Колченог сидел у порога, поливал бродилом выводок грибов, поднявшихся за ночь, и готовился завтракать.
– Садись, – сказал он Атосу приветливо. – Есть будешь? Хорошие грибы.
– Поем, – сказал Атос и сел рядом.
– Поешь, поешь, – сказал Колченог. – Навы у тебя теперь нету, когда еще без Навы приспособишься… Я слыхал, ты опять уходишь… Что это тебе дома не сидится? Сидел бы дома, хорошо бы тебе было. В Тростники идешь или в Муравейники? В Тростники бы я тоже с тобой сходил. Свернули бы мы сейчас с тобой по улице направо, перешли бы через редколесье, там бы грибов набрали заодно, захватили бы с собой бродило, там же и поели бы, хорошие в редколесье грибы, в деревне такие не растут, да и в других местах тоже, ешь-ешь, и все мало… А как поели бы, вышли бы мы с тобой из редколесья, да мимо Хлебного болота, там бы опять поели, хорошие злаки там родятся, сладкие, просто удивляешься, что на болоте и такие злаки произрастают… Ну а потом, конечно, прямо за солнцем, три дня бы шли, а там уже и Тростники…
– Мы с тобой идем к Чертовым Скалам, – терпеливо напомнил Атос. – Послезавтра выходим. Кулак тоже идет.
Колченог с сомнением покачал головой.
– К Чертовым Скалам… – повторил он. – Нет, Молчун, к Чертовым Скалам нам не пройти. Это ты знаешь, где Чертовы Скалы? Их, может, и вообще нигде нет, а просто так говорят: скалы, мол, Чертовы… Так что к Чертовым Скалам я не пойду: не верю я в них. Вот если бы в Город, например, или еще лучше в Муравейники, это тут рядом, рукой подать… Слушай, Молчун, а пошли-ка мы с тобой в Муравейники, и Кулак пойдет… Я ведь в Муравейниках как ногу себе сломал, так с тех пор там и не был. Нава, бывало, все просила меня: сходим, Колченог, в Муравейники, охота, видишь, ей было посмотреть дупло, где я ногу сломал, а я ей говорю, что я не помню, где это дупло, и вообще, может, Муравейников больше теперь нет, я там давно не был…
Атос жевал гриб и смотрел на Колченога. Колченог говорил и говорил, говорил о Тростниках, говорил о Муравейниках, глаза его были опущены, и он только изредка взглядывал на Атоса. И Атосу вдруг пришло в голову, что Колченог только с ним говорит так – как слабоумный, не способный сосредоточиться на одной мысли, что вообще-то Колченог хороший спорщик и видный оратор, и с ним считается и староста, и Кулак, а старик просто боится его и не любит, и что Колченог был лучшим приятелем и спутником известного Обиды-Мученика, человека беспокойного и ищущего, ничего не нашедшего и сгинувшего где-то в лесу… И тогда Атос понял, что Колченог просто не хочет пускать его в лес, боится за него и жалеет его, что Колченог просто добрый и умный человек, но лес для него – это лес, опасное место, гибельное, куда многие ходили да немногие возвращались, и если уж полоумному Молчуну удалось один раз вернуться, потеряв там девочку, то дважды таких чудес не случается…
– Слушай, Колченог, – сказал он. – Послушай меня внимательно, послушай и поверь. Я не сумасшедший, и к Чертовым Скалам я не потому иду, что мне дома не сидится. Люди, которые живут на Чертовых Скалах, это единственные люди, которые могут спасти деревню. К ним я и иду. Понимаешь, я иду звать их на помощь.
Колченог смотрел на Атоса. Выцветшие глаза его были непроницаемы.
– А как же! – сказал он. – Я так тебя и понимаю. Вот как отсюда выйдем, свернем налево, дойдем до поля и мимо двух камней выйдем на тропу, эту тропу сразу отличить можно – там валунов столько, что ноги сломаешь… Да ты ешь грибы, Молчун, ешь, они хорошие… По этой, значит, тропе дойдем до грибной деревни, я тебе про нее, по-моему, рассказывал, она пустая, вся грибами поросла, но не такими, как эти, например, а скверными, их мы есть не будем, от них болеют и умереть можно, так что мы в этой деревне даже останавливаться не будем, а сразу пойдем дальше и, спустя время, дойдем мы до чудаковой деревни, там горшки делают из земли – вот додумались, это после того случилось у них, как синяя трава через них прошла – и ничего, не заболели даже, только горшки из земли делать стали… У них мы тоже останавливаться не будем, нечего нам у них там останавливаться, а пойдем сразу от них направо – тут тебе и будет глиняная поляна…
Атос глядел на него и думал. Обреченные. Несчастные обреченные. Правда, они не знают, что они несчастные. Они не знают, что сильные этой планеты считают их лишними, жалкой ошибкой. Они не знают, что сильные, занятые своей непонятной всепланетной деятельностью, уже нацелились в них тучами управляемых вирусов, колоннами роботов, стенами леса. Они не знают, что все для них уже предопределено, что будущее человечество на этой планете – это партеногенез и рай в теплых озерах и, что самое страшное, историческая правда на этой планете не на их стороне, что они являются реликтами, осужденными на гибель объективными законами, и что помогать им – означает на этой планете – идти против прогресса, задерживать прогресс на каком-то крошечном участке его фронта…
Но только меня не это интересует, подумал Атос. Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого слова для обозначения объективного направления истории. Здесь выбирает не голова, здесь выбирает сердце. Может быть, хотя теперь я вижу, что это невозможно, но предположим… Если бы подруги подобрали меня, вылечили и обласкали, приняли бы меня как своего, пожалели бы – может быть, тогда я сломал бы себя и объединил бы сердце с головой, встал бы на сторону этого прогресса, и Колченог был бы для меня просто досадной ошибкой, с которой слишком уж долго возятся… Но меня спас, выходил и обласкал Колченог, и деревня стала моей деревней, и ее беды стали моими бедами, и ее ужасы стали моими ужасами… И мне плевать, что она досадный камешек в жерновах прогресса, я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили, и если я доберусь до Базы, я сделаю все, чтобы эти жернова остановились, а если мне это не удастся, – а мне почти наверняка не удастся уговорить их, – тогда я вернусь сюда один и уже не со скальпелем… И тогда мы посмотрим.
– Значит, договорились, – сказал он. – Послезавтра выходим.
– А как же! – немедленно ответствовал Колченог. – Сразу от меня налево…
На поле вдруг зашумели. Завизжали женщины. Много голосов закричало хором: "Молчун! Молчун!" Колченог встрепенулся.
– Пойдем! – сказал он, торопливо поднимаясь. – Пойдем, посмотреть хочу.
Атос встал, вытащил из-за пазухи скальпель и зашагал к окраине.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
– Сегодня мы наконец улетаем, – сказал Турнен.
– Поздравляю, – сказал Леонид Андреевич. – А я еще останусь немножко.
Он бросил камешек, и камешек канул в облако. Облако было совсем близко внизу, под ногами. Леса видно не было. Леонид Андреевич лег на спину, свесив босые ноги в пропасть и заложив руки за голову. Турнен сидел на корточках неподалеку и внимательно, без улыбки смотрел на него.
– А ведь вы действительно боязливый человек, Горбовский, – сказал он.
– Да, очень, – согласился Леонид Андреевич. – Но вы знаете, Тойво, стоит поглядеть вокруг, и вы увидите десятки и сотни чрезвычайно смелых, отчаянно храбрых, безумно отважных… даже скучно становится, и хочется разнообразия. Ведь правда?
– Да, пожалуй, – сказал Турнен, опуская глаза. – Но я-то боюсь только за одного человека…
– За себя, – сказал Горбовский.
– В конечном итоге – да. А вы?
– В конечном итоге – тоже да.
– Скучные мы с вами люди, – сказал Турнен.
– Ужасно, – сказал Леонид Андреевич. – Вы знаете, я чувствую, что с каждым днем становлюсь все скучнее и скучнее. Раньше около меня всегда толпились люди, все смеялись, потому что я был забавный. А теперь вот вы только… и то не смеетесь. Вы понимаете, я стал тяжелым человеком. Уважаемым – да. Авторитетным – тоже да. Но без всякой приятности. А я к этому не привык, мне это больно.
– Привыкнете, – пообещал Турнен. – Если раньше не умрете от страха, то привыкнете. А в общем-то вы занялись самым неблагодарным делом, какое можно себе представить. Вы думаете о смысле жизни сразу за всех людей, а люди этого не любят. Люди предпочитают принимать жизнь такой, какая она есть. Смысла жизни не существует. И смысла поступков не существует. Если поступок принес вам удовольствие – хорошо, если не принес – значит он был бессмысленным. Зря стараетесь, Горбовский.
Леонид Андреевич извлек ноги из пропасти и перевалился на бок.
– Ну вот уже и обобщения, – сказал он. – Зачем судить обо всех по себе?
– Почему обо всех? Вас это не касается.
– Это многих не касается.
– Да нет. Многих – вряд ли. У вас какой-то обостренный интерес к последствиям, Горбовский. У большинства людей этого нет. Большинство считает, что это не важно. Они даже могут предвидеть последствия, но это не проникает им в кровь, действуют они все равно исходя не из последствий, а из каких-то совсем других соображений.
