Может быть, впервые в жизни я ощутил смерть так остро и с такой нечеловеческой жутью. Вот она, расплата за всё! Это тебе не лагерный нож и не заточка, которую можно выбить из рук или увернуться.
Легко стрелять в других, но, Боже, как невыносимо и страшно ожидать явной смерти от руки другого! Лучше самому, лучше сам себя! Но как?! Проклятая надежда! Она ещё жива, она ещё дергается внутри, как член перед оргазмом. Она не отступит раньше времени и не выпустит тебя из своих лап, пока ты не осушишь чашу страха и мук до самого донышка. Перед тем, как навсегда уйти в небытие.
Сколько весит этот миг мучительной надежды? У усопших не спросишь, а пережившие его — чуть-чуть недотерпели, недотянули до конца. Мне много чего рассказывали бывшие смертники, те, кто был приговорен к расстрелу и сидел под «вышаком» в одиночке. Я знаю… Господи, если Ты действительно существуешь, убери меня скорее!
Креститься я не умел, да и не было времени. Мой живот совсем ослабел, к горлу подкатывала странная тошнота, а с «конца» стала потихоньку сочиться моча. Если бы меня видели и чувствовали другие! Какой стыд и срам! Но разве от правды убежишь? Мы все герои до поры, однако, как правило, жидки на расправу.
Я слышал, как Света вставила ключ в замок багажника. Пожалуй, этот звук и был последним до конца осознанным звуком в моём сознании. Всё остальное, что происходило дальше, плыло и растекалось во мне, словно я находился в иной реальности. Я действовал как автомат и уже ничего не чувствовал.
Гадо выстрелил сразу, едва крышка багажника подскочила вверх. Умница, не растерялся, как я, и даже сообразил, что мент может быть в бронежилете. Пуля тэтэшника, несмотря на все несовершенства этой системы, пробивает любой бронежилет, однако Гадо, не надеясь на систему, добил мента в голову. Он вылетел на землю, словно кошка, когда мент уже лежал на спине, широко раскинув руки. Света бросилась бежать — кажется, она завизжала как недорезанная… Гадо с ходу откатился за корпус машины и спрятался за задними колёсами.
Когда я начал палить в стоящих у машины ментов, они на мгновение опешили. Именно эта их заминка и спасла нас всех. Их внимание разбежалось на три точки. Пульнув бегло по нашей машине, один из них бросился бежать, видимо решив укрыться, как Гадо, за машиной, другой был сражён чьей-то пулей. Скорее всего, моей. Не теряя времени, я тут же выкатился из машины на землю и залёг неподалеку от Гадо. Оба мы смотрели в одно место, туда, где прятался мент. Он затаился и выжидал, как и мы, оценивая ситуацию и прикидывая в уме свои шансы.
Гадо выстрелил по колесам ментовской тачки и, повернувшись ко мне, кивком попросил прикрыть его. Рванувшись вперед, он в одну секунду оказался рядом с застреленным им ментом. Ещё секунда — и автомат последнего оказался у нас. Мент всё ещё не высовывался. Не раздумывая долго, Гадо с ходу саданул по ментовской машине длинной очередью и скатился в кювет. Таким образом он частично обезопасил себя, а я остался мишенью для мента. Если этот козел опомнится и начнет стрелять, то только в меня, в мою сторону!
Скосив глаза, я увидел, что Гадо осторожно ползёт к ментовской машине. До неё было метров семь, а может, и того меньше. В какой-то момент я подумал, что мент мертв или тяжело ранен, но ошибся. Неожиданно для нас он закричал, предлагая разойтись красиво, по своим. Клялся, что не будет стрелять и даст нам возможность уехать. Я молчал, молчал и Гадо. Его предложение устраивало нас только наполовину. В машине — рация, и он свяжется по ней с отделением, едва мы отъедем. Дорога пока ещё была пустой.
Я побоялся что-то крикнуть в ответ — он мог садануть на звук, да ещё как! Выручил снова Гадо.
— Эй ты! — крикнул он менту, раскрывая свое местонахождение. — Если действительно хочешь жить, бросай оружие и выходи. Клянусь Аллахом, ты увидишь сегодня своих детей!
Мент ничего не ответил и, как мне показалось, переместился чуть в сторону.
Откуда-то из темноты вырвался голос Светы, но разобрать, что она кричала, нам было трудно.
— Считаю до пяти, — тем временем предупредил мента Гадо и начал громко считать. Осмелев, я тоже что-то заорал, стараясь придать своему голосу как можно больше твёрдости.
Гадо досчитал до четырёх, и нервы мента сдали.
— Согласен, — крикнул он и поднялся во весь рост. — Вот мой автомат, берите…
Он поднял руки вверх и резко швырнул автомат в мою сторону.
— Повернись спиной и стой так, не шевелясь! — приказал Гадо, и мент молча повиновался.
Когда мы обшмонали его и забрали документы, он пришел в себя и немного успокоился. Убивать его вроде бы не имело смысла. Это был довольно молодой парень лет двадцати пяти или чуть больше, возможно, бывший афганец или просто армеец. Наверняка его ждали дома такая же молодая жена и сынишка, умирать ему совсем не хотелось. Мы связали ему руки его же ремнем, заткнули в рот кляп и посадили в ментовскую машину. Гадо на всякий случай поработал в ней прикладом, а потом мы откатили её в сторону, подальше от дороги. Света уже присоединилась к нам и помогала как могла. Чтобы он не открыл дверь ногами, связали и ноги. Дверцы захлопнули. Трупы других стащили в кювет и бросили там, предварительно обшмонав и забрав «ксивы». Света села за руль и завела наша тачку.
— Вперёд, Свэ-тла-на, — скомандовал Гадо, и я поразился его спокойствию. Так мог вести себя либо настоящий фаталист, либо маньяк.
Два автомата лежали на наших коленях, прятаться в багажнике уже не было нужды.
* * *
Если бы всего несколько дней назад кто-то сказал мне, что меня ждёт, и нарисовал даже приблизительную картину случившегося впоследствии, я бы посчитал его последним безумцем, решившим испортить мне настроение. Однако жизнь есть жизнь, она ткет нашу судьбу из нитей «случайного», чтобы в самом конце ее предстать перед нами целым полотном, которому тоже суждено исчезнуть. Мы наломали слишком много дров, хотя ни я, ни Гадо не имели цели убивать столько людей. Шесть человек! А что впереди?..
Цена свободы слишком велика, от этой грязи не отмоешься и в трех жизнях потом, если они, конечно, будут… Передо мной по-прежнему стояли лица мертвых ментов, застывшие в безжизненной маске. На память невольно пришли работники моргов и прочие подобные типы. Как они могут каждый день иметь дело с трупами? Впрочем, люди привыкают ко всему, один не в силах зарезать курицу, другой всю жизнь колет кабанов да ещё пьёт свежую кровь! Человек отличается от свиньи только формой тела и количеством извилин. Она тоже живая и тоже чувствует, имеет свои интересы и склонности, плодится и виляет хвостом от удовольствия. Но человек её убивает, прикрываясь жизненной необходимостью. Без каких-либо угрызений.
М-да… Меня уже не радовали ни деньги, ни золото, я даже перестал думать об опасности. Хотя теперь она подстерегала нас на каждом шагу, без преувеличений.
Заднее и два боковых стекла нашей машины были пробиты пулями. Я смотрел на аккуратные дырочки в центре стекла и прокручивал в голове события.
Мы мчались в сторону станции по какой-то ухабистой дороге, машину швыряло так, что мне приходилось держаться руками за сиденье и пружинить ногами. После такого дерзкого расстрела патрульных ни о каком заезде к Свете домой не могло быть и речи. Я вообще предлагал идти пешком, но Гадо запротестовал, услышав, что до станции больше часу ходьбы. Мы были слишком нагружены, к тому же эти автоматы! Бросить их в тот момент, когда охота на нас достигла своего апогея, было более чем глупо. Мы очень спешили и суетились там, на дороге, и потому ни о чем не расспросили оставшегося мента. Он мог многое бы рассказать нам. Думаю, он не рискнул бы изворачиваться и лгать. Теперь уже поздно…
Нам оставалось проехать самую малость пути, до какой-то заправочной, о которой говорила Света. Дальше — пешком, всего десять минут. Было еще темно, ни одной звездочки на небе, словно звезды решили помочь нам, беглецам.
Света резко крутанула баранку, и машина въехала в узкую улочку поселка, где нас тотчас встретили дружным лаем собаки. Поганые псы в ярости бросались на заборы, некоторые увязывались за машиной, как будто она была нашпигована сочными костями. Так бы и полоснул их из автомата, чтобы заглохли и не мешали думать! Мы были на окраине. Проехав несколько сот метров, Света остановилась и заглушила мотор.
— Приехали, — сказала она и повернулась к нам. Бедолага осунулась и была сейчас похожа на бабу с рынка. Весь ее понт и лоск куда-то испарились, в глазах застыл страх. Слово «приехали» она произнесла так обреченно, словно впереди ее ждала пытка. Гадо тоже заметил в Свете эту перемену и почувствовал её настроение.
— Чего скисла, девка? — не так спросил, как упрекнул он её, намекая на «подачу» и вообще. — Деньги на блюдце не подносят, а назад пути нет, — сказал он. — Будешь думать и вспоминать, сойдешь с ума. Доберёмся до «тихой бухты», уколешься по-человечьи и всё забудешь. Не горюй!
