«Грохот, крики, толпы народа, шум невероятный, — подтвердил Чарльз Гревилл. — Всадники, пешеходы, скрип карет, столпотворение на дорогах, толчея на улицах, все тротуары заполнены деревянными подставками для зрителей, удары молотков и стук топоров, падающие фрагменты досок и брусков, которые могут в любую минуту покалечить столпившихся вокруг зевак... Весь город превратился в огромную толпу беснующихся людей, которые таращат глаза, свистят и громко орут на всех и на все. Парк преобразился и стал похож на огромный лагерь из сотен палаток и тентов, над которыми развевались сотни флагов, а дороги были по-прежнему до предела забиты прибывающими гостями столицы». Гревилл нашел все эти шумные приготовления слишком утомительными и обременительными, но все же не мог не признать, что сам процесс коронации королевы принес множеству людей немало пользы. К примеру, все представления городских театров и других увеселительных заведений были в тот вечер совершенно бесплатными и пользовались огромной популярностью. Казалось, что развлекать людей и пробуждать их интерес к происходящему было главной целью организаторов торжества.
Оказавшись неготовым потратить на проведение коронации столь же крупную сумму денег, которые в свое время были щедро потрачены на коронацию короля Георга IV (243 тысячи фунтов), парламент все же пришел к выводу, что коронация королевы Виктории должна быть не менее грандиозной и пышной, и выделил на эти цели 70 тысяч фунтов. Тем более что это почти на 20 тысяч больше, чем было затрачено парламентом на коронацию Вильгельма IV.
Немало внимания при этом уделялось пышным одеяниям восьми юных и незамужних девушек, которые должны были сопровождать королеву во время торжественной церемонии, а также трем роскошным платьям самой королевы Виктории. Кроме того, много денег ушло на пошив дорогой одежды для всех остальных участников церемонии коронации в Вестминстерском аббатстве: стражников Тауэра и йоменской гвардии. Немало хлопот и денег потребовала подготовка короны. Решили использовать корону Георга IV, однако ее нужно было модифицировать и приспособить для королевы Виктории, голова которой оказалась намного меньше, чем голова Георга IV. Кроме того, корону требовалось украсить большим количеством бриллиантов, жемчужин, рубинов, изумрудов и сапфиров.
«Это был прекрасный день», — записала в своем дневнике королева, находившаяся на ногах с семи часов утра. Она вспомнила долгую поездку в Вестминстерское аббатство на государственной карете, запряженной восемью лучшими лошадями, а также переполненные улицы города, отгороженные бесконечными рядами полицейских и солдат.
Ее карета медленно продвигалась вверх по Конститьюшн-Хилл, проехала мимо Гайд-парка, затем спустилась вниз до площади Пиккадилли, Сент-Джеймса и Пэлл-Мэлла, миновала Трафальгарскую площадь и направилась к Уайтхоллу. И все это время с ней рядом находились герцогиня Сандерленд, ведающая гардеробом королевы, и граф Албемарл, главный конюший.
«Толпы народа превзошли все мои ожидания, — продолжала вспоминать королева. — Ничего подобного я раньше не видела. Людей было намного больше, чем в тот день, когда я посетила Сити. Их насчитывалось миллионы и миллионы, и все они являлись моими лояльными подданными, которые пришли сюда, чтобы своими глазами увидеть торжественную процессию. Доброе расположение и веселый вид собравшихся — выше всяческих похвал, и я действительно не нахожу слов, чтобы выразить все свое восхищение ими и гордость за то, что являюсь королевой такой великой нации. Порой я даже тревожилась за их судьбу и опасалась, что многие из них будут раздавлены огромными толпами народа». Все это время королева продолжала мило улыбаться и приветливо помахивала рукой в сторону восторженно встречающих ее подданных.
Предводимая йоменской гвардией, йоменскими копейщиками, королевскими охотниками и лесничими, сопровождаемая красочно одетой йоменской кавалерией, государственная карета приблизилась к воротам Вестминстерского аббатства, где ее встретили громовыми раскатами восторженных приветствий. А внутри аббатства радостно настроенная толпа приветствовала не только королеву, но и других государственных деятелей страны — премьер-министра лорда Мельбурна, герцога Веллингтона и маршала Султа, главного оппонента Веллингтона во время Испанской войны за независимость 1808—1814 гг., когда он был провозглашен Наполеоном как князь Далмации, а потом назначен королем Франции Луи Филиппом чрезвычайным и полномочным послом Франции при Сент-Джеймском дворе. «Султа приветствовали так бурно, — заметил по этому поводу известный купец Томас Райкс, — что он был совершенно потрясен таким вниманием публики и заявил вскоре после торжества: «C'est la plus beau jour de la vie»[13]. Это говорит об искренней вере англичан в то, что я всегда сражался с ними честно». Уже находясь на территории аббатства, он схватил за руку сопровождавшего его адъютанта и дрожащим от волнения голосом воскликнул «Это действительно великий народ!»
Что же касается герцога Веллингтона, то он, как и предполагалось, оказался не совсем доволен тем, как его принимали. Как отмечала его лучший друг леди Солсбери, герцог внимал всему этому «шуму и аплодисментам» с невозмутимым равнодушием и не выказывал абсолютно никакого восторга. Он как будто говорил всем своим видом, что «это не для меня, это для королевы». При этом действительно полагал, что королева заслужила все эти аплодисменты и восторженные возгласы. Она вела себя с неописуемым достоинством, редким шармом и поразительным изяществом, причем в наибольшей степени в тот самый момент, когда совершенно древний и величественный лорд Ролл приблизился к ней с заверениями верности и преданности. «Мне даже плохо стало от такого события, — вспоминала позже писательница Гарриет Мартино. — Большой и грузный старик нетвердой походкой подошел к королеве. Поддерживаемый двумя пэрами, он стал подниматься по ступенькам, но, потеряв вдруг равновесие, упал и покатился по ступенькам вниз, запутавшись в своем рыцарском одеянии. Его тут же подняли на ноги, и он снова попытался подняться наверх, но снова не удержался. И все это происходило под восторженные вопли подбадривающей его толпы». «Могу ли я облегчить усилия этого уважаемого человека?» — спросила королева у придворных и, не получив от них вразумительного ответа, встала и протянула ему руку, помогая подняться на ноги и наконец-то преодолеть эти дурацкие ступеньки. А по всему Вестминстерскому аббатству тут же разнеслись громкие возгласы одобрения и восхищения великодушным поступком юной королевы.
С мнением герцога Веллингтона относительно поведения королевы согласились многие из присутствующих на церемонии коронации. Все обратили внимание, как она напряглась, затаила дыхание и побледнела, увидев в аббатстве высший цвет британского общества, представители которого так искренно приветствовали ее бурными аплодисментами и одобрительными возгласами. Как заметила одна из сопровождавших ее придворных дам, леди Вильгельмина Стэнхоуп, «когда Виктория приблизились к трону, краска залила ее пухлые щеки, а потом быстро окрасила лоб и даже шею, а дыхание стало быстрым и прерывистым». Однако нашлись и такие, кто с нескрываемым неодобрением отнесся к ее улыбке, которую она адресовала баронессе Лецен, когда величественно уселась на трон.
Но большинство наблюдателей все же увидели в ней неподражаемый образец истинно аристократического достоинства и самообладания, которые она продемонстрировала, когда добродушно встретила мальчиков Вестминстерской школы, по давней традиции громко скандировавших на латыни привычные приветствия монарху. С не меньшим достоинством отнеслась она и к многочисленным выкрикам со всех сторон «Боже, храни королеву Викторию!» и с гордостью выслушала архиепископа Кентерберийского, который напомнил, что она «должна править народом Соединенного Королевства... в соответствии с парламентскими статутами... поддерживать закон и справедливость в милосердии... хранить верность Господу Богу и протестантской религии, установленной законом».
«Все это, — твердо пообещала она архиепископу Кентерберийскому чистым и ясным голосом, — я буду неукоснительно соблюдать».
А потом наступил самый торжественный момент, когда юная королева, окруженная ослепительным блеском золота и бриллиантов, великолепием праздничных нарядов английских аристократов, яркими мундирами зарубежных послов и сотнями любопытных лиц, которые взирали на нее с высоты специально сооруженных для этой цели деревянных подмостков, грациозно села в кресло святого Эдуарда, а четыре рыцаря распростерли над ее головой золотое покрывало. В следующую минуту архиепископ Кентерберийский совершил обряд помазания священным маслом, «как были помазаны в свое время многие короли, священники и пророки».
