Затем посланнику предписывалось стоять перед старым дворцом бея с непокрытой головой под палящим солнцем, продолжительность этой «церемонии» зависела от прихоти тех же янычар. Во время аудиенции всем чужестранцам — за исключением французского консула — полагалось целовать бею руку, и никто не смел садиться в его присутствии.
Де Рюйтер рассказал об одном венецианском посланнике, недавно побывавшем у бея. Тот предложил ему вместо кресла колченогую табуретку и потребовал уплатить за это тридцать тысяч франков. Посланник стал протестовать, заявляя, что нельзя требовать денег за оказание гостю почестей. На это ему ответили: «Алжирцы не требуют денег с тех, кто действительно заслуживает почестей, поэтому лучше сразу гони монету и радуйся, что за эту цену тебе оказана такая честь».
После краткого совещания было решено отправить бею послание с известием о том, что на борту «Нептуна» находятся алжирцы, захваченные в морском бою одним гамбургским шкипером. Рассчитывали на то, что бей пришлет посредников. Чтобы обезопасить гамбургский корабль от возможного нападения алжирцев, решили поставить его меж двух голландских фрегатов. В этом случае алжирцы могли бы попасть на «Мерсвин» только через палубы голландцев, что означало бы нарушение договора, а на это бей, ввиду плачевного состояния городских укреплений, пойти сейчас не мог. Бак и ют своего корабля гамбуржцы вызвались охранять собственными силами.
Прошло немногим более получаса. Багровый диск солнца уже коснулся своим нижним краем лазурной поверхности моря, когда «Нептун» и флейт ван Гадена стали по обоим бортам «Мерсвина», и корабли были надежно пришвартованы друг к другу. Карфангер, приглашенный де Рюйтером на ужин, вновь отправился на флагман; тем временем Ян Янсен расставлял ночную вахту. И сколь бы ни радовался Карфангер предстоящей беседе с адмиралом и совместным воспоминаниям о плаваниях и приключениях прошлых лет, он уже не ощущал в себе той непринужденности и приподнятого настроения. Здесь, на рейде алжирской гавани, казалось, сам воздух был наэлектризован опасностью; в душе гамбургского капитана царила тревога.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Когда Карфангер возвратился на «Мерсвин», была уже глубокая ночь.
Спал он недолго и беспокойно. Едва лишь на востоке между склонами гор и белой полосой прибоя заалели первые лучи восходящего солнца, капитан
«Мерсвина» вышел на палубу. Внешний рейд алжирской гавани был пуст — английская эскадра ночью снялась с якоря и ушла.
Спустя два часа гамбуржцы передали пленных алжирцев де Рюйтеру. Последним перелез через планшир Юсуф ибн Морад. Парусный мастер трижды сплюнул ему вслед: старик, наверное, снова отгонял всякие напасти.
Когда Юсуфа ибн Морада провели мимо Карфангера, он замедлил шаги и крикнул, обращаясь к капитану: «До скорой встречи! Но зачем было делать крюк через Голландию? Или у гамбуржцев недостает смелости самим отправиться к бею?»
Карфангер промолчал, не удостоив его и взглядом. Де Рюйтер подозвал профоса и приказал:
— Этого содержать под особым надзором!
— Слушаюсь, минхер адмирал! — Профос мигнул своим подручным, и те увели рейса на нижнюю палубу. Адмирал пригласил Карфангера разделить с ним на прощание трапезу.
И тут вдруг выяснилось, что бей неожиданно быстро отреагировал на послание адмирала: к флагману голландской эскадры направлялась небольшая алжирская галера, подгоняемая быстрыми ударами весел.
— Отчего это бей так заторопился? — вопросом встретил адмирал ван Гадена, появившегося на палубе.
— Похоже, что этот Юсуф ибн Морад у него в любимчиках. На галере не менее трех дюжин гамбуржцев из числа рабов бея.
— Ясно. Значит этот Морад-реис в действительности стоит раза в три больше, если его повелитель добровольно проявляет такую щедрость.
Однако последнее качество бея адмирал сильно переоценил. Это выяснилось, как только его люди поднялись на борт «Нептуна», и самый важный из них на вид изложил условия обмена:
— Могущественный бей, владыка Алжира, в своей милости снизошел до того, что приказал представить гамбуржцам — хотя они того и не заслуживают — всех их пленных соотечественников, из которых им позволяется выбрать двадцать три человека. Двадцать три гамбуржца в обмен на двадцать три алжирца — вполне честная сделка, к тому же вам предоставляется право выбора.
Де Рюйтер обменялся несколькими фразами с Карфангером, после чего заявил алжирцу, что они выберут из числа пленников не двадцать три, а двадцать два гамбуржца и готовы обменять их на двадцать два алжирца. Но если бей желает получить своего рейса Юсуфа ибн Морада, то пусть отдает за него остальных тринадцать невольников. И добавил: «Как можно равнять рейса с простым матросом? Гамбургский капитан Берент Карфангер также считает невозможным настолько унизить своего храброго противника, чтобы обменять его какого-нибудь фор-марсового».
Посланник бея изъявил готовность немедленно отправиться к своему господину и изложить ему эти встречные требования. Де Рюйтер, в свою очередь, предложил ему захватить с собой двадцать два пленных пирата, предоставив для этой цели флейт Корнелиса ван Гадена. Прочие же гамбуржцы пусть остаются на галере, пока посланник не вернется с ответом бея.
Посланник стал возражать, что его повелитель непременно разгневается, узнав о сделке, совершенной без его предварительного согласия.
— Я тоже могу разгневаться! — повысил голос де Рюйтер. — И вашему бею в этом случае сильно не поздоровится.
Посланник понял, что благоразумнее всего будет согласиться с предложением голландского адмирала, и вскоре остатки команды пиратского корабля перешли на палубу флейта, а двадцать два невольника-гамбуржца поднялись на борт «Нептуна». Это были те, кто дольше других пробыл в рабстве.
Флейт ван Гадена возвратился лишь к полудню. Посланник изложил повеление своего господина: «Алжирский бей не может согласиться с ценой, за которую ему предлагают выкупить одного из рейсов. Однако всемилостивейший из повелителей готов пойти и на такую сделку, но лишь в том случае, если гамбургский капитан воздаст ему полагающиеся почести, как надлежит каждому, кто становится на якорь в алжирской гавани: то есть произведет салют тринадцатью пушечными залпами».
Нетрудно было догадаться, в чем заключалась хитрость бея. Для того чтобы стрелять из пушек, «Мерсвину» пришлось бы высвободиться из «объятий» голландских кораблей, а до алжирской галеры, что маячила невдалеке, было рукой подать. На ней, правда, имелось всего шесть пушек: четыре на баке и две на корме; по части артиллерии «Мерсвин» намного превосходил ее. Но на галере находилось не менее сотни вооруженных до зубов алжирцев, знавших толк в абордажном бою. Кроме того, гребная галера, в отличие от «Мерсвина», не зависела от капризов ветра. Более быстрая, верткая, она в любой момент могла пронзить борт гамбургского корабля своим острым тараном, торчавшим, словно рог.
