, с разбросанными вокруг них стогами сена.
Левантер признался, что, после того как полет «Духа Сент-Луиса» соединил два континента, его родители считали Линдберга одним из величайших героев века. Но позднее, когда Линдберг получил от Геринга орден Немецкого Орла и поздравления от Адольфа Гитлера, он нанес ужасный удар по их вере в человеческую мудрость. Позднее родители Левантера были разочарованы участием Линдберга в движении «Америка превыше всего», целью которого было удержать США от участия в войне.
— После окончания войны, — сказал Левантер, — мои родители считали, что нам удалось выжить только потому, что Америка присоединилась к антигитлеровской коалиции и это помогло выиграть войну. Они были убеждены, что остальные члены нашей семьи — шестьдесят человек — погибли из-за того, что движение «Америка превыше всего» слишком долго удерживала страну от вступления в войну.
Некоторое время они шли, не произнося ни слова. Потом, словно вспомнив что-то, Линдберг сказал, что когда в тридцатых годах ездил в Германию и Советский Союз, он видел в своей поездке, как и во всех своих полетах, миссию доброй воли. Он объяснял, что озабоченные расовыми проблемами немцы с огромным облегчением восприняли благодушие Линдберга — ведь осужденный похититель его ребенка был по происхождению немцем. Советский Союз, по его словам, пригласил его познакомиться с советской авиационной промышленностью в надежде, что он ее похвалит. Когда этого не случилось, его заклеймили как фашиста.
У входа в Центральный Парк к ним приблизилась женщина в норковой шубке, демонстрируя в приглашающей улыбке испачканные помадой зубы. Линдберг сжался и попятился, но женщина устремилась к Левантеру.
— Я вас знаю. Я видела вас по телевизору, — воскликнула она.
Левантер, который изредка появлялся на телевидении как представитель «Инвесторз Интернейшнл», отвернулся. Он подхватил Линдберга под руку и повел его прочь, но женщина от них не отставала.
— Это ведь вы выступали по телевизору? — настаивала она.
— Вероятно, вы с кем-то меня спутали, — резко произнес Левантер.
Она разочарованно удалилась.
Примерно через год Левантер путешествовал по Швейцарии и навестил Линдберга в его шале. Линдберг пригласил его с друзьями поужинать в ближайшей таверне.
Во время ужина Левантер вдруг вспомнил, что забыл атташе-кейс под креслом в холле гостиницы. Там были не только его паспорт, кредитные карты и деньги, но и единственная копия неопубликованных результатов исследования, над которым он работал несколько последних месяцев. Левантер опасался, что если позвонит в отель, то посланный искать чемодан может его украсть, а потом заявит, что просто его не нашел. Но с каждой минутой пропажа атташе-кейса становилась все вероятнее. Встревоженный и не зная, как ему поступить, Левантер перестал есть и застыл на своем стуле.
Линдберг наклонился к нему и спокойно спросил:
— Что случилось?
Левантер рассказал ему про атташе-кейс и о том, как его тревожит судьба лежащей в нем рукописи.
— Ничего страшного! Я отвезу вас в гостиницу, — сказал Линдберг.
— Но ваш ужин…
— Обойдусь и без него. Поехали!
По дороге Линдберг не переставая хвалил свой маленький автомобиль как чудо немецкой промышленности. По его словам, благодаря небольшому усовершенствованию мотора машина прошла без ремонта более ста тысяч миль.
Левантер сказал, что с удивлением обнаружил в книге Линдберга немало положительных отзывов о Третьем Рейхе. Линдберг объяснил ему, что по сравнению со многими странами, которые он посетил перед войной, немецкая промышленность была превосходно организована, а авиационная достигла невероятных успехов. Он воспринимал Германию как самолет, а чувство расового превосходства, гонения и агрессивность в начале тридцатых годов казались ему временным отклонением от курса, вызванным неправильным пониманием летчиком информации на панели управления. Позднее он понял, что ошибался, и это был один из многих уроков, которые преподала ему жизнь. Он сказал, что массовая жестокость, равно как и проявление личного героизма порой кажутся немыслимыми, пока они не происходят в действительности.
— И неизбежными, после того как случились, — добавил Левантер.
— О чем ваша рукопись? — спросил Линдберг.
— Я исследую в ней личностей, — объяснил ему Левантер, — которые по воле случая приобрели общенациональное значение и превратились в крупных инвесторов.
С черного покрывала неба на землю падали белые хлопья снега. Их маленькая машина медленно пробиралась вперед. Линдберг уверенно держал руль и, не отводя взгляда, смотрел вперед. Машина, покрытая снежным одеялом, напоминала самолет, о котором забыли все, кроме летчика, упорно прорывающегося сквозь облака, снег и ветер.
Они обнаружили атташе-кейс в полной сохранности под столом в холле гостиницы и поехали обратно. Снег больше не падал, ночь была холодной, небо чистым. Линдберг остановил вдруг машину и выключил зажигание. Он вышел наружу, дав Левантеру знак следовать за ним. Сверху доносился звук реактивного самолета, гудение которого становилось все сильней и сильней по мере его приближения. Линдберг прислушался. Когда стали отчетливо видны мерцающие огни самолета, он протянул вверх руку.
