Идея борьбы с проституцией посредством принудительного труда была близка не одному Каплуну. На страницах журнала «Коммунистка» представитель народного комиссариата внутренних дел Совета коммун Северной области С. Н. Равич доказывала, что «бороться с проституцией моральным воздействием на лиц, занятых ею — напрасный труд… Самый верный и сильный удар по проституции — это всеобщий обязательный труд»[144]. В мае 1919 г. в городе был создан первый в стране своеобразный концентрационный лагерь для женщин. В 1920 г. из 6,5 тыс. заключенных в лагере 60 % составляли подозреваемые в проституции. В конце 1919 г. появилась женская трудовая колония со строгим режимом, которую даже в официальных документах называли учреждением «для злостных проституток». Трудотерапия по-пролетарски имела мало общего с системой социальной реабилитации женщин, желавших порвать с сексуальной коммерцией в царской России. И несмотря на протесты аболиционистов, такое отношение к проституции стало преобладающим. А. М. Коллонтай в 1920 г. указывала: «Пока мы будем иметь нетрудовое женское население, существующее на средства мужа или отца, до тех пор будет существовать купля и продажа женских ласк. Поэтому введение го всей Советской республике в самом срочном порядке обязательных трудовых книжек — один из вернейших способов борьбы с проституцией профессионального типа»[145]. Судя по воспоминаниям К. Цеткин, Ленин тоже предлагал «возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве»[146].
Таким образом, отношение к проституции в первые послереволюционные годы полностью формировалось под воздействием общих идей военного коммунизма, в частности, всеобщей трудовой повинности. Проститутка рассматривалась прежде всего как «дезертир труда». Моральный и филантропический аспекты носили подчиненный характер. Нормализующие суждения власти еще больше закрепляли существовавшее на ментальном уровне смешение понятий проституции как профессионального занятия, сексуальной свободы и супружеской неверности. В социальной же практике периода военного коммунизма это выливалось в преследование женщин, каким-либо образом нарушивших коды поведения этого времени.
С социально-экономической точки зрения расценивалось и поведение потребителя проституции. Правда, в 1918 г. один из районных Советов Петрограда по собственной инициативе принял постановление, предписывающее наказывать «развратников и соблазнителей штрафом до 1 тыс. рублей и арестом с принудительными работами сроком до 1 месяца с публикацией о сем в газетах»[147]. Однако подобное решение вызвало бурю возмущения. Впоследствии критика потребителя проституции велась прежде всего в контексте идей солидарности трудового коллектива и его интересов. «Мужчина, купивший ласки женщины, — заявляла Коллонтай, — уже перестает в ней видеть равноправного товарища», подразумевая прежде всего совместные усилия на трудовом фронте[148].
Невнятность нормативных и нормализующих суждений власти по отношению к проституции, а также неявная выраженность изменений в обывательских представлениях о торговле любовью во многом объясняются реалиями военно-коммунистической жизни. Переход к НЭПу, возвращение денежного обращения и нормализация повседневной жизни активизировали действия института проституции в традиционном виде. Это повлекло за собой разнообразные властные инициативы, направленные на формирование новых представлений о норме и патологии. В конце 1921 г. межведомственная комиссия при народном комиссариате социального обеспечения разработала «Тезисы по борьбе с проституцией». В них отмечалось: «1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наемным трудом; 2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм могила проституции; 3. Борьба с проституцией — это борьба с с причинами ее порождающими, то есть с капиталом, частной собственностью, делением общества на классы; 4. В Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни»[149]. В тезисах также подчеркивалось, что покончить с торговлей любовью можно лишь полностью раскрепостив женщин, устранив голод, дороговизну, безработицу, детскую беспризорность, обучив неподготовленных девушек труду, ликвидировав пережитки буржуазной морали. Считая проституцию пережитком прошлого, власти совершенно не учитывали то обстоятельство, что занятие сексуальной коммерцией во многих случаях есть проявление такого качества человеческой психики, как десоматизация. Не признавая же торговлю любовью своеобразным видом трудовой деятельности, большевики одновременно не считали избранный продажными женщинами образ жизни аморальным.
Многие идеи тезисов нашли законодательное закрепление. В принятом в 1922 г. Уголовном Кодексе РСФСР появились статьи, определяющие наказание за притоносодержательство, за принуждение к занятиям проституцией, а также за вовлечение в сексуальную коммерцию несовершеннолетних. Статьи, преследующей за торговлю собственным телом, не было. С проститутки снималась не только уголовная, но и морально-нравственная ответственность за ее поступки, хотя ее занятия и не считались профессией. Это позволяет предположить, что на властном уровне проституция считалась формой аномального поведения, навязанной объекту социальной средой. Самой же проституирующей женщине статус девианта не приписывался. Известный венеролог В. М. Броннер в 1924 г. вообще заявлял: «Основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки — это только жертвы или определенных условий, или тех мерзавцев, которые их в это дело втягивают»[150]. Действительно, с переходом к НЭПу началась своеобразная эра милосердия по отношению к женщинам, занимавшимся сексуальной коммерцией.
С 1922 г. после создания в Москве Центрального Совета по борьбе в проституцией, который возглавили тогдашний народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко и уже упоминавшийся профессор Броннер, активизировало свою работу образованное еще в 1918 г. Петроградское совещание по борьбе с проституцией. Его члены являлись сторонниками гуманного отношения к женщинам, занимавшимся сексуальной коммерцией. Правда, нередко филантропические устремления работников совещания доходили до курьезов. В конце 1922 г. они решили использовать в Петрограде опыт Витебска, где комиссия по борьбе с проституцией потребовала от городских властей в первую очередь предоставлять жилье не нуждавшимся работницам с малолетними детьми, а бывшим гулящим девицам, чтобы отвлечь их от привычного ремесла. Значительно более реальную помощь падшим женщинам оказали венерические диспансеры — учреждения, появившиеся в российских городах лишь после 1917 г. Первые бесплатные вендиспансеры были образованы в Ленинграде в 1923–1925 гг. Совет по борьбе с проституцией занимался и просветительской деятельностью, обращаясь к дореволюционным приемам установления контактов с торговавшими собой женщинами. Популярными были в 20-е гг. вечера коллективного чтения классической литературы о судьбах проституток в царской России, прежде всего «Ямы» А. Куприна и «Тьмы» Л. Андреева.
Занимались в Ленинграде и трудоустройством проституирующих женщин, особенно в тех случаях, когда они объясняли свои занятия следствием безработицы. В 1928 г. в Центральном городском районе совет по борьбе с проституцией предоставил работу 128 женщинам, ранее торговавшим собой. В целом в городе в 1928 г. трудоустроили более 300 проституток. Однако политика властей, закреплявшая представление о проститутке как о всего лишь жертве и направленная на предоставление ей различных форм социальной компенсации, породила факты своеобразного «хипеса» по отношению к государственным и общественным структурам, обкрадывания их женщинами. Некоторые безработные или малообеспеченные особы женского пола, зная о льготах тем, кого называли проститутками, выдавали себя за продажных, хотя на самом деле никогда не занимались сексуальной коммерцией. Весной 1929 г. на заседании Совета Московско-Нарвского района рассматривалось заявление некой гражданки У., которая ходатайствовала о предоставлении ей пособия, так как она «буквально голодает, живет в очень тяжелой обстановке, одинаково близка к самоубийству и к проституции». Гражданке У. помогли. Однако на том же заседании из 15 рассмотренных аналогичных заявлений 7 отклонили, так как их подательницы никогда не занимались проституцией и просто оговорили себя, желая получить помощь[151].
