Клим посмеивался и шутил с нею, но не более того.
Жила она одна, уверяя, правда, что была когда-то замужем, а работала в портовом жилуправлении. На ее рабочем столе лежали домовые книги, где черным по белому было расписано, кто и с кем живет в этом большом ведомственном доме.
Клим проживал один. Однако двор уже знал, что он старпом дальнего плавания и почему-то оставил семью.
Не пил, со всеми здоровался. Следовательно...
— Люба, не теряйся. Люба, дерзай, — наперебой советовали ей со скамеек. — «Он» уже купил письменный стол и пылесос. Хозяйственный, непьющий мужик, да и денежный.
Люба вздыхала. Она слыла прекрасной хозяйкой, мечтала о семье, была готова к ней всеми клеточками своего существа, но как, как это сделать?
— Хорошая девка, да невезучая, — судачили за ее спиной, — стоящего мужика никак не отыщет.
— Пьют все нынче, потому и сидит. Был же Гришка, да тоже пил по-черному, художник несчастный, сейчас вот на излечении. А ведь могла быть пара.
— Да, могла быть. Многих хороших мужиков погубил зеленый змий, а женщина, словно вдова солдатская, должна мучиться в одиночестве.
— Эй, Любочка! Поди, дорогая, постой возле нас. Ну что, все не решаешься? Смотри, прозеваешь. Такого мужика уведут из-под носа.
— Да кто ж его уведет-то? Он такой упорный, ни на что не клюет.
— Найдется мартышка, вокруг пальца обведет. Будешь тогда локотки кусать.
— Берись, Люба. Ты для него просто находка. Сам спасибо скажет.
— Вы так думаете?
И Люба начала охоту по все правилам, надеясь на счастливый случай да на свою удачу. И случай выпал. Как-то раз она пулей слетела с пятого этажа, увидев в окно Клима со свежей горбушей, свисавшей мокрым хвостом из оберточной бумаги.
Они столкнулись в дверях.
— Не подскажете, как поджарить это великолепие? — спросил он, смущенно улыбаясь.
У нее захолонуло сердце. Вот она, судьба. Смелей, Любаша!
— Нужна мука, соль, масло... — Любочка посмотрела ему прямо в глаза, сердце колотилось, минута решала все. — Знаете, легче сделать, чем рассказывать... — И ухватила рыбину из его рук.
Он молча усмехнулся.
Ах, как она старалась! На блистающей чистотой сковородке в своей уютной кухне она поджарила рыбу, отдельно к ней золотистый лук, положила на тарелочки зелень и молодой картофель. Переоделась. Перевела дух.
Он пришел с бутылкой сухого вина. Они ужинали на безукоризненно белой крахмальной скатерти, пили из ее хрусталя в окружении ухоженных комнатных растений.
Всем хороша Любочка! Что за хозяйка! И куда смотрят мужчины? А что за квартира у нее! Балкон, весь в цветах, точно райский сад. Право же, куда они смотрят, положительные непьющие мужчины?
Они легли на ее крахмальные простыни. Он приласкал ее ладное белое тело, такое податливое, отзывчивое на его мужские нетерпения и порывы.
По задернутым занавескам внизу поняли, что происходит там, на четвертом этаже. Ну наконец-то. Ай да Люба!
...Это был мужчина. Она немного играла в искушенную женщину, подыгрывала, точнее сказать. Пусть, ну пусть ему будет хорошо с нею, ну пусть! Уже за полночь, напившись чаю (рыбка любит воду!), они вновь легли, она совсем осмелела, пусть, ну пусть ему будет хорошо с ней!
Потом разговорились. И тут он вдруг сказал:
— Ты не обидишься на мои слова?
— Какие? — сердечко ее захолонуло.
— Ты никогда не была замужем, как уверяешь.
— Была, — пролепетала она.
— Нет, милая. Ты меры не знаешь, стараешься, не понимая. Ничего, это поправимо, — улыбнулся он.
— Вот и получила! — горьким бабьем воем зашлось ее сердце.
— Научишься. Наука нехитрая... — Он хлопнул ее по теплой попке.
— Нет уж! — Она резко вскочила и завернулась в блестящий халат. — Раз не понравилась, то и не надо! Найдем и получше! Строит из себя...
Дело началось обыденно, да и закончилось, по совести говоря, так, как и должна была завершиться пустейшая любовная интрижка. Лишь новая неудача, отчаяние Любаши, огласка на весь порт — вот это всерьез и очень больно для женщины.
А Клим... Того ли, того ли ждало его сердце, то ли грезилось ему по ночам!
Уже не раз, возвращаясь домой, Клим видел соседа, сидевшего на коврике у дверей своей квартиры. Похоже было, что Гриша так и спал здесь, под дверью, на красно-белых кафельных шашечках, несомненно интеллигентный, но опустившийся художник. Лечебное учреждение, где его до поры, до времени держали, закрылось из-за скудного финансирования, и Гриша вернулся в пустую свою квартиру.
Что он художник, гравер, Клим уже знал. Люба сказала еще в хорошие времена.
— Не надоело? — наконец остановился Клим.
— Не твое дело, — буркнул сосед.
Клим закурил, присел на корточки, протянул пачку, мол, угощайся.
— Не могу один, — доверчиво проговорил Гриша, затягиваясь.
— Поживи у меня.
— Не стоит. Меня, вообще говоря, подлечили.
— В чем же дело?
— Я боюсь один. Вот пойдем, посмотришь. У меня все есть для работы, и заказы есть, да только я боюсь один.
Они вошли. Хорошая квартира напоминала о лучших временах, когда живы были родители. Жилье получал отец. То ли он плавал на теплоходе, то ли служил в Управлении. Но спился. Не удержался и сынок в такой обстановке. У бедной матери не выдержало сердце, ее похоронили соседи, пока сын был на лечении, куда отправило его Управление. Конечно, вернуться в такую квартиру, в такое молчание... Любой сбежит.
Женщина нужна была ему сейчас больше всего, женщина, основа жизни.
В квартире было много книг, лежали рулоны линолеума, на светлом месте, у окна, занимал стол граверный камень, холсты, баночки с красками, кисти. Но все было в пыли и запустении.
И самому Грише требовалась хорошая чистка.
— Давай-ка уберем твою каюту, вымоем, ототрем до глянца. Тогда оно повеселее будет. — Клим оглядел ванную, текущие краны, качнул головой и вышел на кухню. — Давай берись за швабру, то бишь за тряпки и щетки. Все починим, примешь ванну. Я тебе спинку потру до скрипа, а после баньки поедим жареного мяса. Без возлияний, с вишневым соком, идет? Начинай драить палубу, а я пошел за продуктами.
Они подружились. Всех прежних Гришиных дружков Клим отшил, разобрался с его заказчиками, которые норовили расплатиться стаканом водки, а не деньгами. Они много ходили пешком, благо для прогулок район Речного вокзала — место благодатное.
— Смотри, смотри, утка нырнула, — кивал в сторону пруда Гриша. — Сколько она там пробудет, под водой?
— Считай по пульсу.
— Тридцать ударов. Почти полминуты.
Клим читал его книги, много узнал об искусстве. Вместе они посещали музеи, где, стоя перед картиной семнадцатого века, Клим слушал Гришину лекцию о светотени, о том, как далекие от жизни художники, бредущие своими тропами вдали от торного пути, находят сверхидею, которая зажигает, как маяк, сердца людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
