Ладно, поехали вниз, немного, самую малость. Рискованно, знаю, однако иначе я не могу: луч не привиделся — был. Безумец здесь где-то рядом. Может быть, и не безумец вовсе, а просто несчастный, услышавший пение подводных сирен и не желающих поэтому вернуться?
В голове нарастал устрашающий гул. Ну вот, начинается… Стоп, дальше нельзя: кристалл батиметра отливает мягким бирюзовым сиянием. Но главное даже не в этом. Главное в том, что моя черепная коробка вырастает до размеров огромного корабельного трюма. Весь корабль гудит и качается от ударов злобных штормовых валов, каждый удар порождает в трюме странное дрожащее эхо. Ерунда, просто я ощущаю, как в висках тяжело пульсирует кровь. Теплая живая кровь — это реально, остальное — обман. Вот видишь, я все понимаю, все сознаю, всему нахожу объяснения. Значит, опасности нет, — можно чуть ниже… Где он, где этот «реквием»? Не слышал, не верю, дурацкие выдумки. Просто шум в голове, которому никак нельзя приписать музыкальность.
…А в трюме звенит и похрустывает мелкое крошево стеклянных созвучий. Тихонько тренькают стеклянные струны, падают в темноту, и там разбиваются вдребезги стеклянные бусинки нот. Эта стеклянная суета начинает казаться забавной. И вдруг…
В настороженно-гулком пространстве раздается отчаянный дикий завывающий крик…
После первых мгновений жуткого оцепенения — всеобщая тишина. Растаяли стены мрачного трюма, вернув ошеломленному узнику былую свободу и легкость движений. Кристалл батиметра горит спокойным бирюзовым огнем.
Где-то далеко-далеко — может быть, в центре вселенной — торжественно бьют мировые часы. Двенадцать тягучих ударов, и каждый из них — столетие. Последний удар долго звучит в ореоле дрожащего эха.
— Полдень?.. — вопрошаю пространство.
Внятный женский голос говорит за моей спиной:
— Ты ошибаешься. Полночь.
— Допустим, — неуверенно соглашаюсь я. — Но полночь чего? Эры, эпохи, тысячелетия?
— Полночь твоих желаний, — раздается в ответ.
Нет, это слишком!
— Откуда вам известно о моих желаниях, мадам? Кто вы? Покажитесь!
Смех — и никакого ответа.
— У вас приятный смех, мадам. Но знаете ли, я не люблю быть обращенным спиной к собеседнику.
— Это неважно, — отзывается голос.
— Что неважно?
— Все, что ты говорил. Я — Тьма, понимаешь? Этим все сказано.
— Н-да, пожалуй…
Я вслушиваюсь в раскаты одиноко бродящего эха. И ощущаю течение времени. Время течет, как вода. Я набираю его целыми пригоршнями, дивясь, что стал обладателем такого богатства. Когда-то давным-давно, в счастливую пору рождения детских, еще неясных желаний, я очень любил играть фонтанными струйками. Ловил прозрачную воду руками, стремясь задержать в мокрых ладошках это неиссякаемое увертливое сокровище. Так и теперь: мне кажется, я властелин никому не подвластного времени. Черпаю от его огромных запасов, небрежно проливая капли-минутки.
И снова где-то за моей спиной слышится смех:
— Я вижу, ты доволен подарком.
— Подарком?
— Конечно… Бери, я дарю тебе вечность.
— Зачем мне вечность? — меня охватывает разочарование.
Голос медлит с ответом. Наконец говорит:
— Вечность — ведь это же так заманчиво!..
— Вечность — это небытие. Твой подарок лишен всякого смысла.
— Вот как! — удивляется голос. — Значит, боишься?
— Нисколько. Просто мне не нужна беспредельность во времени. Я знаю этому цену. Недосягаемый призрак, обман…
— И я беспредельна. Я тоже, по-твоему, призрак, обман?
В этом вопросе звучат лукавые нотки. Но я не колеблюсь:
— Да, тоже.
— Я — Тьма! — вскипает негодованием голос. — Беспредельная, вечная Тьма! Я существую!
И в негодующих возгласах мне чудится что-то наивное, до смешного похожее на женский каприз. Черт подери, я даже немного смущен.
— Вот видишь, — смягчается голос, — мне больно слышать дерзкие речи. Но я как женщина великодушна и прощаю тебя.
— Спасибо. Но тем не менее должен заметить, что власть твоя эфемерна. Ночь уходит с наступлением дня и тьма исчезает.
— День!.. — Голос презрительно высокомерен. — Что есть день? Жалкий обман планетарных масштабов. Все остальное пространство — безграничная тьма. И ты смеешь возражать против этого?
— Смею. Тьма — обедненное светом пространство и только. Но стоит ли спорить об этом? Может быть, просто скомандовать скутеру включить освещение?
— Не нужно. Впрочем, попробуй. Я все равно останусь с тобой в другом своем качестве. Ты уже мой! Навсегда… Погляди: в твоих руках горит голубая звезда. Это судьба.
Бросаю взгляд на батиметр. Чистый голубой огонек… В сердце вонзается жало веселого ужаса. Меня разбирает смех.
— Я не боюсь тебя, Бездна! Ведь это твое настоящее имя, не так ли?
— Я не скрывала. Но ты слишком поздно догадался об этом.
— Не имеет значения. В конце концов я намерен взять у тебя интервью.
— Любопытно. О чем же ты хочешь спросить? Ах, я уже знаю! У него было странное имя — Вилем… Кажется, так?
— Верно. Ты буквально читаешь все мои мысли. Да, Вилем Пашич… Но по-чему же «было»? «Было» — очень нехороший симптом.
— Скверные предчувствия не обманули тебя. И довольно об этом.
— Продолжай! Хочу знать все о его таинственном исчезновении. Иначе я не поверю тебе. Слышишь, ты…
— …Дорогая! Назови меня так хотя бы однажды, — раздается тихий и грустный смешок: — Какие вы странные, люди… Даже в объятиях Бездны вам обязательно нужно думать о ком-то другом.
И столько неподдельной тоски в этом признании, что где-то внутри все цепенеет от жалости. Удивительный голос. Голос сумеречного одиночества…
— Зачем тебе Вилем? Слышишь, я произношу это имя с презрением. Да, я ждала его, надеялась, но все понапрасну. Упрямец не желал познать беспредельность. И страшно наказан. Он спит, и уже никогда не проснется. Зачем тебе он? Ведь ты не знаешь его! Вы ни разу не были вместе, как ты и я, как ты со мной!..
— Видишь ли… — прерываю поток быстрых, горячечных слов. — У нас, у людей, довольно обширная география. Но мы научились крепко стоять друг за друга. Жизнь научила… Впрочем, для тебя все это — китайская грамота.
— Не к месту, — возражает голос. Опять он насмешлив, как прежде.
— Что не к месту?
— Китайская грамота. Все, что угодно, только не это. Я не впервые встречаюсь с людьми, и могла бы похвастать знанием языков, о которых твои современники имеют очень смутное представление. Первые морепроходцы.
— О, я понял, довольно! От слов твоих веет ароматами кладбища.
— Но ты не обвиняешь меня?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
