Однако полной ясности в этом вопросе тоже нет даже сейчас. Дело в том, что Советский Союз имел козырную карту, о которой немцы пока еще только мечтали, – войска ПВО. К началу войны в их составе числились: 3 корпуса ПВО, 3 дивизии ПВО, 9 отдельных бригад ПВО, 28 отдельных зенитных артиллерийских полков и так далее, всего 3329 зенитных орудий среднего калибра, 330 зенитных орудий малого калибра, 650 зенитных пулеметов. Выделенные из состава ВВС для целей ПВО страны 40 истребительных авиационных полков имели около 1500 самолетов. Эти самолеты как-то не принято учитывать в общей сумме. К началу войны в районе Москвы базировались 11 полков, в районе Ленинграда – 9, в Баку – 9, в Киеве – 4, в Риге, Минске, Одессе, Кривом Роге и Тбилиси – по одному полку, в восточной части Советского Союза – 2 полка. То есть на самом деле на аэродромах западной части страны базировалось больше 10 000 самолетов, но насколько больше – пока не ясно.
Еще больше ухудшала положение немцев позиция командования Люфтваффе. Дело в том, что многие историки указывали на специфическую особенность германских вооруженных сил. Армия, авиация и флот были не просто независимы друг от друга, а совершенно независимы, и верховное командование в лице ОКВ лишь с огромным трудом и на небольшие промежутки времени сводило воедино их усилия. Недаром ходит ехидная фраза, что на самом деле Германия вела три отдельные войны: на суше, на море и в воздухе. Кстати, только что приведенный пример Критской операции – блестящее тому доказательство. Люфтваффе одержали победу, на которую армии и флоту было решительно наплевать. Верховное командование Люфтваффе – ОКЛ – рассматривало необходимость поддержки сухопутных войск как досадную обузу, хотя, признаем честно, когда приходилось это делать, летчики справлялись с поставленными задачами неплохо. Но перед операцией «Барбаросса» командование Люфтваффе было полно решимости наконец-то перейти от всяких второстепенных мелочей к правильной войне.
Поэтому нам предстоит разобраться в том, какой же смысл оно вкладывало в понятие «правильная война». Дело в том, что немецкие доктрины отличались от идей Джулио Дуэ, которые исповедовали западные союзники. Был создан даже специальный термин «operativer Luftkrieg» – «оперативная воздушная война», заметьте, не стратегическая. Это было следствием принципиально иных взглядов на характер войны в целом. Если англичане, а потом и американцы считали возможным выиграть войну силами одной только стратегической авиации, нанося массированные удары по промышленным объектам и населенным пунктам, то немцы своим идеалом считали тотальную войну, в которой усилия всех видов вооруженных сил и родов войск будут слиты воедино для достижения конечной цели – победы. Еще во времена Веймарской республики теоретики старательно подчеркивали: идею, что ВВС способны самостоятельно решить исход войны, никто и никогда не высказывал. В 1935 году первый начальник Генерального штаба Люфтваффе генерал Вевер подготовил документ, озаглавленный «Luftkriegfurung» , в котором говорилось:
«Посредством ведения воздушной войны надлежит решить следующие задачи в контексте тотальной войны:
Разгром вражеской авиации; после этого ослабление вражеских вооруженных сил и одновременная защита наших вооруженных сил, наших людей и их жизненного пространства.
Участие в операция на суше и на море для прямой поддержки наших армии и флота.
Действия против источников мощи вражеских вооруженных сил и нарушение путей доставки снабжения из тыла на фронт».
Решая эти общие задачи, Люфтваффе считались «составной частью всех вооруженных сил». Но, как мы видели ранее и увидим позднее, это оставалось благими пожеланиями, потому что рейхсмаршал Герман Геринг имел свое личное мнение относительно роли Люфтваффе.
Кстати, наверное, именно поэтому 22 июня немцы выделили для удара по советским аэродромам не более половины имевшихся сил. Что было дальше – известно всем. В первый же день 800 самолетов были уничтожены на земле, а еще 400 – в воздухе. Правда, злые языки говорят, что сами немецкие летчики претендовали на уничтожение не более чем 850 самолетов, а с учетом стандартного авиационного «коэффициента Мюнхаузена» эта цифра никак не может быть больше 500, перед нами еще одна интересная загадка. Кстати, до сих пор я не видел ни единого обоснования этой мистической цифры «1200» самолетов, которая считается безусловно верной. Вот просто некое откровение свыше снизошло на наших историков – и все тут.
Немцы поднесли один сюрприз противнику – массовое использование мелких осколочных бомб при налетах на аэродромы. 2-килограммовые и 10-килограммовые бомбы ранее в силу «мелочности» просто не учитывались, но несколько неожиданно они оказались исключительно эффективны при налетах на аэродромы. Вообще результаты первых боев представляют собой настоящий клубок загадок. Советские официальные данные утверждают, что к вечеру 24 июня было уничтожено 2949 самолетов, а вот немцы претендуют на уничтожение всего лишь 2546 машин.
Но тут мы сталкиваемся и с загадкой, предложенной противоположной стороной. Командование Люфтваффе отказывалось выделять силы для поддержки действий армии, что служило источником постоянных трений. Например, еще 20 июня офицер связи Люфтваффе при штабе Группы армий «Юг» совершенно официально сообщил, что «все наличные воздушные силы будут использованы против вражеской авиации», поэтому наступление немецких войск поддерживать никто не будет. Но, как мы знаем, бомбили советские аэродромы далеко не все немецкие самолеты, так чем же они занимались 22 июня?!
А теперь перейдем к арифметическим подсчетам. Если от 10 ООО отнять 1200, сколько останется? 8800, что все равно заметно больше, чем имел противник. Далее мы снова будем опираться на немецкие данные. За второй день войны немцы уничтожили (или думали, что уничтожили) еще 600 самолетов, а всего к концу июня они записали в потери советской авиации 4614 самолетов. То есть у Красной Армии все равно должно было остаться более 5000 самолетов, то есть больше, чем немцы имели до войны. Но ведь вполне естественно, что на фронт перебрасывались новые части из внутренних округов. Так куда же исчезали советские самолеты, в какую черную дыру они проваливались?!
Намек на то, где следует искать ответ на этот вопрос, дают мемуары одного из немецких танкистов – Эрхарда Рауса, который со своей дивизией в сентябре 1941 года под Лугой захватил аэродром, заставленный новенькими самолетами. Отметьте для себя время и место; о какой еще внезапности может идти речь во время боев на Лужском рубеже под Ленинградом? Судя по всему, советские летчики просто бросали свои самолеты и удирали пешим строем. Ведь попытка улететь на тыловой аэродром на собственном самолете может привести к приземлению прямо в военный трибунал, а если нет самолета – никаких претензий. Я понимаю, что заявление о массовом дезертирстве «сталинских соколов» попахивает уголовным обвинением со стороны Комиссии по фальсификации истории в интересах России, но с удовольствием выслушаю любое правдоподобное объяснение.
В результате ситуация выглядит предельно просто: самолет погиб, но летчик героически пробился к своим. На этом фоне история странствий Александра Покрышкина со своим неисправным «мигом» выглядит режущим диссонансом. Но, наверное, именно поэтому Александр Иванович и стал тем, кем стал, в отличие тех тысяч летчиков, которые поспешили избавиться от собственных самолетов.
Хотя количество уничтоженных советских самолетов пугало самих немцев, все они отмечали крайне низкую подготовку советских летчиков. Например, командовавший 2-м Воздушным Флотом фельдмаршал Кессельринг называл истребление советских бомбардировщиков «форменным детоубийством». К 25 июня командование Люфтваффе решило, что достигнуто полное господство в воздухе, то есть в три дня достигнута цель, которой они не могли добиться за несколько месяцев Битвы за Англию, и теперь немецкая авиация вполне может переключиться на поддержку действий своих войск.
Даже если советские самолеты и появлялись над полем боя, они действовали крайне неэффективно. Приведем цитату из воспоминаний другого немецкого танкиста, Ханса фон Люка, который тогда служил в 7-й танковой дивизии:
«Вскоре стало ясно, что русские ВВС имеют только устаревшие самолеты, но кроме того, их пилоты даже отдаленно не напоминают наших летчиков-истребителей или пикировщиков либо пилотов наших западных противников. Это было для нас огромным облегчением, и когда появлялись русские самолеты, мы больше не бросались искать укрытия».
Советские бомбардировщики пытались остановить продвижение немецких войск, нанося удары по дорогам и мостам, но при этом действовали без всякого истребительного прикрытия. Интересно было бы знать: почему? Ведь, согласно всем официальным данным, истребители составляли практически половину всего самолетного парка советских ВВС. Свои войска они не прикрывали, бомбардировщики не сопровождали… Кстати, действия бомбардировщиков тоже вызывают кое-какие вопросы. Вот, например, вполне современные авторы В. Куликов и И. Мощанский абсолютно серьезно утверждают, что самолеты 98-го полка ДВА во второй половине дня 22 июня нанесли бомбовый удар по скоплению немецких танков в районе Варшавы. Помилуй бог, какие немецкие танки под Варшавой?! Они все, до последней единицы, были развернуты на границах СССР, может, эти танки приснились штабисту, готовившему официальный рапорт?
Но, между прочим, в это же самое время группировка Люфтваффе на Восточном фронта также таяла, словно кусок масла на горячей сковороде. Если 22 июня из 3900 самолетов около 3000 считались боеспособными, уже 5 июля, согласно документам Люфтваффе, у немцев осталось всего лишь около 1900 исправных самолетов, то есть за две недели боев немцы потеряли более 1000 машин. Так откуда возникли стаи ужасных самолетов с черными крестами, которые прокладывали дорогу не менее ужасным танкам с черными крестами?
