Эталонными я здесь вижу два уже упоминавшихся текста. Выдающийся роман Андрея Рубанова «Сажайте и вырастет», впервые изданный в 2006 году «Лимбус Прессом», и «Бутырка» известной журналистки Ольги Романовой — книга, которую составили знаменитый «Бутырка-блог» ее мужа Алексея Козлова, публиковавшийся на ресурсе sion.ru с 2008 года, дневники самой Ольги того же периода, а также комментарии обоих авторов (Аст Астрель, 2010 г.).
Та же стереоскопия — художественную прозу дополняет документальная; яркая вещь Рубанова — частный случай литературного явления, обобщающего опыт разных людей одной социальной группы. Впрочем, принципиальный момент: роман написан от первого лица и собственного имени, Козлов же, по понятным причинам не называемый в тексте, никогда не скрывал авторства. Даже находясь «там».
Это лучше всякой лестной самохарактеристики: авторы смотрят в тюремное прошлое и настоящее открыто и смело. С должной мерой юмора, любопытства, уважения и отвращения. Воля ваша, но в подобного рода текстах всегда понятно, как человеку сиделось. Иногда бьющие в читательские ноздри испарения параши говорят о болезненном состоянии пишущего, его страхах и унижениях больше, чем самые шокирующие подробности. Здесь — явно другой случай. Достойные люди, сумевшие себя «поставить».
В семейку, выражаясь по лагерному, можно пригласить и Эдуарда Лимонова, который, собственно, и возродил тюремную литературу в нулевые тремя книгами: лефортовскими — страшноватыми и обнаженными — дневниками «В плену у мертвецов»; коллективным, в жалостно-суровом духе передвижников портретом «По тюрьмам»; тонкой лирической прозой «Торжество метафизики». Однако Эдуард Вениаминович настолько вне всяких контекстов… К тому же все три книги, при точности деталей и попадании в общий тренд, проходят по другому ведомству — это уже не тюремная, но житийная литература…
Тексты Рубанова и Козлова-Романовой при всей установке на репортажность (в случае Рубанова — вольно прерываемую флешбэками в прошлое и будущее) и минимализм не только точны и многолюдны, но многослойны. Особо хочется выделить две линии — условно говоря, нижнюю и верхнюю.
Нижняя — тюремный распорядок и быт, разрушаемый и снова налаживаемый. Цена вопросов. Отношения с сокамерниками, смотрящими, «братвой» и сотрудниками УФСИН. Технологии «грева», коммуникаций с тюрьмой («дорога») и волей.
Читается всё это как устав не чужого, а своего монастыря — не с пацанским пугливым любопытством, но с циничным, взрослым, прикидывающим на себя интересом. Ибо не зарекаются. Особенно по нынешним временам, при окончательно стирающихся границах между тюрьмой и волей. Вполне серьезные, глубоко за сорок, бизнесмены-мужики рекомендовали мне «Сажайте и вырастет», а я им — «Бутырку-блог». В литературном гурманстве я их раньше не замечал.
У меня есть приятель, чье хобби — собрав в кружок нескольких молодых и не очень ребят, долго и квалифицированно рассказывать, «как в хату входят».
От другого знакомца мне на память осталась фраза:
«Я хорошо там жил. Чай, сигареты, конфеты…»
Так вот, книги наших авторов можно назвать практическим пособием по этой дисциплине — «Как входят в хату» (в самом широком смысле).
И — как нам обустроить тюремную Россию так, чтобы с чаем, сигаретами, конфетами проблем не было.
Рубанов и Козлов исполняют вдохновенный, хотя и насквозь ироничный гимн благодатной низовой коррупции в системе УФСИН. Читателя не возмущают, но живо заботят подробные прайсы и прейскуранты (тут и деньги, и бартер) на товары и услуги — от посещения тюремного храма до транспортировки вещей в другую камеру…
Авторы неленивы и любопытны даже к процессам, напрямую их не касающимся: к жизни блатных — «бродяг» и «положенцев» (Рубанова, впрочем, приблизил в «Матроске» смотрящий Слава Кпсс, облегчив трудную жизнь в общей камере; Козлов прямо говорит о зависимости людей «воровского хода» от решений администрации), устройству тюремного наркотрафика, рассылке «маляв», различиям между «воровским общаком» и «общим» и т. д.
Верхний слой, он же главная по этой жизни задача — не допустить тюрьму внутрь себя.
С олигархической литературой тюремную роднит принципиальный момент. Наши герои-авторы даже в тюрьме «пишут декорации». Их производственные саги специфичны: перестав производить деньги, они начинают производить смыслы. «Сажайте и вырастет», равно как «Бутырка-блог» — романы воспитания (у Рубанова важен мотив рождения писателя) и обретения ценностей, главные из которых — пафос сбережения личности и энергия преодоления тюрьмы.
Какие-либо оправдания за себя или страну, лукавые ссылки на обстоятельства и эпоху тут не прокатывают. Да они и без надобности.
«За прошедшие два года наша жизнь изменилась кардинально — но она не стала хуже. Она стала лучше. Мы потеряли многих друзей, но обрели новых. Мы потеряли дом, бизнес, деньги, веру в справедливость — но обрели другую веру: в себя, в свои отношения, в тех, кто рядом. Муж поверил в Бога. Жена пока сопротивляется».
(«Бутырка»)
«Лично мне деньги не нужны. Вернее, нужны — но не очень. Или так: очень нужны, но не до такой степени, чтобы дрожать над ними.
Для меня теперешнего лучший способ потратить деньги — купить книги. Художественная литература — единственный в мире товар, по-настоящему достойный моих денег. И любых других денег.
Говорят, у бизнесменов нет времени. Они слишком заняты, чтобы читать. Это ерунда. Всякий человек обязан читать книги, как арестант из Общей Хаты обязан уделить на Дорогу коробок спичек, — иначе он перестанет быть достойным арестантом, а человек — достойным человеком».
(«Сажайте и вырастет»).
Сильные финалы. И еще здесь, пожалуй, ответы — по всему курсу новейшей истории.
Один из ответов этого задачника, вполне несерьезный, в самой фактуре данной статьи — всё случилось для того, чтобы выдвинутых жизнью и выдуманных писателями наших героев объединила литература.
В тему нефти
Рассказ
Арестовать его должны были именно у нас. Даже по законам кремлевской логистики — и от Москвы недалеко, и провинция совершенно эталонная. Вообще-то операцию разрабатывали не от места, а от времени, закрыть его стало необходимым к определенной ноябрьской дате, лишенной всякого символизма, но исполненной определенного смысла для тех, кто стоял за окончательным решением.
Уволенные за все эти годы силовики, в том числе из крупных, но местных, рассказывали, совпадая в деталях: была спущена и выполнена команда отмобилизовать максимум личного состава и технических средств. Хотя всё делали федералы, наши даже на подхвате вклиниться не могли.
Но — накладка и произвол в его графике поездок по России, и он прибыл к нам на три-четыре дня раньше неизвестной ему даты. Впрочем… Дату он наверняка не знал, но догадывался ли о возможном аресте? Чувствовал, интуичил, собирал инсайд или, напротив, отбивал его, прущий со всех сторон, затыкая свои аккуратные уши?
Сейчас на эту тему самая обширная мифология, но могу свидетельствовать, что вид у него был — да, несколько и отчасти пришибленный. Только вот, показалось мне, не будущим, а прошлым. «Олигарх» — это было не про него, в первый и единственный раз заехавшего. Но что такое этот «олигарх», даже для тогдашнего, пульсировавшего в лихорадке языка? Ругательство, стремительно перестающее быть таковым, противное, но утратившее значение слово. Как растерял энергию «пидорас» всего пару лет спустя. Даже у нас тогда называли олигархами коммерсов, которые сначала заводили, а потом учились читать газеты.
(Один из подобных ребят, про которого даже в ресторане, пока он изводил официантов, было ясно, что — настоящий оппозиционер, после ареста, случившегося не у нас, гордился, как обманул власть и органы: дескать, там думали — будет с ним, здешним коллегой, тайно встречаться, поскольку много общего — национального и оппозиционного. А он не встречался.).
Богатейший человек России, фигурант не то первой форбс-десятки, не то двадцатки; конечно, все уже тогда слышали и знали, будто по всему миру, а особенно в америке, богатые одеваются кое-как, а хорошо выглядят за счет других вещей — зубов и адвокатов, но он был как раз никакой не западный, а совершенно русский национальный тип: что-то там было от шестидесятых, технического интеллигента, вдруг очутившегося в непонятном месте, но с четким осознанием миссии, замаскированной конфузливой иронией. Видимо, развернувшаяся тогда его диссида — умеренный прогресс в рамках законности — влияла и лепила новый образ, имидж, говоря по-тогдашнему. В России всегда новые люди обрастают типологически близкими чертами из прошлого, отсюда в них невооруженным глазом заметна горечь обреченности.
