И гость, посетивший Аэция в этом спартанском дворце, увидевший многочисленные шкафы, заполненные бумагами, снующих во все стороны секретарей, склонившихся над пергаментами писцов, не мог не отметить, что Аэций здесь не просто живет, но работает. А те, кто узнавали его поближе, приходили к выводу, что действует он не по наитию, а на основе кропотливо собираемых сведений. И верил он в торжество здравого смысла, а не в божественные учения того времени. Перед тем, как выйти на битву, он, разумеется, консультировался с авгурами, но решения принимал на основе информации, полученной от многочисленных разведчиков, вместо того, чтобы следовать заключениям, сделанным по пульсирующим внутренностям только что забитых животных.
И наступил день, памятный лишь для раба, впервые прибывшего в Рим и увидевшего великолепные мраморные дворцы и роскошные публичные здания. Во второй половине того же дня Аэций провожал гостя до самой тропинки. Высокого роста, средних лет, гость немного сутулился, а глаза его подмечали все, что происходило вокруг.
— Микка, — говорил диктатор Рима шепотом, ибо слова его предназначались только гостю, — ты привез мне столько нужных мне сведений, за что я тебе очень благодарен. Возвращайся вновь, после того, как побываешь в Константинополе и… у этого хвастуна и громилы, который еще доставит нам немало хлопот. Твоя информация очень важна для меня. А по пути загляни в Равенну, и выясни, что на уме у этой старухи, которая постоянна только в одном — своей ненависти ко мне.
— Ту, о ком ты говоришь, нетрудно понять, о великий Аэций, — ответил торговец. — Если ты по-прежнему будешь называть ее так, она никогда не изменит своего отношения к тебе, — и добавил уже громко, для всех. — Позволь поблагодарить за то, что ты счел возможным купить мои товары. Надеюсь и в дальнейшем услужить тебе.
Vocator, в обязанности которого входило собирать сведения о всех визитерах и заранее сообщать Аэцию их имена и занятия, чтобы диктатор Рима мог приветствовать их как старых знакомых, поджидал Аэция у дверей, когда тот вернулся, проводив Микку.
— Привезли нового раба. Купленного у Тригетия. Сын богатого землевладельца из Альфельда. Отец недавно умер..
— А, тот самый, — Аэций любил, чтобы ему докладывали все, до малейших подробностей, и лично беседовл с каждым новым рабом. — Кто еще хочет встретиться со мной?
Vocator сверился со своим списком. Аудиенции ожидало около двадцати человек. Важных персон не было, и Аэций решил, что они могут подождать, пока он взглянет на раба.
Встреча с Аэцием поразила Николана. Он увидел перед собой красавца, с высоким лбом, прямым носом, проницательным взглядом. А несколько секунд спустя он отметил печать суровости, лежащую на лице диктатора Рима. Тот никогда не улыбался, а если говорил, то ледяным тоном.
Аэций прочитал записку, которую подал ему vocator.
— Тут указано, — говорил Аэций, не поднимая глаз, — что ты умеешь читать и писать.
— Умею, господин мой Аэций, — ответил Николан.
— Ты что-нибудь знаешь о новой форме записи?
— Я обучен стенографии.
— Кто учил тебя?
Николан помялся.
— Священник. Очень ученый человек, который приехал с одного острова на западе и прочитал о стенографии в книге.
— Как я понимаю, миссионер. Первый из тех, о которых я слышал, принесший хоть какую-то пользу. Хорошо, что ты умеешь стенографировать. У меня есть несколько человек, обученных этому, но не столь много, как мне хотелось бы. Тебя привезли с плоскогорья у Дуная. Ты когда-нибудь видел императора гуннов?
— Нет, господин мой Аэций.
— А предателя, который правит теперь твоей страной? Нынче он называет себя Ванний.
— Лишь однажды, господин мой. В то утро, когда он убил моего отца и продал мою мать и меня работорговцу.
— И какого ты о нем мнения?
— Он жестокий и невежественный тиран. Если он не умрет раньше, придет день, когда я его задушу.
Аэций вернул записку своему слуге и обратился к Николану, не поворачиваясь к нему.
— Я задал тебе вопрос, чтобы понять, хватит ли тебе глупости ответить на него. Ты должен с самого начала понять, что у раба мнения быть не может, — и добавил будничным тоном, посмотрев на слугу. — На первый раз он легко отделался. Пять ударов кнута. Уведи его.
— На какую его определить работу? — спросил vocator.
— Когда он оправится, к писцам.
— В какой класс?
— В самый низший, — распорядился Аэций. — Этому рабу надобно научиться смирению.
Нежась в лучах солнца, греющих его иссеченную спину, Николан с удивлением обнаружил, что практически все его воспоминания о жизни в низшем классе рабской иерархии при дворе Аэций связаны, за исключением нескольких жутких эпизодов, с едой. Его постоянно мучил голод. Кормили рабов дважды день. Утром давали какое-то подобие каши из разваренной пшеницы, которая насыщала, но не отличалась изысканным вкусом. Во второй половине дня трапеза состояла из толстого ломтя хлеба с мясными обрезками или кусочком козьего сыра и кружки кислого вина.
И уж совсем становилось Николану невмоготу, когда его вместе с другими рабами отправляли на кухню: такое случалось, когда Аэций принимал гостей. Тут уж вид и запах блюд просто сводили Николана с ума. Много раз помогал он в приготовлении блюд для этих гаргантюанских пиров, на которые диктатор приглашал знатных римлян. Однажды ему поручили набивать внутренности медведя, целиком насаженного на вертел, копчеными сосисками. В другой раз послали к кондитерам, работающим вдали от пышущих пламенем печей, в которых жарилось мясо. Он провел несколько часов в окружении засахаренных фруктов, миндаля, свежеиспеченных тортов и пирожных. Как же хотелось схватить что-нибудь из этой вкуснятины и засунуть в рот. К счастью для Николана, он никогда не поддавался искушению. Не одна пара острых глаз присматривала за рабами и часто даже попытка покушения на еду Аэция сопровождалась криками «Вор» или «Птицы на вишне». Наказание не отличалось разнообразием. Первое нарушение каралось пятью ударами кнута, второе — десятью.
Приговор приводился в исполнение незамедлительно. Сначала трижды звенел Колокол наказаний, и все рабы, не занятые в тот момент на каких-то работах, собирались в кухонном дворе. Виновный раздевался до пояса и опускался на колени. Высокий евнух из Нумибии брал кнут. Владел негр кнутом блестяще, так что при желании мог обвить его вокруг тела, не вызывая никакой боли. Но гораздо чаще, если он недолюбливал провинившегося или тот был ему безразличен, кнут из буйволиной кожи обжигал согнутую спину, словно раскаленный прут.
Первое наказание Николан перенес достаточно легко. Во всяком случае, ему удалось сдержать крик. Второй раз ему повезло меньше. Ему сообщили, что его мать умерла. Ее жизнь оборвалась через полмесяца после того, как ее продали богатому старику. Она не вняла предупреждению Тригетия, а потому ее подвергли порке, после которой она и отдала Богу душу. Опечаленный сын не смог сдержать эмоций, и когда бейлифу [3] доложили о выкрикиваемых юношей угрозах, тот прибегнул к испытанному методу, назначив Николану десять ударов. В этот раз евнух бил со всей силы и после того, как кнут в десятый раз опустился на плечи и спину Николана, он потерял сознание. Его отправили в дворцовую больничку, где он несколько недель приходил в себя.
Со временем он поднялся на более высокую ступень рабской иерархии, во многом благодаря сноровке, проявленной в порученной ему работе. Теперь он уже не спал в подвале на всегда влажном соломенном матрасе. У него была своя кровать в длинной комнате, где жили еще семьдесят рабов. Рядом находилась ванная, где могли одновременно мыться полдюжины взрослых. Женщины пользовались ею до двух часов дня, мужчины — после двух. Ел он теперь, в той же компании привилегированных рабов, в каменном зале, примыкающем к кухне. Кормили лучше, но еда была столь же однообразной.
К удивлению Николана, его заинтересовали разговоры за столом. Предпочтение отдавалось двум темам: дворцовые дела и возможности заработать побольше денег. В последнем случае речь шла о наиболее эффективном использовании peculium, вознаграждении, которое им разрешали получать и оставлять у себя. Иногда говорили о мировой политике, искусстве, религии, философии. Николана поражала эрудированность некоторых рабов. Сравнивая их разговор с тем, что он слышал наверху, в большом обеденном зале, где пировали господа, он не мог не отметить, что рабы куда более умны и остроумны, чем купающиеся в роскоши хозяева мира.
Поначалу Николана определили к переписчикам. Порученную ему работу он выполнял столь быстро, что его перевели в секретари. И наконец, ему стал диктовать сам Аэций. Высокий, никогда не улыбающийся римлянин, несомненно, узнал его (он не забывал увиденных лиц), но не подал и виду, что знаком с Николаном, когда тот в первый раз вошел в его кабинет. Скоро, однако, стало ясно, что работой Николана он доволен. Еще через неделю Аэций диктовал только ему.
