– Что? Ах да, конечно. – Глэдис повернулась к столику и взяла в руки чайник. – Вам с молоком? С сахаром?
– И с тем и с другим, пожалуйста. – Он откинулся на спинку кресла и вытянул ноги к огню. – Ну как твоя нога?
– Уже все прошло, спасибо. – Глэдис осторожно передала ему чашку с блюдцем, ощутив легкое покалывание на коже, когда их руки соприкоснулись.
– Рад это слышать, – отозвался он. – Не хотелось бы думать, что я такой плохой хозяин, если допустил, чтобы с тобой случилась какая-то неприятность.
– Спасибо за заботу, Джереми, но вам правда не стоит так беспокоиться. Я вполне способна позаботиться о себе сама.
– Ты не допускаешь мысли, что мне просто приятно заботиться о тебе? – Он улыбался, но его черные глаза смотрели серьезно. – К тому же мне хотелось бы загладить вину перед тобой за свое отвратительное поведение.
Глэдис сглотнула. Ему приятно заботиться о ней? О господи!
– Мне кажется, мы решили больше не возвращаться к этому вопросу, – ответила она на его вторую часть высказывания, предпочитая проигнорировать первую.
– Ты – возможно. Но я никогда не прощу себе, как обошелся с тобой. Я должен был сразу понять…
– Джереми, прошу вас, не будем об этом! – взмолилась Глэдис. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Черты его лица немного смягчились.
– Ну хорошо. Скажи, тебе нравится твоя комната?
– Да, очень. Она такая милая, такая старомодная. Не могу представить, чтобы она принадлежала Сандре с ее любовью ко всему ультрасовременному. К тому же она расположена довольно далеко от хозяйской спальни. Это ведь не ее комната, верно?
– Да.
– Тогда, наверное, миссис Гамильтон?
– Которую миссис Гамильтон ты имеешь в виду? – Он пристально и с интересом глядел на нее из-под полуопущенных век, опушенных густыми темными ресницами, которым позавидовала бы любая женщина. Сейчас, когда он был спокоен, глаза его казались ореховыми, но Глэдис уже знала, что, когда он разозлен или возбужден, они становятся почти черными и бездонными.
– Я… я имею в виду мать вашего брата, Джеффри. Я же сказала, что Сандра не выбрала бы для себя чего-то настолько… непритязательного.
– Ты права. Но это и не комната матери Джеффри.
– Нет? – удивилась Глэдис, потом догадалась. – Тогда, значит, это, наверное… – Она замолчала, неуверенно глядя на Джереми.
– Ну что же ты, продолжай. Как ты думаешь?
Глэдис стиснула руками мягкие кожаные подлокотники.
– Вашей матери? – высказала она догадку и, когда он кивнул, спросила: – Но ведь вы говорили… то есть я подумала… наверное, я ошиблась…
Выражение его лица оставалось непроницаемым.
– Все правильно, никакой ошибки. Я внебрачный ребенок.
– Но вы только что сказали, что родились незадолго до смерти матери Джеффри.
Он горько усмехнулся.
– Ну да. А что тебя удивляет? Разве ты не знаешь, как это бывает? Я же говорил, что мой отец не отличался верностью и был не прочь сходить налево.
Глэдис смутилась.
– Да, я помню. Мне только не совсем понятно… то есть это кажется несколько странным, что ваша мама жила в доме, пока еще была жива миссис Гамильтон.
– Я этого и не говорил. Я только сказал, что в комнате, в которой ты сейчас живешь, жила моя мать. Но это было уже после смерти Элен.
Глэдис снова пришла в замешательство. Как все запутанно в этом семействе!
– Но если его жена умерла, почему же вы… то есть он…
– Ты хочешь знать, почему он не женился на моей матери, а продолжал сожительствовать с ней?
Глэдис покраснела. Кажется, она, как и миссис Окли, начинает проявлять неуместное любопытство в том, что ее совершенно не касается. Пора прекратить этот разговор, который ему явно неприятен, а у нее вызывает чувство неловкости.
– Нет. Думаю, это меня совершенно не касается, – твердо проговорила она.
В его глазах промелькнуло удивление пополам с восхищением.
– Надо же, – сказал он, – а ты решительнее и тверже, чем кажешься на первый взгляд. И горячее, – добавил он с лукавыми искорками. – Кто бы мог подумать, что под этой бледной, хрупкой красотой скрывается столько огня?
Эта тема тоже была нежелательна. Глэдис почувствовала, что краснеет, но ничего не могла с собой поделать.
– Мне нравится и твоя хрупкость, и твой огонь, – неумолимо продолжал он, смущая ее еще больше. – Ты кажешься такой невинной… Я имею в виду не только и не столько сексуальный опыт. Невинность, она ведь определяется не одной физиологией, это скорее состояние души. – Он стиснул подлокотники кресла. – Господи, помоги! – воскликнул он. – Впервые в жизни я встретил такую женщину, как ты.
Глэдис не знала, куда девать глаза, что ответить на его откровенность. Если он намеревался взволновать и смутить ее, то ему это прекрасно удалось. Меньше всего ей хотелось, чтобы он догадался о ее чувствах к нему.
– Ну что ж, я, пожалуй, пойду к себе, – сказала она, снимая ноги с табуретки. – Нога уже совсем не болит… – она повертела стопой, демонстрируя это, – но все равно мне хотелось бы немного отдохнуть и, быть может, поработать перед ужином. Меня мучит совесть, ведь я не написала еще ни строчки.
Она собралась встать, но Джереми подался вперед и схватил ее за руку.
– Подожди, прошу тебя! – взмолился он. – Будет лучше, если ты узнаешь все от меня, а не от вездесущей миссис Окли. Бог знает, что она может тебе наговорить, а мне бы не хотелось, чтобы у тебя сложилось превратное впечатление о моей матери.
– Но я же сказала, что меня это совершенно не…
– Позволь мне самому судить об этом, – перебил он ее. – Ты должна знать, с кем согласилась жить в одном доме.
Глэдис уставилась на него. Он ведь не собирается сделать ей какое-нибудь ужасное признание, нет?
– Моя мать была цыганкой.
Она заморгала, потом облегченно вздохнула и улыбнулась. И всего-то?
– Правда? – Это объясняет его смуглую кожу, черные глаза и волосы.
– Да. А чему ты улыбаешься? – удивился он, но Глэдис увидела, как часть напряжения покидает его лицо.
– Ну, не знаю. Просто во мне вдруг заговорила писательница. Состоятельный человек, владелец особняка и простая цыганка. Должно быть, это была ужасно романтическая история.
Он помрачнел.
– Не совсем. Ну, вначале возможно, но конец этой истории нельзя назвать счастливым. Отец познакомился с матерью на сельской ярмарке в ближайшем рыбацком поселке, где она зарабатывала деньги тем, что предсказывала судьбу. Они с первого взгляда влюбились друг в друга, но тогда еще была жива Элен, мать Джеффри. Отец снял для своей любовницы домик в поселке и содержал ее и меня, когда я родился, вплоть до смерти Элен. А когда та умерла, он поселил Кору – так звали мою мать – и меня, своего внебрачного сына, в доме, но не женился, видно посчитав ниже своего достоинства жениться на простой цыганке. Впрочем, не знаю, возможно он и предлагал ей брак, да она сама отказалась, потому что была очень свободолюбивой женщиной – настоящей дочерью своего народа. Наверное, она заскучала по простору и кочевой жизни и в один прекрасный день убежала. Несколько дней спустя ее нашли в лесу. Замерзшей.
